Пятница, 4 марта, 07.55 Перед выездом я должен явиться к доктору Заубер. Госпожа капитан назначила мне визит на утро, когда у нее заканчивается ночная служба, и не согласилась на другой срок. Меня это устраивает не больше чем дырка в голове, но деваться некуда. Возражать ей я не могу. – Я же говорила, что ты успеешь, Маркус, – приветствует она меня в своем кабинете. – Как самочувствие? – Хорошо, госпожа капитан. Не жалуюсь. – Честно говоря, вид у тебя не слишком цветущий. Что-то случилось, капрал? – Сегодня у нас выезд на базу Адмирум, мы едем на территорию усиленных боевых действий. Весь взвод на нервах, но, думаю, это нормально. – Да, это нормально. – Линда Заубер едва заметно улыбается и щелкает чем-то под столом. У меня темнеет в глазах, а потом я вижу голубой свет и призраков – плотные человеческие тени, перемещающиеся по комнате. Они что-то шепчут мне, скользя по стенам. Я хватаюсь за голову, чтобы не дать ей отвалиться. Такое ощущение, будто мозг сейчас вытечет через уши или вместе с потом проступит через поры кожи в виде белой жирной слизи на висках. – Мать твою… – Я сползаю с пластикового стула, уверенный, что еще немного, и я сойду с ума и откушу себе язык, но все проходит столь же внезапно, как и появилось. Я лежу на полу, тяжело дыша. Форма насквозь промокла от пота. Я вскарабкиваюсь на стул, чувствуя, как трясутся руки. Похоже, капитан Заубер не удивлена, но скорее довольна тем, как прошел эксперимент. – Боже мой, госпожа капитан… Что это было? – Мне пришлось тебе показать, иначе бы ты не поверил, – мягко отвечает она. – Это был глушитель гомеостатических мин, включенный на полную мощность. Будь осторожен, когда будешь им пользоваться. Чем больше ты его подкрутишь, тем больше будешь страдать. – Я никогда не доходил даже до середины шкалы. Слишком болела голова. – Значит, ты осознавал опасность? Это хорошо, – уважительно кивает она. – Помни, что устройства остальных солдат на тебя тоже воздействуют. Это все, что я хотела тебе сегодня сообщить. Можешь быть свободен. Выходя из кабинета, я натыкаюсь на стул и вешалку для одежды. По дороге сворачиваю в туалет, и лишь обильная рвота возвращает меня к жизни. Госпожа капитан выбрала самый подходящий момент для моего медицинского просвещения, прямо перед серьезной операцией. И тем не менее я понятия не имел, что электромагнитная волна способна с такой силой зацепить электрод в моем мозгу. Пусть и извращенным образом, но Линда Заубер заботится обо мне, пытаясь помочь, хотя ей следовало бы выгнать меня со службы. И я до сих пор не понимаю, почему. Так что я стараюсь, чтобы другие не заметили, что несколько минут назад цунами выбросило на берег мое тело. А потом мы все узнаём, что наш выезд отменяется. Командование перенесло его на «ближайшее будущее». Понедельник, 7 марта, 12.05 Мы снова стоим в карауле. Утром были учения, а потом мы заступили на пост у восточных ворот, где контролируем машины и проверяем документы. Ничего особенного не происходит. Самое крупное событие – появление Стервы, черно-белой кошки, которая неделю назад прибилась к базе. Своим именем она обязана вредному характеру. Сперва она трется о ноги и позволяет себя гладить – как сейчас Пуричу, – но тут же пытается ударить его лапой, начинает фыркать и шипеть. У нее немного не в порядке с головой, что не мешает нам радоваться при ее виде. Хоть что-то приятное в этом сволочном мире. Никто ее не гонит, и даже лейтенант Мюллер, увидев ее, криво улыбается. Работники кухни и солдаты ежедневно подкармливают ее остатками обеда. Гаус зовет Стерву, и кошка подбегает к нему. Мне следовало бы дать парням нагоняй за то, что они возятся с кошкой на службе, но один лишь вид рослого солдата, который гладит маленькое животное и ласково с ним разговаривает, бесценен. Сегодня мы заметили, что кошка позволяет Гаусу взять себя на руки. Стоит ей его завидеть, как она подбегает к нему, задрав хвост, и по-настоящему приветствует. «This is kind of magic», как говорит Водяная Блоха. – Только не влюбись, – замечает он своему приятелю. – Джаред, отвали, – отвечает Гаус. – У нее для тебя дырка маловата, – не унимается Дафни. – Да ты ебанулся. – Вим на него даже не смотрит. – Чудесная кошка. Заберу ее с собой, когда буду возвращаться домой. У меня в мозгу что-то негромко щелкает. В такие моменты мне хочется кричать, что мы никогда отсюда не уедем. Я чувствую это с того самого мгновения, когда ступил на ремаркскую землю. Это не туманное предчувствие, но холодная уверенность. Но, естественно, поступить так я не могу. И не смог бы, даже если бы был обычным рядовым. Остается ждать приказаний и рассчитывать, что у нас в очередной раз все получится. Сержант Голя утверждает, что разведка рекомендовала изменить время выезда на базу Адмирум в связи с угрозой нападения. Вчера наши вертолеты обстреляли ракетами позиции партизан в окрестностях Волчьих гор. Потом появились «коровы» BG-77 и сбросили бомбы. После подобной операции нам наверняка разрешат ехать: хуже всего всегда ожидание. Среда, 9 марта, 04.25 Мы выезжаем перед восходом солнца. Два грузовика со снаряжением и отделением пополнения прикрывает только наш взвод. ВБР из третьего батальона в конечном счете направили выполнять рутинные задачи – в городе усилились атаки после бомбардировки отрядов Гарсии. Патрули на улицах непрерывно просят подкрепления. Машины выкатываются с базы и направляются в противоположную обычной сторону – мы удаляемся от Хармана. Минут через пятнадцать мы въезжаем на шоссе, а потом на автостраду, ведущую в Физзу, город на южной границе Ремарка, оккупированный Готтаном. От Физзы нас отделяет Харманское плоскогорье, цепь Волчьих гор и пустыня Саладх. Автострада огибает горы – именно в этом месте, на высоте дорожного узла Мокха, был основан форпост Адмирум. Голя, который едет в нашей «двухсотпятидесятке», рассказывает о временах начала миротворческой миссии. Многое он пережил лично, кое-что слышал от своих товарищей. Больше всего мне запоминаются его слова, что поначалу было кроваво, но как-то более «нормально». Местные радовались, когда мы занимали новую территорию и вытесняли захватчиков на юг. Но ситуация осложнилась – не за один день, на это потребовались месяцы. Из освободителей мы превратились в оккупантов, которые торчат в Ремарке и не могут ни навести тут порядок, ни уйти. – До чего же херово я себя чувствую, – заканчивает Голя. – Даже не знаю, зачем мы вообще тут. – Не боитесь так говорить, сержант? – спрашиваю я. – Кто-нибудь может донести лейтенанту Остину или кому-то из командования базы. – Я тебе уже говорил, Маркус, куда я их готов послать. Впрочем, они думают точно так же, только обсуждают это в своем кругу. Ротт, как обычно, уверенно ведет машину, не говоря почти ни слова. Я сижу рядом и таращусь в экран планшета, на котором видна картинка, передаваемая «соколом»: дрон летит над нами, обследуя окрестности в радиусе нескольких километров. Небо над полями и скалистыми холмами меняет цвет, вспыхивая розовым от солнечных лучей. День обещает быть погожим. Два «скорпиона», первый и четвертый, едут перед грузовиками, еще два за ними – наш замыкает колонну. Мы сохраняем дистанцию в полтора десятка метров на случай взрыва «айдика». Но ничего особенного не происходит, даже гражданских машин не так уж много. Меньше чем через час, проехав пятьдесят километров, мы добираемся до поста ремаркской полиции, усиленного одним транспортером МСАРР. Здесь автострада обрывается; дальше десять километров разрушенного покрытия и взорванный мост через Реду, который не удалось восстановить за последние пять лет. Приходится направляться в объезд через селение Кардам, где во время готтанских бомбардировок уцелела местная переправа. У нас появляется возможность взглянуть на глубокую провинцию. За окнами мелькают поля, в основном незасеянные, и небольшие скопления домов. То и дело вдоль дороги виднеются здания, зияющие черными окнами и дырками от пуль в потрескавшихся стенах. Нищета заметна на каждом шагу, заборы во встречающихся деревнях клонятся к земле. Современных сельскохозяйственных орудий не видать – лишь старые и ржавые, запряженные лошадьми. Здесь до сих пор стоит множество хижин, покрытых соломой, кое-как залатанных камнями и кусками древесины. Порой в них трудно обнаружить четкую линию, не говоря уже о прямых углах. Из труб сочится черный дым – люди топят чем попало, обогревая свои жилища. По полям бродят собаки. Меня поражает царящее здесь запустение и убожество. Водяная Блоха говорит, что окрестности выглядят будто после эпидемии или атаки зомби. Возможно, местные жители прячутся от нас, а может, сбежали во время войны и больше не вернулись. В одной из больших деревень обитаемыми кажутся лишь две хижины. Наш конвой поспешно проезжает через эти остатки апокалипсиса, распугивая с дороги белых и черных куриц. В Кардаме мы проезжаем мимо еще нескольких садов, которые уже никогда не зацветут, и полностью сгоревшего храма с разрушенной башней. Старый автомобиль круто сворачивает, пропуская нас, а на перекрестке улиц стоят двое оборванных мужчин, один из которых опирается на велосипед. Они провожают нас взглядом придорожной дворняги. Вскоре мы добираемся до узкого моста, который дрожит под колесами. Мы преодолеваем его поодиночке, а потом сворачиваем на ведущую к автостраде подъездную дорогу и возвращаемся к знакомому пейзажу. Разговоры в «скорпионе» стихли, будто вид за окнами лишил нас всяческого желания делиться дурацкими мыслями. К счастью, до Адмирума уже рукой подать. Через двадцать минут мы подъезжаем к узлу на автостраде, возле которого находится база, и делаем глубокий вдох. Половина задания позади. База граничит одной стороной с крутой скалой, так что с запада у нее естественное прикрытие. С трех сторон ее окружает ограждение СМЗ «Бастион» из металлической сетки и полиуретановой оболочки. Каждый модуль заполнен камнями и песком. Даже импровизированные строения и стрелковые позиции возведены из тех же корзин. За железными воротами стоит транспортер, отъехавший на время нашего визита. Мне трудно оценить размеры Адмирума, но они вполне могут составлять около двух тысяч квадратных метров. Персонал базы состоит из пятидесяти солдат под командованием лейтенанта Лумстина. Шестеро привезенных нами молодых новобранцев явно отличаются от местных. Со слегка испуганным видом они спрыгивают из кузова на утоптанную землю. Форма у них чистая, лица не покрыты пылью. Солдаты из Адмирума одеты не по уставу – некоторые ходят без шлемов, у других расстегнуты рубашки и видны амулеты на шее. Не редкость также фантастически завязанные ремаркские платки или размалеванные лица. Водители грузовиков паркуются в углу базы; им предстоит остаться здесь на несколько дней, чтобы выполнить некие задания. Мы ставим «скорпионы» за воротами и, пользуясь суматохой, быстро обмениваемся впечатлениями. – Оглядись вокруг, Маркус, именно так выглядит ссылка, – шепчет мне на ухо Голя. – Да, господин сержант. Им куда херовее, чем нам. – Тот мужик, что идет в нашу сторону – Герт Лумстин, шеф базы, – кивком показывает сержант. – Крутой сукин сын. Если что-то и связывает лейтенанта Остина с командиром Адмирума, то лишь некоторое сходство фамилий. Когда они приветствуют друг друга, худощавый Остин едва достает до подбородка могучему Лумстину. Офицеры скрываются в здании командования, а мы разговариваем с солдатами, которые не на службе. Те ловко выгружают привезенные боеприпасы, еду и питьевую воду, но пользуются каждым случаем, чтобы пообщаться. Мы им немного помогаем, а немного торгуем – сигаретами, шоколадом из столовой, а может, даже и чем покрепче. По крайней мере, мне так кажется, поскольку Ротта и след простыл. – Где Джим? – спрашиваю я Водяную Блоху. – Пошел в сортир. – Даниэль! Найди его и скажи этому лентяю, что ящики сами себя не перенесут. – Так точно, Маркус. – Пурич бежит на другой конец базы. В течение получаса нам удается разгрузить припасы. Ротт получает нагоняй, а сержант Голя зовет двух капралов и сержанта из Адмирума, и мы скрываемся за стрелковой позицией, чтобы немного поговорить. Парни сделали здесь навес из брезента, поставили несколько столиков и деревянных поддонов. Своего рода местный эквивалент нашего клуба. Сержант Михалич, командир первого взвода, и капрал Джом не особо разговорчивы. В основном они расспрашивают о ситуации в Хармане, желая узнать, как часто случаются теракты и насколько опасно на улицах. Разговор идет об атаке арейцев, о бомбардировке их позиций в Волчьих горах и о проблемах со снабжением. Мы с Голей и Норманом терпеливо отвечаем на все вопросы. Для этих людей встреча с нами – хоть какое-то развлечение. Один лишь Усиль дремлет в углу – он крайне плохо переносит недосып. Через несколько минут начинает храпеть, после чего получает от сержанта Голи удар раскрытой ладонью по шлему. Капрал Джом громко хохочет, отчего Петер обижается еще сильнее. В какой-то момент мы с Голей отходим в сторону, чтобы покурить со вторым капралом с базы. У Адама Вернера красные глаза, а пустынная пыль и обычная грязь в буквальном смысле въелись в его кожу. Когда он закуривает, у него дрожат руки. Кажется, он хочет нам что-то сказать, и Голя мягко вызывает его на разговор, спрашивая, насколько им тут тяжело, и знают ли они уже, когда приедет смена. Капрал судорожно затягивается дымом. – Не знаем, лейтенант ничего нам не говорит, – наконец отвечает он. – Он вроде как угодил сюда в наказание – попал под горячую руку кому-то из командования. И пока он тут будет, останемся и мы. Блин, да мы вконец уже заебались! – Не знаю, обрадует ли это тебя, но у нас тоже полная херня. Ты сам слышал, что те сволочи из храма Ареса беспрерывно нападают на патрули. А гадейцы устраивают теракты с бомбами. – Господин сержант, при всем к вам уважении, у нас тут каждый день перестрелки. Или, скорее, пару раз в день. Если не пизданут из гранатомета с проезжающей машины, то подберутся ночью и начнут обстреливать из автоматов. Видели пополнение? За две недели мы потеряли четверых. Если так пойдет и дальше, персонал сменится сам по себе. – Это важная база, – говорит Голя. – Благодаря вам чуть меньше этих отбросов проникают в Харман.