Гражданские рабочие под присмотром сержанта Крелла устанавливают защиту на «скорпионы». Машины въезжают в жестяной ангар, а техники приваривают к передним бамперам металлические трубы метра полтора высотой, загнутые в направлении езды. Их задача – защитить стрелков от обезглавливания, разрывая натянутую поперек дороги проволоку. Мы – Пурич, Водяная Блоха и я – наблюдаем за их работой, стоя под навесом у входа в столовую. Наш ВБР все еще в своего рода неформальном отпуске – капитан Бек решил продлить нам освобождение от вызовов. Мы выполняем не столь существенные задания, наверняка еще и из-за «проблем со здоровьем» нашего сержанта. – Слышал, Маркус, что в Хармане в тот же день был совершен теракт с использованием струны? – спрашивает Дафни. – Это была скоординированная операция. – Да, слышал. Погиб солдат с базы Кентавр. – Патрули боятся выезжать с базы со стрелками на башенках. – Мачты решат вопрос. Так что способ оказался одноразовым. Пурич начинает плакать, по его щекам текут слезы. Он благодарит меня за то, что я спас ему жизнь. По его словам, в первое мгновение он не понял, в чем дело, и хотел ударить меня в ответ, думая, что это глупая шутка. То же самое он беспрестанно повторяет уже пять дней. Я стараюсь не реагировать – не хочется списывать все на счастливое стечение обстоятельств. Мы будем ездить с торчащими в небо трубами. Не дадим этим мерзавцам себя запугать. В дверях казармы появляется сержант Голя и внимательно оглядывает плац. Он наконец трезв, и на лице его та же ироническая усмешка, к которой мы привыкли с самого начала нашей миссии. Хотелось бы верить, что ситуация возвращается в норму. Случившееся в Кардаме что-то изменило в наших головах, а ненависть к террористам никогда еще не была столь велика. Парни готовы растерзать их в клочья голыми руками. И я прекрасно их понимаю. У нас должна быть цель, пусть даже самая низменная и простая. Глава шестая Среда, 16 марта, 14.05 Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк Сегодня солнечно. Двадцать один градус тепла, легкий южный ветер, птицы на окрестных деревьях щебечут как сумасшедшие. Утром я проверял прогноз погоды для Раммы. У вас тоже светит солнце, сынок, хотя и намного холоднее. Мама наверняка взяла тебя на прогулку. Может, ты качаешься на качелях на игровой площадке или ездишь на велосипеде по дворовой аллее. Если ты унаследовал мою любовь к двухколесным машинам, то у тебя, возможно, уже неплохо получается. Гены – могучая сила. Они перетасовываются в каждом поколении, передавая черты, о которых порой хотелось бы забыть. Если ты, выражаясь деликатно, окажешься скептически настроен к жизни, а любой человек, который несет чушь, покажется тебе отбросом – ты унаследовал это от меня, так же как склонность к насморку, неплохой слух, любовь к сладкому и страх высоты. Я также всегда любил быструю езду на автомобиле, так что, прошу тебя, будь осторожнее. Твоя мама обожает цвета, особенно сочетания ярких красок с лавандой, которая ассоциируется у нее с полями Прованса. Потертые, слегка обветшавшие мебель и стены, двустворчатые двери, балки на потолке, каменный пол. Ты еще насмотришься на все это за долгие годы. Но мама – это еще и острые приправы, экспериментальная музыка, парализующий страх перед чужой оценкой и путешествия в далекие города. Мне хотелось бы знать, сколько от меня останется в тебе. Обычное эгоистичное любопытство. Будешь ли ты любить футбол и будут ли женщины для тебя столь же большой загадкой, как для меня? Или, несмотря на врожденную нелюбовь к переменам, ты будешь бросаться в водоворот событий, чтобы чего-то достичь и исполнить свои мечты? Сейчас ты мой маленький сынок. Все это зарождается в тебе, постепенно развиваясь. Надеюсь, когда-нибудь, когда ты станешь взрослым, то выпьешь со мной. Я всегда любил опрокинуть вечером стаканчик бурбона. И пусть тебя не пытаются убедить, будто виски лучше. В том привкусе нефти, который остается после него на языке, нет ничего прекрасного. Я стою с Неми перед лавкой Йохана Масира. Зеленая табличка с надписью «Бесценные сокровища Йохана» страдает от запущенного лишая. Пурич с трудом сумел прочитать текст, зато переводчица отлично справилась с задачей, убедив полицию и владельца лавки со старьем, что мы боремся с терроризмом, так что мы смогли именем закона вытащить его из-за прилавка и начать обыскивать лавку размером пять на пять метров. Весьма приятное занятие, хотя некоторые приказы кажутся мне полностью бессмысленными. Парни из отделения Усиля творят там разгром, переворачивая товар в отместку за кровавые теракты и погибших товарищей. А я жду у машины и таращусь на Неми. Я восхищаюсь правильными чертами ее лица и прекрасно себя чувствую. Весеннее солнце на безоблачном небе способствует ленивому настроению, и я даже нахожу тему, на которую мы могли бы поговорить. – Расскажи мне о ваших храмах. – Что тебя интересует, Маркус? – Я не хочу говорить о культе Афродиты. И вообще о том, что тебе неприятно. – На всякий случай я ударяю себя в грудь. – Я зря тогда разозлилась. – Ну вот видишь. – Я глажу ее по руке. – Я не хотел тебя обидеть. – Мне не нравится мое прошлое, – спокойно говорит она. – Я избегаю этой темы. – Я не стану об этом спрашивать. – Я прислушиваюсь к звону переворачиваемой посуды и ругательствам солдат. – Скажи, вы в самом деле верите в разных богов? – В каком-то смысле. – Девушка мягко отстраняется. – Когда-то мы верили в мифы, воспринимая их буквально. Но священнослужители уже много веков говорят, что божества – это лишь проявления Господа. Их называют «аспектами Единого». – Вы можете выбирать себе храм? – Обычно ты остаешься приверженцем того культа, который почитала твоя семья. Если молодые люди в Ремарке заключают супружеский союз, их дети обращаются в веру матери. – Интересно. Мне казалось, у мужчин тут больше привилегий. – В этом смысле царит матриархат, – подмигивает Неми. В лавке что-то происходит, слышны радостные крики. В дверях появляется сержант Голя и приказывает нам крепче держать хозяина. Я оставляю его на попечение Гауса, который одной рукой может выдавить из Йохана Масира потроха. Заглядываю в окно витрины, чтобы выяснить, что нашло четвертое отделение. Парни открыли металлический люк за прилавком и извлекают оттуда настоящие «бесценные сокровища» – автоматы, гранаты и ящики с боеприпасами. Голя дает мне знак, приложив ладонь к уху. Я вызываю по радио окрестные патрули и остальной взвод. Такова процедура в случае обнаружения «товара». До прихода подкрепления нужно сохранять бдительность на случай, если партизаны попытаются отбить свой арсенал. Пурич проводит стволом MG2 вдоль окрестных домов. Остальное отделение спряталось за машиной и напряженно ждет. Лавочник беззвучно молится. – Это гадеец, – шепчет мне на ухо Неми, показывая на Масира. – И что? – Лучше с ним быть поосторожнее. Через несколько минут появляется первый «скорпион», сразу за ним еще один. Через четверть часа вся улица кишит солдатами, которые охотно надрали бы кому-нибудь задницу. Но единственный кандидат – пожилой хозяин лавки, которого вскоре допросит разведка, так что не стоит особо ему вредить, и ему достается лишь несколько тычков и пинков под зад, прежде чем его запихивают в машину. Колонна трогается с места, поднимая облако пыли. Но, когда мы приезжаем на базу, тот уже мертв. Похоже, начал задыхаться и испустил дух у самых ворот. Петер выбегает из «скорпиона», что-то неразборчиво кричит, и до меня не сразу доходит, что он зовет врача. У лавочника наверняка был при себе яд, и когда он понял, что помощь не придет, принял отраву не раздумывая. Пятница, 18 марта, 19.05 С посадочной площадки взлетает вертолет «Кассабиан». В вечернем небе мигают сигнальные огни, обозначая обратный путь Виктора Гинека. Мы узнали от товарищей из первого батальона, что солдата с базы Адмирум вывели из медпункта трое санитаров, которые посадили его на борт словно куклу. Похоже, в черепушке у парня все окончательно перепуталось. Вчера транспортник С-515 забрал гробы с останками солдат, погибших во время последних терактов. На родину в числе прочих вернулись рядовой Ромер и старший рядовой Блинт. Первое и второе отделения уже получили пополнение – парней из резервных списков. Личный состав укомплектован, и мы можем продолжать исполнять приказы. После ужина у нас свободное время, так что я заглядываю к своим расспросить о самочувствии. Сев на стул, молча наблюдаю за солдатами. Все оружие в стойке у окна, только Дафни, как обычно, начищает свой автомат. Гаус и Пурич играют в карты, а Ротт лежит вытянувшись на своей койке. Неожиданно он заговаривает первым, и остальные прерывают свои увлекательные занятия. – Маркус, я поговорил с ребятами и хотел бы тебя попросить об одной услуге. – Хотя бы сядь, когда со мной разговариваешь, Джим. Слушаю. – Я насчет перевода. – Он неохотно садится и смотрит мне в глаза. – Мы тут немного не сошлись характерами, и, может, будет лучше, если ты попросишь сержанта о замене. – Какой еще замене? – Ну, чтобы Баллард перешел к нам, – подает голос Гаус. – Погоди, не вмешивайся, – бранит его Водяная Блоха. – Ты про свой перевод, да? – спрашиваю я Ротта. – Да. – Он стискивает зубы: похоже, разговор немало ему стоит. – Я хотел завтра официально попросить согласия. Какой нам смысл вцепляться друг другу в глотку? – А вы что скажете? – Я обвожу взглядом комнату. – Ну да, было бы заебись, если бы Крис служил с нами, – кивает Пурич. Гаус и Водяная Блоха того же мнения. – Вот видишь, все будут только рады, – нахально улыбается Ротт. – Можешь завтра подать рапорт, Джим, – медленно говорю я. – Но знай, что я его не приму. В комнате наступает тишина. – Как это, мать твою? Почему?! – вырывается у него. – Потому, блядь, старший рядовой Ротт, что ты кое-чем обязан своему отделению. Заварил кашу, мать твою, напиздел про нас глупостей, где только мог, так что теперь придется платить должок. – Какой еще должок?! Он вскакивает и хватает меня за китель. На мгновение передо мной появляется его искаженное лицо, а потом Гаус неожиданно швыряет его, словно тряпку, обратно на койку. Заодно Ротт ударяется затылком о деревянное изголовье. – Помнишь, как я тебе обещал, что ты будешь ходить в первых рядах? Три раза сходишь – разрешу тебе уйти. Не раньше.