Хотя Патнэм не измеряет экономический эффект миграции, мы можем с достаточными на то основаниями считать его позитивным. Нет никаких причин думать, что те местности, о которых идет речь в работе Патнэма, столкнулись с экономическими последствиями миграции, не соответствующими обычному шаблону: крупные выгоды для мигрантов и небольшая выгода для большей части коренного населения. Однако Патнэм обнаружил, что уровень счастья в первую очередь зависит от социальных издержек: чем выше концентрация иммигрантов в общине, тем менее счастливо коренное население при прочих равных показателях. То, что неблагоприятное социальное воздействие одержит верх над благоприятными экономическими последствиями миграции, не должно удивлять исследователей счастья. Им известно, что по превышении относительно низкого порога дальнейший рост дохода не приводит к серьезному устойчивому приросту счастья. Более того, экономические выгоды миграции для коренного населения, скорее всего, будут скромными. Исследования говорят о том, что в плане счастья социальные отношения являются намного более важным фактором, чем небольшие изменения величины дохода, а «уход в оборону», по сути, означает распад этих отношений. Впрочем, не стоит делать далеко идущие выводы из одной-единственной работы. К сожалению, при изучении литературы мне не удалось обнаружить других строгих исследований, в которых бы оценивалось воздействие миграции на счастье коренного населения. Этот вакуум необходимо заполнить. С учетом текущего неадекватного состояния знаний все, что мы можем сказать наверняка, — что чрезмерно восторженное отношение представителей общественных наук к политике открытых дверей в сфере миграции может быть неосторожным. На данный момент представляется, что миграция оказала скромное и неоднозначное влияние на общее благосостояние коренного населения стран, принимающих мигрантов. При умеренном темпе миграции ее экономические и социальные последствия носят позитивный характер, но при дальнейшем росте этого темпа они, скорее всего, превратятся в негативные. Почему именно ускорение миграции пользуется такой большой поддержкой — в частности, со стороны экономистов, — на данном этапе анализа остается загадкой: не может же быть, чтобы причиной являлось влияние миграции на коренное население. Вероятную основу для такого отношения мы увидим в следующей главе. Политическая экономия паники Какую миграционную политику выбирают власти стран, принимающих мигрантов, и какую политику они будут выбирать в дальнейшем? Среди политических мер, доступных для этих властей, наибольшие споры вызывает введение количественных ограничений на темп миграции. Однако в потенциале большее значение имеют другие меры. Политика определенного типа может влиять на состав мигрантов с точки зрения уровня их навыков, соотношения между трудящимися и иждивенцами, а также относительной влиятельности социальных моделей, привычных для мигрантов. Кроме того, некоторые политические меры могут отразиться на темпе абсорбции диаспоры общим населением страны. Такая политика значительно важнее количественных ограничений. Чтобы убедиться в этом, попробуем на примере нашей рабочей модели проследить, во что могут вылиться миграция и миграционная политика при отсутствии серьезного анализа их последствий. Четыре фазы этого процесса показаны на рис. 5.1. В первой фазе не существует никаких ограничений на миграцию, и потому она естественным образом возрастает в соответствии с функцией миграции, изображенной стрелками. Стремление мигрировать настолько велико, что функция миграции не пересекает кривую диаспоры и естественное равновесие недостижимо. Непрерывное ускорение миграции становится серьезной политической проблемой, и потому этот первоначальный период можно назвать фазой беспокойства. В конце концов правительство вводит количественные ограничения, из-за которых темп миграции не может превысить значения M*. Рис. 5.1. Политическая экономия паники: количественные ограничения на миграцию В результате мы вступаем во вторую фазу, которую назовем фазой паники. В то время как введение ограничения на темп миграции предотвращает ее дальнейшее ускорение, это обстоятельство само по себе не способно обеспечить равновесный размер диаспоры. По мере роста диаспоры сокращение ее взаимодействия с коренным населением, расширение культурной дистанции между ним и мигрантами, а также последствия снижения доверия совместно сокращают темп абсорбции в такой степени, что по превышении некоего предела кривая диаспоры начинает выгибаться дугой. В этом политическом сценарии уровень, на котором застыл темп миграции, M*, не совместим со стабильной диаспорой. Поэтому в фазе паники, несмотря на сохранение прежнего темпа миграции, неабсорбированная диаспора продолжает возрастать в размерах: это показано стрелками, идущими вдоль горизонтальной линии, соответствующей предельному темпу миграции. По мере дальнейшего роста неабсорбированной диаспоры возрастание социальных издержек — таких как снижение доверия в среде коренного населения или конкуренция за социальные услуги между диаспорой и коренным населением — в какой-то момент вызовет усиление политического давления. В данном сценарии единственной мерой, к которой прибегает правительство, являются количественные ограничения на темп диаспоры. Соответственно, правительство вводит еще более жесткие ограничения. Это подводит нас к третьей фазе, которую можно назвать фазой бедствия. Такое название уместно по той причине, что до тех пор, пока темп миграции не снизится до значения, лежащего под кривой диаспоры, вне зависимости от величины этого темпа неабсорбированная диаспора продолжит увеличиваться, вызывая нарастание социальных издержек и политического давления. Этот процесс изображен стрелками, спускающимися от уровня M* к уровню M**, на котором темп миграции снижается настолько, что диаспора начинает сокращаться. Так мы приходим к финальной фазе абсорбции диаспоры. В течение этой фазы, которая может занять много десятилетий, миграция подвергается серьезным ограничениям, а диаспора постепенно абсорбируется местным населением, благодаря чему вновь налаживается социальное доверие, позволяя восстановить хрупкое равновесие, на котором держится сотрудничество. Такой сценарий миграции нельзя назвать особо вдохновляющим. Темп миграции подвергается огромным изменениям, из очень высокого превращаясь в очень низкий. Сомнительно, чтобы это было желательным с какой-либо точки зрения. Кроме того, сильно изменяется и размер диаспоры, причем в течение продолжительного периода она может быть такой крупной, что это повлечет за собой серьезные социальные издержки для коренного населения. Но как бы мало ни радовал нас этот сценарий, он отнюдь не является неизбежным. Мы вернемся к нему в последней главе, начав с точно таких же объективных обстоятельств — с той же функции миграции и той же кривой диаспоры, — и покажем, что иная политика может привести к намного более благоприятным результатам. Однако сперва перейдем от интересов коренного населения богатых стран, принимающих мигрантов, к интересам самим этих мигрантов. Всюду, где не практикуется гастарбайтерский подход к миграции, мигранты становятся членами своего нового общества. Как это сказывается на их жизни? Часть III Мигранты: сожаления или благодарность? Глава 6 Мигранты: победители В экономическом плане миграция чрезвычайно выгодна для мигрантов и в то же время она ввергает их в огромные убытки. Если бы личные экономические интересы являлись единственным фактором, определяющим поведение, то люди из бедных стран лезли бы из кожи вон, чтобы эмигрировать в богатые страны, но оказавшись там, они бы голосовали за политические партии, выступающие за ужесточение ограничений на миграцию. Этот вывод, к которому нас подводит экономический анализ влияния миграции на жизнь мигрантов, выглядит достаточно неожиданным и потому заслуживает поэтапного разбора. Почему миграция выгодна мигрантам Первый этап не содержит в себе ничего удивительного: миграция более чем выгодна мигрантам. Источником этой выгоды служит переселение из стран, где трудящимся платят мало, туда, где им платят много. Масштаб различий в заработках между богатыми и бедными странами поражает воображение: собственно говоря, он отражает общий разрыв в доходах между богатым миром Организации экономического сотрудничества и развития и бедным миром нижнего миллиарда. Разница в заработках не дает нам оснований утверждать, что мигрант, переезжающий из страны с низкими заработками в страну с высокими заработками, будет больше зарабатывать. Неэкономистам трудно примириться с фактом, против которого не станет возражать ни один экономист: в первом приближении различия в зарплате отражают различия в производительности труда — иначе говоря, людям платят более-менее столько, сколько стоит их труд. Разумеется, всем нам хорошо известны вопиющие случаи, когда это правило не соблюдается: одним людям платят намного больше того, сколько они стоят, а другим — намного меньше. Но если наниматели будут допускать крупные систематические ошибки при определении соответствия между заработками и производительностью труда, то они разорятся. Поэтому ключевым вопросом служит не то, действительно ли трудящиеся в странах с высокими зарплатами работают намного производительнее, чем трудящиеся в странах с низкими зарплатами, а то, почему так обстоит дело. С точки зрения логики существуют лишь два объяснения: разрыв в производительности труда обусловлен либо свойствами рабочей силы, либо свойствами соответствующих стран. Экономисты, изучив этот вопрос, выяснили, что в основном разрыв вызван различиями между странами, а не различиями между населяющими их людьми. Как они пришли к такому выводу? Есть несколько хитрых способов выяснить значение свойств рабочей силы. Один из них — сравнение аналогичных рабочих мест в странах, принимающих миграцию, и в странах, служащих ее источником. Такое сравнение демонстрирует огромную разницу в заработках: например, одна и та же работа может оплачиваться в Гаити в десять раз хуже, чем в США[69]. Можно также сравнить иммигрантов с местными рабочими в принимающих их странах. Иммигранты проявляют почти такую же производительность труда, что и местные рабочие. Но даже это не вполне убедительное доказательство: ведь не исключено, что эмиграцию выбрали как раз те люди, которые у себя на родине отличались самой высокой производительностью труда. Опровергнуть это возражение не так-то просто. Фокус состоит в том, чтобы найти такую реальную ситуацию, в которой миграция носила бы случайный характер. Может показаться, что мы хотим невозможного, однако в буквальном смысле слова случайный характер выдачи некоторых типов виз дает достаточно хорошее приближение к статистическому идеалу. Например, в США ежегодно проводится лотерея с призовым фондом в 50 тыс. виз, привлекающая около 14 млн участников. Таким образом, немногие счастливчики, которые получат визу и наверняка не станут от нее отказываться, вряд ли будут чем-то отличаться от невезучего большинства. Новая Зеландия проводит аналогичную лотерею для желающих эмигрировать с островов Тонга. Может быть, эти счастливчики отличались нетипично высокой производительностью труда у себя на родине? Однако авторы, изучавшие этот вопрос, дают на него отрицательный ответ. То, что у мигрантов резко возрастает производительность труда, по большей части никак не связано с их личными качествами[70]. Наконец, различия в производительности труда между странами мира можно объяснить исключительно с точки зрения различий между самими этими странами. И здесь мы приходим к тому же выводу: различия в уровне дохода между богатыми и бедными странами в основном (хотя и не на 100 %) вызываются различиями в производительности труда, обусловленными свойствами этих стран, а не свойствами отдельных трудящихся. Этот вывод совместим с объяснением разрыва в доходах, предложенным в главе 2: все дело в разнице между социальными моделями. Впрочем, отчасти различия в производительности труда сохраняются, даже когда иммигранты и местные трудящиеся имеют один и тот же уровень образования. Как правило, иммигрантам в конце концов достается работа, немного не дотягивающая до того, на что они могли бы рассчитывать исходя из формально полученного ими образования. Возможно, здесь сказывается чистая дискриминация, но может быть, дело и в скрытых различиях в уровне квалификации. Однако даже если эти различия существуют, они дают скромное снижение заработков по сравнению с разницей в уровне заработной платы между бедными и богатыми странами. То, что разрыв в доходах между богатым миром и нижним миллиардом в первую очередь объясняется особенностями стран, а не особенностями рабочей силы, имеет очень важные последствия. Например, мы можем оценить, во что обойдется нижнему миллиарду попытка догнать развитый мир. Фактически речь идет о том, что эти общества должны изменить свои ключевые характеристики. Одного лишь обучения трудящихся требуемым навыкам будет недостаточно. Как указывалось в главе 2, обществам, служащим источниками эмиграции, придется пересмотреть свои социальные модели. Отсюда вытекает неуютное следствие: нежелательно, чтобы мигранты приносили в принимающую их страну привычную им социальную модель. Понимают ли это мигранты или нет, но импульсом к эмиграции для них послужило стремление избавиться от тех аспектов их родных стран, которые обрекают людей на низкую производительность труда. В силу тех же самых соображений эмиграция может оказать фундаментальное влияние на страны, служащие ее источником, лишь вынудив их к изменению своих социальных моделей. Другим следствием того обстоятельства, что различия в доходах вызываются особенностями соответствующих стран, служит то, что мигранты будут искать ту страну, в которой им выгоднее всего обосноваться. В исследовании, проведенном мною совместно с Анке Хеффлер, мы составили большую таблицу глобальных потоков миграции, указав все возможные страны, в которые может направляться эмиграция из каждой страны, являющейся ее источником. Оказалось, что темп миграции из родной страны мигрантов в любую конкретную страну, принимающую их, зависит не только от разрыва в доходах между ними, но и от различий в доходе между этой принимающей страной и всеми другими странами, которые могут стать целью миграции. За поиском самого выгодного места проживания стоят не только различия в среднем доходе между возможными странами — мишенями миграции, но и ожидания мигрантов в отношении участия в распределении доходов. Те мигранты, которые рассчитывают на доход ниже среднего, должны отдавать предпочтение странам с высоким уровнем перераспределительного налогообложения, а для тех, кто рассчитывает получать доход выше среднего, предпочтительными будут страны, допускающие более значительное неравенство. Мигрантам предстоит сделать выбор не только в отношении предпочтительной зарплаты, но и в отношении предпочтительной системы налогов и социального обеспечения. Впервые это было осознано в качестве теоретической возможности: мигранты с низкой квалификацией должны предпочесть страны с высоким уровнем равенства, а мигранты с высокой квалификацией отдадут предпочтение странам, которым свойственно неравенство[71]. Но сравнительно недавно это теоретическое предсказание получило определенную эмпирическую поддержку: распределение навыков среди мигрантов, прибывших в Европу и Америку, соответствует данному прогнозу[72]. Европа — общество более равноправное, обладающее самой щедрой системой социального обеспечения в мире, и потому особенно привлекательное для мигрантов с более низким уровнем навыков, хотя такой состав мигрантов может объясняться и другими факторами. Последним следствием является то, что производительность труда можно повысить десятикратно, просто перебравшись из дисфункционального общества в более функциональное. В такой степени производительность труда невозможно поднять никакими другими способами. В глобальном плане вся колоссальная махина научно-технического прогресса не позволяет производительности труда повышаться быстрее чем на пару процентных пунктов в год. На протяжении двух последних десятилетий поразительное исключение из этого правила представлял собой Китай: в совокупности он тоже добился примерно десятикратного роста производительности. Но это достижение не имело исторических прецедентов и требовало невероятной готовности к временному отказу от потребления: несмотря на изначальную бедность Китая, в течение последних двух десятилетий половина его дохода откладывалась и инвестировалась. И тем не менее просто сев на самолет, любой трудящийся может повторить этот прирост в производительности, стоивший Китаю таких усилий. Именно поэтому усиленная миграция так восхищает экономистов: мировая экономика еще никогда не подходила так близко к получению «бесплатного завтрака». Кто вправе претендовать на выгоды от миграции Кому следует отдать этот «бесплатный завтрак»? Иными словами, кто вправе рассчитывать на прибыль, которую принесет прирост производительности, вызванный миграцией? В рыночной экономике рост производительности труда по умолчанию обогащает трудящихся: им платят в соответствии с их производительностью. Таким образом, в отсутствие политического вмешательства выгоды от миграции достанутся мигрантам. В то время как экономическая теория, связывающая доход с производительностью, не требует, а только предсказывает, она все же обладает определенной моральной силой. Люди в известной степени явно питают убеждение в том, что плоды трудов по большей части должны принадлежать трудящимся. Однако широкое распространение получил и принцип, требующий облагать доход налогами в пользу других людей, и потому мигранты не имеют исключительного права на всю прибыль от прироста производительности. Разумеется, на них, как и на коренное население принявшей их страны, будет распространяться действие ее налоговой системы, но в ее рамках иммигранты не имеют какого-либо особого статуса. Существуют ли этические основания для того, чтобы требовать от иммигрантов более существенного вклада, а если да, то в чью пользу? Самая серьезная из подобных претензий выдвигалась от имени родных стран мигрантов. Профессор Джагдиш Бхагвати, чрезвычайно влиятельный экономист из Колумбийского университета, в свое время эмигрировавший из Индии, уже давно предлагает взимать с работающих мигрантов специальный дополнительный налог и передавать собранные таким образом средства в те страны, откуда прибыли эти мигранты. По крайней мере на первый взгляд это предложение очень привлекательно в этическом плане: мигранты получают колоссальный прирост доходов, резко повышающий их уровень жизни и потому дающий им возможность помочь своим намного более бедным согражданам, оставшимся в их родной стране. С утилитарно-универсалистской точки зрения такое перераспределение дохода чрезвычайно полезно: так как мигрантам живется существенно лучше, чем тем, кто остался дома, оно снижает общественную полезность мигрантов в намного меньшей степени, чем повышает общественную полезность получателей этих средств. Разумеется, в рамках этих утилитарно-универсалистских представлений с помощью такой же аргументации можно обосновать и крупный налог в пользу бедных обществ, взимаемый с коренного населения богатых стран. Но если утилитарные этические рамки для вас не слишком убедительны, то обосновать специальный налог на мигрантов будет несколько сложнее. Такой налог можно рассматривать как компенсацию за образование, полученное мигрантами у себя на родине. Однако расходы на него невелики по сравнению с приростом производительности: не факт, что они оправдают достаточно высокий налог. Более того, мигранты могут небезосновательно возразить, что к миграции, оказавшейся необходимой для того, чтобы реализовать ту производительность труда, на которую они были способны, их вынудила элита, чрезвычайно дурно управлявшая обществом в их родной стране. Таким образом, элита, контролирующая общество, не вправе претендовать на средства, полученные в результате налогообложения эмигрантов. Кроме того, мигрант может заявить, что он в достаточной мере заботится о своем родном обществе и посылает домой деньги, но в силу своего недоверия к элите адресует их своим родственникам. У нас нет недостатка в фактах, подтверждающих такое поведение: типичный мигрант пересылает в родную страну порядка 1000 долларов в год. Если мы заставим мигрантов платить существенные налоги властям их родных стран, то общая сумма этих переводов, скорее всего, снизится: налоги не только уменьшат доход мигрантов, но и дадут им повод для того, чтобы умерить свою щедрость по отношению к родственникам. Точно так же государственные социальные выплаты влекут за собой сокращение частной благотворительности[73]. В то время как претензии родной страны мигрантов на часть прибыли от прироста производительности, обеспеченного миграцией, менее обоснованны, чем может показаться на первый взгляд, страна, принимающая мигрантов, имеет больше оснований для аналогичных претензий. В конце концов, за этим приростом производительности стоит более эффективная социальная модель. Она представляет собой разновидность общественного капитала, будучи производственным активом, накапливавшимся в течение долгого времени, — более абстрактным, чем дорожная сеть, но не менее важным. Накопление этого общественного капитала финансировалось коренным населением. Вполне возможно, что это финансирование осуществлялось в неочевидной форме. Современные экономисты считают инклюзивные политические институты важным фактором экономического развития, но обычно они возникали в ходе политической борьбы. Современная производительность труда опирается на фундамент прежних уличных демонстраций и акций протеста, подорвавших власть эгоистичных элит, присваивавших плоды чужого труда. Поэтому экономическая выгода миграции в конечном счете обеспечивается общественным капиталом, накопленным коренным населением. Однако в рыночной экономике получателями этой выгоды являются мигранты, а не коренное население. Но так происходит из-за того, что источником этой выгоды служит общественное благо, предоставляемое таким способом, который не позволяет ею распоряжаться. Мигранты даром получают прибыль с капитала, накопленного ценой столь больших жертв. Тем не менее можно выдвинуть очень серьезные аргументы против обложения мигрантов специальным налогом. Все подобные налоги — достаются ли они стране, принимающей мигрантов, или их родной стране, — снижают чистый доход мигрантов по сравнению с доходом коренного населения в принимающем их обществе. Если чистый доход мигрантов снижается, им становится труднее вести образ жизни своего нового общества, так как этого не позволяет их уровень жизни. Налогообложение мигрантов — самый верный способ превратить их в граждан второго сорта, что еще сильнее затруднит их интеграцию. В некоторых странах иммигранты, даже не платя никаких специальных налогов, по большей части оказываются на дне общества, куда их приводят более слабый уровень образования по сравнению с коренным населением, отсутствие неявных знаний, вносящих вклад в производительность, и дискриминация. Там, где это происходит, подобное явление справедливо рассматривается как социальная проблема, на решение которой необходимо выделять крупные средства. Одной рукой облагать мигрантов налогом, а другой рукой пытаться исправить результаты этого шага — такую политику нельзя назвать последовательной. Более того, если поступления от налога на иммигрантов достаются коренному населению, это, как ни странно, может усилить враждебность коренного населения по отношению к иммигрантам. В реальности такой налог вводится не для компенсации потерь, понесенных коренным населением. Он представляет собой прибыль от общественного капитала. Однако политические силы, испытывающие животную враждебность к иммигрантам, несомненно, станут интерпретировать этот налог как признание элитой вреда, причиняемого иммиграцией. Соответственно, этот налог будет объявлен подачкой со стороны элиты — символическим возмещением ущерба, нанесенного гражданам страны. Иными словами, такой подход может непреднамеренно узаконить массовое заблуждение, согласно которому иммиграция экономически убыточна для коренного населения. Подоплекой всех этих рассуждений служит то, что «бесплатный завтрак», обеспечиваемый резким приростом производительности при переселении мигрантов из дисфункционального общества в функциональное, по-прежнему будет доставаться мигрантам. От миграции в первую очередь выигрывают сами мигранты. Миграция как инвестиция Отсюда вытекает, что если этот выигрыш настолько велик, то это делает миграцию очень привлекательной для жителей бедных стран. Разумеется, самым прямым доказательством этой мысли является сама миграция: как отмечалось в главе 2, миграция из бедных стран в богатые резко нарастает. Более того, лишь очень немногие мигранты настолько сожалеют о принятом ими решении, что готовы вернуться на родину. В то время как сам факт миграции служит вполне разумным доказательством того, что за ним стояло осознанное желание такого шага, то из того, что некто остался дома, еще не следует, что он не выражал желания эмигрировать. Миграция сталкивается со множеством препятствий как финансового, так и юридического характера. Многие люди просто не могут себе позволить переселение в другую страну, представляющее собой разновидность инвестиции. Подобно всем инвестициям, она предполагает первоначальные убытки, за которыми со временем должна последовать прибыль. Издержки миграции могут достигать значительных размеров, особенно при их сравнении с уровнем дохода в бедных странах. Типичный доход в беднейших странах мира не превышает 2000 долларов в год, и потому даже покупка билета на международный рейс требует многих лет экономии. Однако наилучшее время для миграции — когда ты еще молод. Молодые люди не так сильно связаны наличием иждивенцев, и впереди их ждет более длинная трудовая жизнь, позволяющая окупить сделанную инвестицию. С другой стороны, молодым людям гораздо сложнее найти средства для этой инвестиции. Миграция не только предполагает высокие первоначальные издержки и лишь их постепенное возмещение; само это возмещение может не состояться. Как правило, мигрант не знает наверняка, получит ли он работу, и если его решение окажется ошибочным, исправить его будет очень дорого. Помимо практических издержек, связанных с возвращением домой и поисками работы, есть еще психологические издержки: публичное признание неудачи в условиях, когда считается, что многие другие мигранты добились успеха. Представьте себя сыном, без гроша возвращающимся в родной квартал, где другие семьи похваляются успехами своих сыновей. Там, где издержки провала велики, весьма вероятно стремление избежать риска: люди не идут на риск даже тогда, когда он кажется не слишком значительным. В богатых странах затратные и рискованные инвестиции не обязательно финансировать из своих личных средств: инвестор может найти самые разные источники финансирования. Однако в беднейших странах финансовые институты не обслуживают простых людей. Единственным источником финансирования остается семья. Так возникают два важных аспекта: отбор по критерию дохода и семейные решения. На первый взгляд может показаться, что с наибольшей вероятностью мигрантами станут самые бедные люди: в конце концов, движущая сила миграции — это разница в доходах между родной страной мигрантов и страной, принимающей их, а такая разница максимальна в случае беднейших потенциальных мигрантов. Но в то время как разница в доходах определяет последующее возмещение расходов, способность к осуществлению инвестиции определяется первоначальным уровнем доходов. Совместно эти противоположные факторы приводят к тому, что взаимоотношение между доходом и склонностью к миграции приобретает форму перевернутой U. Самые бедные хотели бы мигрировать, но не могут этого себе позволить; самым богатым миграция доступна, но не слишком выгодна, в то время как люди со средним доходом имеют и серьезный стимул к миграции, и необходимые для этого средства. Миграция помогает людям изменить их жизнь, но эти люди не входят в число беднейших. Отбор с точки зрения дохода важен тем, что от него зависит, кто именно отправится в эмиграцию (люди со средним достатком) и в каких странах будет наблюдаться самый высокий темп эмиграции. Например, в Сахеле — беднейшем регионе мира — темп эмиграции несопоставим с царящей там крайней нищетой. Такие бедные люди, как его жители, не в состоянии финансировать издержки эмиграции, которая в данном случае является особенно затратной из-за того, что Сахель не имеет выхода к морю. Финансовые сдержки приводят к видимому парадоксу: рост доходов в бедной стране фактически может привести к росту эмиграции из нее. Молодые люди, как правило, не способны финансировать свою собственную эмиграцию. Очевидным источником средств для них служит семья, но та, скорее всего, будет ожидать чего-то взамен. И такие ожидания нельзя назвать необоснованными. Родителям приходится идти на жертвы ради того, чтобы их дети получили образование. Мало какой сын ответит пресловутым: «Мама, всю свою жизнь ты надрывалась ради меня, а теперь пойди поработай на себя»[74]. Более того, с утратой пары молодых рабочих рук в семье останется меньше добытчиков. Самое очевидное потенциальное возмещение — денежные переводы. Суть сделки: сейчас мы оплатим твою миграцию, а ты в дальнейшем будешь присылать нам долю своих заработков. Подобная сделка выглядит привлекательно, но ее выполнение может оказаться проблематичным. Она не имеет юридической силы, будучи всего лишь обещанием. Хуже того, от этого обещания не стоит многого ожидать — как выражаются экономисты, оно является «несогласованным во времени». Экономисты живут в довольно жутком мире, в котором люди руководствуются только рациональными соображениями личной выгоды. К счастью, наш реальный мир зачастую бывает более великодушным — отсюда и взаимное внимание, — однако отмахиваться от проявлений грубого рационального эгоизма было бы серьезной ошибкой. К сожалению, если молодой будущий мигрант поступит разумно, обещая присылать деньги в обмен на оплату его билета, не менее разумным для него будет и нарушить это обещание после того, как билет окажется у него в кармане. Международная миграция позволяет мигрантам вырваться из-под власти семьи в их родной стране, и потому принудить к выполнению обещания сложнее, чем дать само это обещание. Очевидно, в первую очередь здесь важно доверие. Роль его островков играют семьи — особенно в бедных обществах, где общий уровень доверия низок. Но даже при этом те мигранты, которые не отказываются от своих обязательств, порой готовы регулярно сигнализировать оставшимся на родине семьям о том, что они трудятся не покладая рук. Возможно, этим объясняется один из нынешних парадоксов, выявляющихся при анализе денежных переводов: как правило, мигранты предпочитают регулярно переводить родным небольшие суммы[75]. С наивной экономической точки зрения небольшие регулярные выплаты — глупость. Издержки трансакций, связанные с денежными переводами, включают их фиксированную стоимость, делающую мелкие переводы крайне невыгодными. Мигранты поступали бы намного расчетливее, если бы копили деньги и время от времени высылали сразу крупную сумму. Похоже, что единственный игрок, которому выгоден нынешний обычай мелких и частых переводов, — платежная система Western Union. Но не исключено, что такое поведение может объясняться желанием мигрантов мелкими и частыми переводами сигнализировать оставшейся на родине семье, что они не забывают о ней. Такие переводы производят впечатление, что мигрант постоянно пытается хоть как-то поддержать родных. Напротив, в тех случаях, когда семья получает лишь нечастые крупные переводы (впрочем, в сумме составляющие ту же самую величину), это может быть воспринято как признак того, что дела у мигранта идут отлично, но он лишь изредка вспоминает о своих обязательствах. Если семья финансирует издержки миграции и получает прибыль в виде последующих денежных переводов, то вполне возможно, что решение о миграции в реальности принимает не сам мигрант, а его семья, и многочисленные работы, посвященные миграции, подтверждают такое предположение[76]. Фактически это не индивидуумы решают изменить страну проживания, а семьи решают стать интернациональными. Семьи в бедных странах представляют собой зеркальное отражение компаний из богатых стран. В то время как мульти-национальные компании преимущественно прописаны в богатых странах, мультинациональные семьи преимущественно прописаны в бедных странах. Домохозяйства из богатых стран посредством компаний отправляют свой избыточный капитал в бедные страны; домохозяйства из бедных стран посредством семей отправляют свою избыточную рабочую силу в богатые страны. Пожалуйста, откройте нам дверь! Необходимость финансировать миграцию — лишь одно из затруднений, встающих на ее пути. Сплошь и рядом люди хотят мигрировать и в состоянии заплатить за это, но им препятствуют миграционные ограничения в той стране, в которую они бы предпочли перебраться. Собственно, как отмечалось в главе 2, в ответ на ускорение миграции все богатые страны сейчас в том или в ином виде вводят ограничения на иммиграцию. Перед лицом этих ограничений у потенциальных мигрантов имеется три варианта действий (помимо решения остаться дома). Одни стараются отвечать предъявляемым к ним требованиям. Другие идут на обман, пытаясь получить разрешение на миграцию, несмотря на то, что не имеют на это права. В крайнем случае делается попытка преодолеть физические препятствия, встающие перед теми, кто не имеет разрешения на миграцию. Попробуем поставить себя на место потенциальных мигрантов и обдумаем эти варианты. Ограничения, накладываемые на миграцию, серьезно различаются от страны к стране. В большинстве стран от мигрантов требуется некий минимальный образовательный уровень, а в некоторых странах к нему прибавляются профессиональные навыки. Это делается по той причине, что коренному населению стран, принимающих мигрантов, высокообразованные мигранты более выгодны, чем необразованные. Во-первых, в этом случае снижается острота последствий миграции в плане перераспределения доходов, поскольку образованные мигранты с меньшей вероятностью вступят в открытую конкуренцию с самыми низкооплачиваемыми местными трудящимися. Первыми образовательный ценз для мигрантов ввели Австралия и Канада — возможно по той причине, что из-за откровенно иммигрантского характера этих обществ их главные политические партии не в состоянии уклониться от обсуждения тонкостей иммиграционной политики. Благодаря активным дебатам в этой сфере миграционная политика этих стран последовательно учитывает интересы коренного населения. Вследствие этого обстоятельства Австралия и Канада предъявляют самые высокие образовательные требования к мигрантам. Следующими идут США: опять же, возможно, из-за того, что иммигранты составляют плоть и кровь Америки, тема иммиграции обсуждается здесь с несколько большей откровенностью. Наименее требовательна к мигрантам в плане образования Европа. В этом, несомненно, отражается отсутствие аргументированных политических дебатов по данному вопросу, о чем шла речь в главе 1. В настоящее время европейские требования к мигрантам ужесточаются, но за этим в большей степени может стоять необходимость в демонстративных мерах, нежели взвешенные соображения. Непреднамеренным результатом этих ограничений служит рост спроса на образование в бедных странах: знания становятся пропуском на выезд из страны. Возможно, местная молодежь даже не всегда испытывает осознанную потребность в миграции, однако образование представляет собой разновидность страховки. Это особенно важно для этнических меньшинств, сталкивающихся с дискриминацией в своей родной стране: образование обеспечивает им защиту. Пример такого поведения дает индийское этническое меньшинство на Фиджи. После длительного периода мирного сосуществования переворот, произведенный армейскими офицерами из числа коренных фиджийцев, повлек за собой период антииндийской риторики и дискриминации, вынудивший многих людей к отъезду. С тех пор несмотря на то, что переходное правительство лишилось власти и ситуация в стране нормализовалась, индийцы активно инвестируют средства в образование, чтобы при необходимости иметь возможность получить австралийскую визу. В результате индийская община на Фиджи отличается значительно более высоким уровнем образования по сравнению с остальным коренным населением. Подобная реакция на возможность миграции влечет за собой весьма важные последствия для стран, служащих источником миграции, о чем мы еще поговорим в части 4.