В то время как требования в отношении образования приобретают все большее распространение, страны, принимающие мигрантов, устанавливают и прочие, самые разнообразные условия. Наиболее важные из них касаются семейных связей: мигрантам разрешается воссоединиться с их родственниками, получившими местное гражданство. Но семейные связи не высечены в камне: они создаются путем браков. Собственно, общеизвестной истиной (по крайней мере, в странах — источниках миграции) является то, что неженатый мигрант, проживающий в богатой стране, нуждается в жене. Семья потенциального мигранта может принять решение о преодолении препятствий к миграции путем брака — особенно в контексте договорных браков, когда будущую невесту выбирают родные жениха. В тех случаях, когда брак заключается исключительно с целью получить разрешение на въезд в конкретную страну, он представляет собой очевидное злоупотребление этим правом. Но если родители традиционно выбирают брачных партнеров для своих детей на основе финансового критерия, то выбор мигрантов в качестве брачных партнеров является понятным и даже неизбежным. Поэтому предсказуемым последствием ограничений на миграцию служит стремление родителей в бедных странах дать своим детям хорошее образование и отправлять удачные фотоснимки своего не состоящего в браке потомства мигрантам, уже пустившим корни на новом месте. Следующим способом попасть в богатую страну служит обман — получение разрешения на легальную миграцию нелегальными средствами. Наиболее простой путь сделать это — подкупить местных консульских служащих данной страны. Большинство этих служащих относительно молоды, получают не особенно высокую зарплату и вынуждены временно жить в другой стране, где им неизбежно приходится водить знакомство с кем-то из местных жителей. К тому же их работа едва ли приносит им особое моральное удовлетворение: она заключается в том, чтобы сдерживать напор множества соискателей и в то же время выдавать вожделенные визы немногим счастливчикам, которым удалось соответствовать огромному количеству запутанных, явно произвольных и непрерывно меняющихся правил. В этой ситуации не стоит удивляться тому, что кто-то из чиновников начнет брать подношения за свои услуги. При этом он может успокаивать свою совесть самыми разными соображениями: правила несправедливы; люди, платящие за визы, крайне нуждаются в них; полученное вознаграждение всего лишь компенсирует угрозу наказания. Следствием очевидных сложностей, связанных с управлением визовой системой, служит существование во многих местах «текущей цены» на незаконно выдаваемые визы. В силу огромной выгоды, которую дает миграция, эта «текущая цена» обычно составляет несколько тысяч долларов[77]. Другой вариант обмана — выдать себя за представителя той или иной категории, имеющей право на въезд. Например, в начале 1980-х годов Швеция очень щедро выдавала гражданство беженцам из Эритреи — эфиопской провинции, охваченной гражданской войной. Однако по мере роста их численности эта политика становилась все менее щедрой. В ответ некоторые эритрейские иммигранты, уже получившие шведское гражданство, стали ссужать свои паспорта похожим на них друзьям и родственникам: в те дни, когда еще не существовало систем биораспознавания, шведские иммиграционные чиновники не решались сомневаться в личности предъявителя паспорта на основе одной лишь фотографии. Тогда шведские должностные лица придумали иной способ отбора: эритрейцы, ставшие шведскими гражданами, не могли не научиться хотя бы самым основам шведского языка, в то время как предъявители подложных паспортов не знали по-шведски ни слова. Но подобно тому, как желающие эмигрировать могут получить образование или вступить в брак, дающий право на въезд в выбранную страну, так же они могут научиться шведскому: в разгар гражданской войны и голода отчаявшиеся эритрейцы учили шведский язык с тем, чтобы прикидываться шведскими гражданами. Есть и другой способ — объявить себя беженцем. Жестокие репрессии, являющиеся характерной чертой многих бедных стран, создают очевидную потребность в убежище. В свою очередь, готовность предоставлять это убежище порождает возможность обмана. Ложные претензии на право убежища вдвойне порицаемы, поскольку они подрывают легитимность важного гуманитарного института, но подобные этические соображения могут быть совершенно чужды отчаявшимся людям. Число претендентов на убежище, скорее всего, на порядок превышает численность законных получателей такого убежища, что дает представление о том, как сложно опровергнуть заявления о притеснениях со стороны властей. Более того, суды в странах, принимающих мигрантов, готовы считать режим в стране — источнике миграции нерепрессивным лишь в том случае, если он отвечает почти неприлично высоким стандартам управления: например, лишь четыре из 54 африканских стран соответствуют критериям, при соблюдении которых британские суды разрешают принудительную депортацию их граждан на родину. Последний вариант является и затратным, и рискованным: это попытка нелегального проникновения в страну, служащую целью миграции. Преодоление сложных пограничных заграждений требует особых знаний, что привело к возникновению особой разновидности контрабандистов. Подобно коррумпированным служащим консульств, за несколько тысяч долларов они могут продать место на лодке, тайник в кузове грузовика или право присоединиться к партии, переправляемой через границу. Однако главное отличие от незаконно приобретаемой визы заключается в риске. Во-первых, очевиден риск тюрьмы. Люди, пойманные при попытке нелегально проникнуть в Австралию, в настоящее время содержатся в местах заключения, находящихся за пределами материка, и могут пробыть в них очень долго. Мигранты, нелегально проникающие в США, депортируются в огромных количествах: в 2011 году их число достигло поразительной величины в 400 тысяч человек. Ценой задержания являются унижение, более или менее продолжительный период заключения и пропажа затраченных средств. Во-вторых, само это предприятие связано с физическим риском: лодки тонут, а спрятанные в тайнике могут задохнуться или замерзнуть насмерть. Но самый главный и в потенциале самый серьезный риск исходит от самих людей, осуществляющих переправку мигрантов. Эта услуга по самой своей природе никем не контролируется, осуществляется преступниками и носит одноразовый характер. Заплатив деньги вперед, потенциальные мигранты не получают никаких гарантий того, что их не обманут. Нелегальным мигрантам, не имеющим достаточных средств, могут предложить сделку, предполагающую окончательный расчет лишь после успешного перехода через границу. Но контрабандистам, идущим на такой вариант, следует иметь в своем распоряжении механизм, позволяющий взыскивать причитающийся им долг: по сути, нелегальные иммигранты становятся их временными рабами. Среди немногочисленных возможных вариантов насильственного получения денег от порабощенных людей самым очевидным является проституция: нелегальные иммигрантки, мечтавшие стать секретаршами, в итоге становятся секс-рабынями. После того как в распоряжении контрабандистов появляется такой механизм принуждения, с какой стати им останавливаться на получении обговоренной суммы? Рабы с большой вероятностью останутся рабами до тех пор, пока не сбегут или не умрут. Но даже если нелегальным иммигрантам удастся избежать порабощения контрабандистами, по прибытии на место у них окажется немного вариантов. Они нуждаются в средствах, чтобы выжить, но не могут их заработать легальным путем. Поэтому нелегальные иммигранты либо попадают в руки нанимателей, уклоняющихся от уплаты налогов, либо вынуждены искать экстралегальный источник заработка, обычно связанный с криминалом. Меры, принимаемые по борьбе с нелегальной миграцией, бездарны даже по жалким стандартам общей миграционной политики. Более удачные способы решения этой проблемы будут предложены в последней главе. Миграция как спасательный круг С точки зрения потенциального мигранта самый лучший ответ на двойную потребность в крупных средствах, необходимых для оплаты миграции, и в надежном способе преодоления юридических ограничений — это родственники, уже перебравшиеся за границу. Диаспоры играют исключительно важную роль при определении направления и масштабов миграции. Они содействуют миграции множеством различных способов. Поскольку семейные связи значительно облегчают получение визы, наличие диаспоры создает возможность для легального прибытия новых мигрантов. Неудивительно, что оставшиеся на родине семьи вставших на ноги мигрантов сплошь и рядом давят на них, требуя содействия при решении юридических вопросов. Это гораздо проще сделать в стране, являющейся целью миграции, чем в ее местном консульстве, осаждаемом просителями. Более того, мигранты, получившие гражданство, приобретают право голоса и потому могут обратиться к своим местным политическим представителям, чтобы те ходатайствовали за их родных перед соответствующими чиновниками. Например, в британских избирательных округах с высокой долей иммигрантов до 95 % посетителей, приходящих на прием к депутатам парламента, просят решить вопрос об иммиграции их родственников. Кроме того, диаспора может стать источником информации об имеющихся местных возможностях. Например, в ходе недавнего экспериментального исследования домохозяйствам в Нигере были розданы сотовые телефоны с целью выяснить, повлияют ли они на последующую миграцию. Благодаря тому, что трудящиеся получили более надежную связь со своими родственниками и друзьями на зарубежных рынках рабочей силы, эмиграция существенно возросла[78]. При этом сведения, поступающие от родственников за границей, могут быть непреднамеренно приукрашенными из-за присущей мигрантам склонности к преувеличению своих успехов. Диаспора предоставляет не только информацию о возможностях, но и сами эти возможности: многие мигранты заводят мелкие предприятия, являющиеся естественным последствием чаяний, связанных с миграцией, и дискриминации, нередко ожидающей мигрантов на рынке труда. Новоприбывшие родственники могут получить временную работу на этих предприятиях, даже если те не очень прибыльны, поскольку их владельцам легко обойти законы о минимальной заработной плате. Помимо предоставления информации и возможностей, диаспора непосредственно снижает издержки миграции: в поисках работы мигранты могут жить у своих родственников, уже освоившихся на новом месте. Но, быть может, самое главное — то, что диаспора может отчасти взять на себя затраты, связанные с миграцией. Вставшим на ноги мигрантам зачастую легче оплатить проезд: они зарабатывают намного больше, чем их еще не эмигрировавшие родственники. Если эти деньги выдаются на условиях займа, то их проще взыскать с должников: старые мигранты могут лично следить за успехами новоприбывших и способны сильно затруднить жизнь неплательщикам. Такие сделки являются более «согласованными во времени». Даже если деньги на переезд предоставлены семьей, оставшейся в родной стране, диаспора с ее социальной сетью может оказать на новых мигрантов давление и заставить их расплатиться, тем самым делая финансовые вложения в миграцию менее рискованными. Совместно все эти силы наделяют диаспору решающей ролью. В результате иммигранты по большей части концентрируются в нескольких городах, как отмечалось в главе 3. Диаспора не только влияет на выбор новыми иммигрантами места жительства, но и представляет собой наиболее важный фактор, определяющий масштабы миграции. Именно это отражается в нашей рабочей модели. Накопившееся в стране количество мигрантов способствует их дальнейшему притоку, и потому миграции свойственна тенденция к ускорению. Первый мигрант вынужден преодолевать намного более сложные и многочисленные препятствия по сравнению с миллионным. Вместе с моей коллегой Анке Хеффлер мы попытались оценить типичное влияние диаспоры на миграцию из бедных стран в богатые. Полученные нами результаты, будучи всего лишь предварительными, тем не менее показывают, почему миграция, опирающаяся на диаспору, будет быстро ускоряться[79]. Десять лишних членов диаспоры, попавших в страну в начале десятилетия, привлекут в нее в течение этого десятилетия семерых лишних мигрантов. Соответственно, в начале следующего десятилетия в стране будет находиться уже семнадцать лишних членов диаспоры, которые за десять лет привлекут двенадцать лишних мигрантов. Такой процесс, продолжаясь с 1960 по 2000 год, приведет к тому, что если в начале этого срока ряды диаспоры пополнят 10 человек, то к 2000 году это число вырастет до 83. Однако в настоящее время экономистов больше всего интересует не то, что диаспора увеличивает темп миграции, а то, что она изменяет ее состав. С точки зрения коренного населения в страну лучше приглашать высокообразованных трудящихся, чем малообразованных трудящихся и иждивенцев. Именно с этой целью были разработаны системы баллов, применяемые при выдаче виз. Но диаспора позволяет мигрантам преодолеть систему баллов. Влияние диаспоры настолько сильно, что всякий раз, когда наличие семейных связей дает право на въезд в страну, значение образования и навыков сильно снижается[80]. Эти выводы, полученные в ходе недавних исследований, указывают на возможность острого конфликта между подходом к миграции, основанным на личных правах мигрантов, и тем, который основывается на правах и интересах коренного населения. Современная иммиграционная политика, как правило, усугубляет присущую миграции тенденцию к ускорению и подрывает балльную систему, поскольку программы воссоединения семей ставят в привилегированное положение родственников уже въехавших в страну иммигрантов. Но действительно ли мигрант, получивший право на иммиграцию, вправе предоставлять такое же право другим? А если это так, то не вправе ли и эти другие наделять правом на миграцию следующих претендентов? Очевидно, если это право структурировано таким образом, то система баллов становится пустым звуком: обладатели родственных связей перебегут дорогу образованным. Так мы подходим к самому важному этическому вопросу из рассматриваемых в нашей книге. Мы уже ознакомились с различием между групповыми и индивидуальными правами в контексте социального жилья. Поскольку мигранты живут в большей нужде, чем коренное население, то личные права сделают их обладателями большей доли социального жилья по сравнению с коренным населением, в то время как в соответствии с групповыми правами они могут претендовать лишь на одинаковую с ними долю. Однако проблема социального жилья меркнет в сравнении с правом приглашать родственников. Лишь незначительное меньшинство коренного населения нуждается в праве выписать из-за границы супругов или других родственников: именно поэтому мы и говорим о праве. Что же касается диаспоры, то приглашать в страну зарубежных родственников готова значительная ее часть. Соответственно, если наделить мигрантов этим же личным правом, уже имеющимся у коренного населения, то в составе миграции будет наблюдаться резкий перекос в сторону иждивенцев. Так возникают серьезные практические, а возможно, и законные юридические основания к тому, чтобы осуществлять равноправие на групповом уровне: коллективное пользование такими дефицитными социальными благами, как социальное жилье, а также право приглашать родственников должны быть доступны мигрантам в таком же объеме, что и коренному населению. Распределение социального жилья иногда уже основывается на принципе группового равенства, в зависимости от методов, практикуемых местными властями. Напротив, за распределением права на приглашение родственников в настоящее время обычно не стоят какие-либо четкие принципы. Однако механика применения принципа группового равенства к праву на воссоединение с родными очень проста. Некоторые страны уже распределяют отдельные разновидности въездных виз посредством лотерей с квотированием числа участников. Такие лотереи получили международное распространение в качестве стандартного способа примирить принцип справедливого доступа с достижением установленных целей. Иногда иммиграционная политика организуется таким образом, что каждый конкретный иммигрант получает неограниченное право на приглашение родственников. Но при всей щедрости такой политики не она одна совместима с этическим подходом. Ограничение права диаспоры на приглашение родственников и будущих родственников в первую очередь направлено на контроль не за объемами миграции, а за ее составом. Системы баллов могут быть эффективными лишь в том случае, если личные права членов диаспоры ограничены задачами, установленными системой. Желания и реальность Итак, мы выяснили, что миграция из бедных стран в богатые приносит колоссальную прибыль, обеспечиваемую приростом производительности, и что эта прибыль достается мигрантам. На пути к достижению этой цели стоят два главных препятствия: издержки, связанные с финансированием миграции, и необходимость преодолевать бесчисленные юридические ограничения при получении визы. Наличие диаспоры снижает оба этих барьера, и потому по мере того, как миграция приводит к увеличению количества мигрантов, все больше людей оказываются в состоянии пожинать ее плоды: ежегодный приток мигрантов имеет тенденцию к возрастанию. Другие изменения в мировой экономике также в большинстве своем способствуют миграции: технический прогресс существенно уменьшил стоимость проезда, цена телефонных звонков резко снизилась, что сильно облегчило мигрантам сохранение связей с родной страной, а рост доходов в очень бедных странах делает миграцию доступной для все большего числа людей при одновременном сохранении огромного абсолютного разрыва в доходах. Остается большой голый факт — колоссальный прирост производительности, обогащающий мигрантов, перед которыми стоят серьезные препятствия. Существование этих препятствий приводит нас к следующему выводу: в том, что касается миграции, реальность сильно уступает желаниям. Стандартным инструментом для оценки последних служит опрос Института Гэллапа, охватывающий большую выборку жителей всех регионов мира. В целом около 40 % населения бедных стран утверждает, что эмигрировали бы в богатые страны, если бы у них была такая возможность[81]. И даже эта цифра, возможно, не вполне отражает того, что наблюдалось бы в отсутствие финансовых и юридических барьеров. Представьте себе, что страну действительно покидает 40 % ее населения. Итогом такой миграции станет колоссальная диаспора, наверняка сосредоточенная в нескольких богатых городах. Эти города, население которых имеет радикально более высокий доход, чем столица родной страны мигрантов, с большой вероятностью станут новым культурным ядром общества: молодых людей, оставшихся дома, будут манить к себе другие края. Экономисты вправе с недоверием относиться к пожеланиям, фиксируемым такими исследованиями, как опрос Гэллапа. Пожелания не обязательно выливаются в реальные поступки. Поэтому представляют интерес редко возникающие естественные ситуации, когда относительно бедное общество получает неограниченный доступ в богатую страну. В такой ситуации находится Северный Кипр, имеющий уровень экономического развития, аналогичный турецкому, и поэтому представляющий собой очень бедную страну по европейским стандартам. Однако вследствие сложной политической истории турки-киприоты обладают привилегией на миграцию в Великобританию. Пользуются ли они этой привилегией? Вспомним, что в соответствии с экономической теорией миграции равновесие в таком случае будет невозможно. Поскольку Северный Кипр — страна со средним уровнем дохода, в максимальной степени способствующим миграции, и поскольку она находится относительно недалеко от страны, являющейся целью миграции, то в Великобритании должны быстро нарастать кластеры турецко-киприотской диаспоры, которые, в свою очередь, будут стимулировать миграцию до тех пор, пока Северный Кипр не лишится большей части своего населения. Это очень смелое предсказание, не принимающее во внимание многие потенциально противодействующие факторы. Выдерживает ли оно сравнение с реальностью? К сожалению, британская иммиграционная статистика весьма ущербна, но в 1945 году в Великобритании, по-видимому, насчитывалось всего лишь около 2000 турок-киприотов. Текущий размер британской общины турок-киприотов составляет, по различным оценкам, от 130 тыс. до 300 тыс. человек (последняя цифра — официальная оценка британского Министерства внутренних дел). Между тем число турок-киприотов, живущих на Кипре, сократилось со 102 тыс. человек, по данным переписи 1960 года, приблизительно до 85 тыс. человек в 2001 году. Таким образом, сейчас в Великобритании проживает примерно вдвое больше турок-киприотов, чем на Кипре. В то время как Кипр не то чтобы совершенно опустел, фигурирующую в опросе Гэллапа цифру в 40 % людей, желающих эмигрировать, нельзя назвать преувеличением. Однако Северный Кипр не утратил всего своего населения: напротив, он сам испытывает массовый наплыв иммигрантов из самой Турции и коренные турки-киприоты стали на Северном Кипре меньшинством. Факты, свидетельствующие о том, что если бы не различные преграды, бедные общества давно бы обезлюдели, заставляют нас сделать вывод: к лучшему или к худшему, но эти преграды играют важную роль. С точки зрения коренного населения стран, представляющих собой потенциальную цель миграции, сохранение некоторых барьеров, имеющих тенденцию к постепенному повышению, компенсирующему склонность миграции к ускорению, вероятно, следует лишь приветствовать. Только эти барьеры и препятствуют массовому наплыву мигрантов, который, вероятно, приведет к снижению заработков и поставит под угрозу взаимное внимание. С точки зрения людей, остающихся в родной стране, массовый и продолжительный исход также вызовет серьезные последствия, о которых пойдет речь в части 4. Однако с позиций утилитарно-универсалистской и либертарианской этики препятствия к миграции представляют собой безусловное бедствие. Они лишают несколько сотен миллионов бедных людей возможности колоссально увеличить свои заработки. Утилитаристы оплакивают снижение благосостояния, которого можно было бы избежать; либертарианцы оплакивают ограничение свободы. Глава 7 Мигранты: проигравшие Настало время задаться неожиданным вопросом: почему миграция так невыгодна для мигрантов? Ответ состоит в том, что уже мигрировавшие терпят убытки — по крайней мере в экономическом смысле — от последующей миграции. Причина этих убытков заключается в том, что аргумент о конкуренции мигрантов с местной низкооплачиваемой рабочей силой, изученный нами и в основном опровергнутый в главе 4, содержит в себе крупицу истины. Мигранты обычно не вступают в непосредственную конкуренцию с трудящимися из числа коренного населения, поскольку вследствие сочетания неявных знаний, накопленного опыта и дискриминации те имеют серьезные преимущества перед мигрантами. Последние непосредственно конкурируют не с низкоквалифицированными коренными жителями, а друг с другом. Открытая конкуренция со стороны мигрантов не грозит коренному населению — даже тем его представителям, которые имеют аналогичный уровень образования[82]. Преимущества коренных жителей могут состоять в хорошем знании языка или в знакомстве с неявными социальными договоренностями, которые делают их труд более производительным. Кроме того, трудящиеся-иммигранты могут сталкиваться с дискриминацией со стороны нанимателей. В любом случае иммигранты представляют собой отдельную категорию трудящихся. Поэтому дальнейшая иммиграция влечет за собой сокращение заработков у ранее прибывших иммигрантов. Собственно говоря, к этому сводится единственное четко выявленное существенное влияние иммиграции на заработки. Как отмечалось в главе 4, последствия иммиграции для заработной платы коренных жителей варьируются от ее незначительного сокращения до скромного прироста. Если бы политику в сфере иммиграции диктовало только влияние последней на заработки, то единственной группой, заинтересованной в ужесточении этой политики, оказались бы сами иммигранты. Личное поведение иммигрантов явно противоречит этой заинтересованности: как правило, иммигранты посвящают значительные усилия попыткам получить визы для своих родственников. Но два этих интереса нельзя назвать несовместимыми. Иммигрант, организующий воссоединение с родственниками, вознаграждается за это поддержкой со стороны близких людей, ростом престижа и душевным спокойствием, проистекающим из выполнения взятых на себя обязательств. Что же касается роста конкуренции на рынках труда, вызванного прибытием новых мигрантов, то от него страдают прочие иммигранты. По сути, ужесточение иммиграционных ограничений стало бы общественным благом для существующей иммигрантской общины в целом, в то время как каждый отдельный иммигрант заинтересован в том, чтобы помочь иммигрировать своим родственникам. Заинтересованность уже прибывших в страну иммигрантов в более жестких ограничениях на миграцию, возможно, имеет и другие социальные причины. По мере роста иммигрантской общины в ней может снижаться социальное доверие. Кроме того, размер иммигрантской общины влияет и на отношение коренного населения к иммигрантам: вопреки надеждам на то, что рост числа контактов повышает уровень терпимости, в реальности, судя по всему, происходит обратное. Чем меньше иммигрантов, тем терпимее к ним относится коренное население. Таким образом, нетерпимость как общественное зло, от которого страдает иммигрантская община в целом, непреднамеренно усугубляется индивидуальным поведением всех тех, кто стремится пополнить ряды мигрантов. Рост нетерпимости как следствие этого поведения не принимается во внимание отдельными мигрантами, но может серьезно отразиться на всех мигрантах, вместе взятых. Так мы приходим к парадоксу миграции. Отдельные мигранты получают огромную выгоду от миграции, обеспечивающей резкий прирост производительности. Однако мигранты в целом заинтересованы именно в том, что является наиболее пагубным в индивидуальном плане: в создании препятствий к миграции. Мигрантам достается львиная доля прибыли от прироста производительности, вызванного миграцией, и этим очень щедро окупаются первоначальные затраты на переселение. Но не связано ли пребывание в культурно чужеродном окружении с дальнейшими издержками? Как и в случае с чистым воздействием миграции на коренное население, при наличии соответствующих данных мы можем обратиться к такому совокупному критерию экономических выгод и социальных издержек, как счастье. Не все согласны с тем, что счастье — хороший показатель благосостояния. Исследования говорят о том, что при превышении некоего скромного порога дальнейший прирост дохода не порождает устойчивого роста счастья, хотя и дает временный эффект: выигрыш в лотерею приносит ощущение счастья, однако через несколько месяцев это чувство угасает. Если применить эту концепцию к миграции, то получится, что типичный мигрант, попавший из бедной страны в богатую, испытывает чрезмерный прирост дохода, резко превышающий порог счастья. Согласно экономике счастья, первые несколько тысяч долларов приводят к росту счастья, но дальнейшее возрастание доходов уже не оказывает такого эффекта. По превышении этого порога дальнейший рост счастья вызывается социальными факторами: брак, дети, друзья — вот из чего складывается счастье, а не из размера жалованья. Миграция однозначно влияет на эти социальные факторы, но лишь негативным образом. Семьи разделяются; мигранту приходится жить в культурно чужеродном окружении. Он может слушать радиопередачи из родной страны, окружить себя друзьями из диаспоры и ежегодно ездить домой, но каждый лишний день пребывания вдали от родины может делать его все менее счастливым. Счастье, признаваемое как пригодный к использованию показатель качества жизни, удобно для нас тем, что оно учитывает как рост доходов, так и немонетарные психологические издержки, представляя собой чистый итог действия противоположных сил. Однако счастье не единственная альтернатива доходу как мера благосостояния. Некоторые экономисты предпочитают такой подход, как «шкала жизни»: опрашиваемых просят оценить свою жизнь по десятибалльной шкале, нижняя отметка которой соответствует самой плохой жизни, какую только можно себе представить, а верхняя — самой хорошей[83]. Такая оценка благосостояния, которую дают сами опрашиваемые, более последовательно повышается по мере роста дохода, и потому совсем не обязателен вывод о том, что прирост дохода, обеспечиваемый миграцией, избыточен в плане повышения благосостояния. В принципе, и счастье, и «шкалу жизни» можно использовать при рассмотрении вопроса о том, повышает ли миграция благосостояние мигрантов. Существуют многочисленные научные исследования, посвященные оценке этих показателей, но к сожалению, методы, применяемые в этих исследованиях, не отвечают строгим требованиям в смысле надежности результатов. Например, в нескольких работах показано, что мигранты в большинстве своем менее счастливы, чем коренное население принимающих их стран. Но далее нам предлагается поверить, что эти люди могли бы быть более счастливыми, если бы они остались на родине, — хотя нет никаких причин полагать, что до миграции они были столь же счастливы, как и население тех стран, в которые они переселились. Мне известны лишь два исследования, в которых применяются методы, позволяющие избежать подобных ловушек. Обе эти работы являются совсем свежими и еще не опубликованными, из чего следует, что они еще не прошли строгий процесс научного реферирования. Однако, насколько я могу судить, на данный момент у нас нет других научных результатов, полученных с использованием достаточно надежных международных данных по этому интригующему вопросу. В первой из этих работ изучается миграция из Тонга в Новую Зеландию[84]. Материал для этого исследования дала учрежденная новозеландским правительством система въезда в страну, известная как «Тихоокеанская визовая категория» (Pacific Access Category). Главная особенность этой системы состоит в том, что она представляет собой лотерею: выдача виз претендентам из Тонга производится случайным образом. Это обстоятельство чрезвычайно удобно для исследователей. Сочетая его с некоторыми хитрыми процедурами, они смогли избежать ловушек, в которые попадали авторы других работ. Поскольку выигрыш в лотерее является следствием случайности, то победители в лотерее как группа не должны слишком отличаться от проигравших. Соответственно, мы можем сравнить положение победителей, воспользовавшихся своими визами, с положением проигравших, после чего выявленные между ними различия могут быть с достаточными основаниями приписаны факту миграции победителей. Тонга — довольно типичная бедная страна, имеющая ежегодный доход примерно в 3700 долларов на душу населения, в то время как в Новой Зеландии эта величина превышает 27 тыс. долларов. Таким образом, победившие в миграционной лотерее метафорически являются победителями и в финансовой лотерее. Неудивительно, что это подтверждается и цифрами: в течение четырех лет после прибытия на новое место доход победителей в лотерее вырастает почти на 400 %. Однако данная работа интересна тем, что результаты миграции в ней тщательно оцениваются и с точки зрения счастья, и с точки зрения «шкалы жизни». Через год после переезда ни тот ни другой показатель не демонстрируют существенных изменений. Через четыре года влияние миграции по-прежнему не сказывается на оценке по «шкале жизни», однако мигранты становятся заметно менее счастливыми — на 0,8 балла по пятибалльной шкале[85]. Перед тем как переходить к следствиям, вытекающим из этого исследования, позволю себе упомянуть другую работу, посвященную индийцам, перебирающимся из сел в города. В этой работе также изучается, каким образом изменяется благосостояние мигрантов по сравнению с почти идентичной группой людей, оставшихся дома[86]. С этой целью произведенная мигрантами оценка своего нынешнего и прежнего благосостояния сопоставляется с тем, как оценивают свое благосостояние их родные, не покинувшие родного села. Выборка составлена таким образом, что в эту группу попадают те, чья жизнь с момента миграции их домочадцев не изменилась. При всей безупречности такого подхода, вполне уместного при изучении миграции в пределах Индии, его отнюдь нельзя назвать идеальным инструментом для исследования международной миграции, влекущей за собой более серьезные изменения в плане дохода и культурного окружения. Однако он может в известной степени указать на то, каких последствий нам следует ожидать. Как и в случае миграции из Тонга в Новую Зеландию, переселение из индийских сел в города сопровождается существенным увеличением дохода. Потребление в среднем возрастает примерно на 22 %. Разумеется, это намного меньше того приращения, которое дает международная миграция, но даже 22-процентная прибавка к ничтожным доходам сельских жителей должна вести к росту благосостояния людей, оцениваемого по «шкале жизни», которая использовалась в данной работе. Миграция обоих типов связана с определенным отрывом от прежней социальной среды, но подобно тому, как переезд из деревни в город, находящийся в той же самой бедной стране, дает намного меньший прирост дохода, чем переезд из той же самой деревни в город, расположенный в богатой стране, так и социальный отрыв в первом случае будет не столь заметным. Индиец, переселяющийся из деревни в город, испытывает шок от столкновения с городской жизнью и расставания с семьей, но его не ждет существование среди чужеродной культуры. Соответственно, если не утверждать, что данный случай может быть экстраполирован на международную миграцию, его можно использовать в качестве промежуточного пункта. Как и при изучении тонганской миграции, данная работа приходит к тому, что мигранты помещают себя на «шкале жизни» не выше, чем их родственники, оставшиеся дома. За рост дохода они расплачиваются культурным отрывом, выражающимся в сильной ностальгии по своей прежней сельской жизни. Таким образом, эта миграция влечет за собой значительные скрытые издержки, компенсирующие несомненный прирост дохода. Насколько я могу судить, на данный момент это все, что нам дают тщательные исследования, посвященные влиянию миграции из бедной в более зажиточную среду на качество жизни. Как и в случае с влиянием миграции на счастье коренного населения, с учетом значения данного вопроса этого для нас абсолютно недостаточно. Характерно, что данные работы не дают нам возможности сделать какие-либо уверенные выводы. С другой стороны, они не позволяют нам и отмахнуться от этих выводов просто потому, что те противоречат нашим предрассудкам. Вспомним важный призыв, прозвучавший у Джонатана Хайдта и Дэниэла Канемана: не позволяйте своим моральным пристрастиям брать верх над аккуратными и продуманными рассуждениями. Осторожный вывод, к которому нас приводят эти исследования, сводится к тому, что мигранты несут серьезные психологические издержки, в целом соизмеримые с получаемой ими экономической выгодой. Может показаться, что из этого вывода вытекают далеко идущие следствия. Обеспечиваемый миграцией громадный прирост производительности, так восхищающий экономистов и достающийся мигрантам, по-видимому, не выливается в повышение благосостояния. Миграция не дает ожидаемых «бесплатных завтраков», или, точнее, эти «бесплатные завтраки» оборачиваются несварением. Но эти следствия сами по себе нуждаются в оговорках. Даже если выяснится, что психологические издержки миграции в целом соответствуют этим предварительным исследованиям, в конечном счете миграция все же может повышать благосостояние. В случае миграции из села в город в пределах одной страны разумно предположить, что дети мигрантов вырастут, не испытывая той ностальгии, от которой страдают их родители: ведь для них родиной будет город. Второе и последующие поколения мигрантов не только будут иметь более высокий доход, чем в том случае, если бы их предки остались в деревне; поскольку сами они не несут психологических издержек, компенсирующих рост дохода, то вдобавок они будут более счастливы, чем были бы в том случае, если бы их родители не решились на переселение. Таким образом, миграция из села в город соответствует представлению XIX века о том, что мигранты меняют место жительства не ради себя, а ради своих детей. Урбанизация необходима для создания условий, дающих возможность массового избавления от нищеты. Пусть мигранты несут колоссальные психологические издержки, сводящие на нет весь прирост дохода, но эти издержки представляют собой неизбежную цену прогресса и потому имеют статус инвестиции. Однако в случае международной миграции из бедных стран в богатые как прирост дохода, так и культурный отрыв оказываются на порядок выше, чем в случае миграции из села в город. Сколько поколений мигрантов несет психологические издержки, зависит от того, ощущают ли следующие поколения мигрантов новое место жительства своей родиной или по-прежнему испытывают чувство оторванности. В то время как издержки миграции из села в город почти наверняка станут уделом лишь первого поколения мигрантов, в некоторых ситуациях потомки мигрантов могут по-прежнему ощущать отчужденность. В наихудшем варианте дальнейшие психологические издержки будут компенсировать выгоды миграции в течение нескольких поколений: в этом случае миграция станет не инвестицией, а ошибкой. Часть IV Оставшиеся дома Глава 8 Политические последствия миграции Цель моих исследований в первую очередь служили страны, по большей части оставшиеся в стороне от роста глобального процветания — речь идет о странах нижнего миллиарда. Первоначальной мотивацией к написанию данной книги служило стремление ответить на вопрос, какое значение имеет миграция для этих стран — то есть каким образом она сказывается не на самих мигрантах, а на тех, кого они покидают. При любом подсчете общих выгод и издержек миграции мы должны уделить серьезное внимание ее влиянию на тот миллиард человек, которые остаются жить в странах, десятилетиями не дававших серьезных надежд на избавление от бедности. Чудо экономического процветания в первую очередь связано с социальными моделями: теми удачными сочетаниями институтов, идей, норм и организаций, которые начиная с XVIII века избавили сперва Великобританию, а затем и многие другие страны от бедности, преследовавшей их тысячелетиями. В конечном счете влияние миграции на условия существования нижнего миллиарда зависит от того, как она воздействует на социальные модели, преобладающие в этих странах. Принципиальным аспектом социальной модели, как недавно подчеркивали Асемоглу и Робинсон (Acemoglu and Robinson 2011), является переход политической власти от хищнических элит к более инклюзивному правительству, наделяющий влиянием более производительные слои. Таким образом, в первой главе данной части книги речь пойдет о влиянии миграции на политику родных стран мигрантов, а не о более популярной проблеме «утечки мозгов» и возмещения издержек, которая будет рассмотрена в следующей главе. Порождает ли миграция повышенные требования к управлению страной На Фиджи эмигрантами становятся в первую очередь представители индийского этнического меньшинства. В этом проявляется один из типичных политических эффектов миграции: меньшинства более склонны к эмиграции, чем большинство. В свою очередь, он сказывается на политической экономии родной страны мигрантов в нескольких важных отношениях. Если люди могут спастись от дискриминации и гонений, то это может уменьшить привлекательность подобной порочной, но заманчивой стратегии в глазах репрессивных властей. Предоставляя меньшинствам альтернативу, возможность миграции тем самым повышает их способность к торгу и снижает необходимость отъезда. Однако некоторые правительства действительно стремятся к тому, чтобы изгнать меньшинства из страны, и в этом случае миграция может стимулировать их к проведению дискриминационной политики. Помимо влияния на политику властей по отношению к меньшинствам, эмиграция меньшинств постепенно изменяет состав общества. Как это влияет на остающихся, зависит от того, каким образом общество отвечает на проблему разнообразия. Та же миграция, которая повышает социальное разнообразие в странах, принимающих мигрантов, снижает его в их родных странах. Таким образом, какими бы ни были следствия роста разнообразия в принимающих обществах, в родных странах мигрантов они наверняка окажутся противоположными. В то время как непропорционально активная эмиграция меньшинств может повлечь за собой политические издержки или выгоды для остающихся, более важные следствия, скорее всего, будут определяться политическим поведением диаспоры. Пусть диаспора является скрытым активом, но власти многих стран, служащих источником диаспор, относятся к их существованию как к скрытой угрозе. Диаспора представляет собой питательную почву для политической оппозиции: диссиденты могут найти там убежище, диаспора может собирать деньги на поддержку оппозиционных партий, а ее идеи и подаваемый ею пример могут приобретать большое влияние. Многим диаспорам действительно следовало бы создавать угрозу для властей их родных стран. В конце концов многие страны остаются чрезвычайно бедными главным образом потому, что в них отсутствуют функционирующие демократические институты, включая подотчетность перед электоратом, уважение к правам меньшинств и личности, правление закона, а также систему сдержек и противовесов, препятствующую установлению авторитарной власти. Многие государства, имеющие видимость настоящей демократии, включая проведение состязательных выборов и наличие политических партий, в реальности являются ее имитацией. В результате эти страны не могут избавиться от дурного управления. Пожив в богатой стране, мигранты начинают понимать, как выглядит приличная власть, видят, что в их родной стране такой власти нет, и начинают выступать за перемены. На мой взгляд, главная проблема миграции сводится к тому, насколько эффективны эти выступления. Однако поставить этот вопрос легче, чем ответить на него. Сущность этой проблемы уловил Альберт Хиршман в своей знаменитой работе, посвященной анализу экономического развития. По его мнению, тем, кто страдает от дурного управления, остается «либо возвышать голос, либо уезжать»[87]. У них имеются две возможности — протестовать или убираться. Миграция представляет собой крайнее выражение последнего варианта, и потому она непосредственно ослабляет голос протеста — внутренние проявления оппозиции дурному управлению. Однако в то же самое время политически ангажированная диаспора может сделать этот притихший голос более громким. Когда речь заходит о прямых последствиях отъезда из страны, обычно считается, что эмиграция талантливой молодежи становится для дурных режимов предохранительным клапаном: те, кто остается, по самой своей природе более склонны к покорности. Пусть диаспора рвет и мечет, но дурной режим во многих случаях может спокойно игнорировать ее или даже выставлять козлом отпущения. Возможный пример предохранительного клапана нам дает Зимбабве: около миллиона зимбабвийцев сбежало в ЮАР из-за невыносимой ситуации, сложившейся в стране по вине режима Мугабе. Находясь в ЮАР, эти люди не имеют серьезных возможностей для влияния ни на политическую ситуацию в Зимбабве, ни на отношение правительства и народа ЮАР к президенту Мугабе. Вполне возможно, что если бы они остались в Зимбабве, то справиться с исходящими от них многочисленными и громкими изъявлениями крайнего недовольства стало бы непосильной задачей для репрессивных сил режима. Поэтому совершенствование управления играет принципиально важную роль в плане надежд оставшихся в стране людей на процветание. Миграция оказывает как положительное, так и отрицательное воздействие на управление государством, и потому надежная оценка всех плюсов и минусов имеет решающее значение при рассмотрении общего вопроса о влиянии миграции на родную страну мигрантов. Обратившись к обширной формально-экономической литературе, посвященной миграции, я с изумлением обнаружил, что эта конкретная тема представляет собой в буквальном смысле terra incognita, и потому мною были предприняты серьезные изыскания в попытке найти достоверные результаты исследований. Должен признаться, что теперь мне ясно, почему серьезные специалисты избегают этого вопроса: с учетом имеющихся у нас данных ответ на него представляется почти невозможным. Суть проблемы вкратце сводится к следующему. Управление государством — достаточно скользкое понятие. Разумом мы способны отличить хорошее управление от дурного, однако более мелкие градации с трудом поддаются измерению. Несмотря на существование нескольких баз данных, призванных помочь в оценке различных аспектов управления, среди этих данных почти нет длительных временных последовательностей, которые бы имели широкий географический охват. Более того, миграция может самым разным образом воздействовать на управление странами, являющимися ее источниками, и потому недостаточно изучить лишь один или два из этих типов воздействия; они важны в своей совокупности. Однако самую острую проблему составляет вопрос о том, где здесь курица, а где — яйцо. В то время как миграция может влиять на качество управления, качество управления влияет на миграцию самым несомненным образом. Дурно управляемая страна наверняка превратится в мощный источник эмиграции: люди, лишенные права голоса на выборах, голосуют ногами. Дополнительную путаницу порождает то обстоятельство, что многие свойства общества влияют и на миграцию, и на управление им. Бедность становится причиной для эмиграции, и она же затрудняет управление страной. Поэтому простая эмпирическая связь между миграцией и управлением не поддается интерпретации. Миграция ли вызывает деградацию управления, дурное ли управление выгоняет людей из страны или же причиной того и другого служит бедность? Экономисты нередко сталкиваются с такими ситуациями, и в принципе данная задача имеет решение. Однако оно может быть получено лишь в том случае, если нам удастся найти какой-либо фактор, однозначно влияющий на миграцию, но не связанный с управлением. К сожалению, на управление в потенциале способно влиять столь многое, что на практике этот подход еще не дал ни одного убедительного результата. Впрочем, недавно исследователи сделали первый шаг. Изучать проблему можно как на макро-, так и на микроуровне. Макроанализ предполагает рассмотрение данных на уровне страны с целью сравнения ситуации в разных странах и в разные моменты времени. Микроанализ требует проведения хитрых экспериментов, в рамках которых простые люди участвуют в изучении конкретных путей возможного влияния миграции. В конечном счете рассматриваемые нами вопросы относятся к макроуровню, но наиболее надежным подходом в настоящее время служит микроанализ. Макроанализ до сих пор пребывает в младенчестве и, возможно, уже не выйдет из него. С давних пор для оценки управления используется степень демократичности страны, ежегодно измеряемая во многих странах. Степень демократичности лишь очень приближенно соотносится с качеством управления: люди, находящиеся у власти, нередко бывают способны манипулировать выборами таким образом, который позволяет им без всякого риска придать своему режиму видимость легитимности. Бывает и так, что избирателям просто не из кого выбирать, настолько все политики страны развращены коррупцией. Китай, в котором не проводятся выборы, управляется лучше, чем Демократическая Республика Конго, которая, несмотря на свое название и состязательные выборы, страдает от коррумпированного и неэффективного управления. Тем не менее при прочих равных условиях чем больше демократии, тем, как правило, лучше. Анализ демократии явно страдает от тех же проблем, что и прочие аспекты управления. Однако согласно наилучшим из имеющихся у нас образцов макроанализа чистый эффект миграции носит неоднозначный характер, находясь в зависимости от ее состава и масштаба «утечки мозгов»[88]. Миграция неквалифицированной рабочей силы явно делает страну несколько более демократичной. Но при этом тенденции, присущие миграционной политике богатых стран, делают более злободневным вопросом миграцию квалифицированных трудящихся. К несчастью, эмиграция квалифицированной рабочей силы в потенциале способна обернуться двумя взаимно противоположными последствиями в плане борьбы за демократию. Несмотря на то что миграция влечет за собой возникновение диаспоры, оказывающей внешнее давление на режим, она может привести к тому, что в стране не останется образованных людей. А это важно, потому что чем больше доля образованного населения, тем больший вес имеет движение за демократию. Там, где преобладает «утечка мозгов» — а к сожалению, именно это происходит в большинстве небольших бедных стран, — она приводит к ослаблению внутреннего давления на власть со стороны образованного населения, несмотря на внешнее давление, оказываемое мигрантами, требующими политических реформ. Исследователи пока что не смогли решить эту дилемму: макроподход оставляет нас в потемках. Микроанализ тоже еще не вышел из колыбели, но он развивается. Насколько мне известно, авторами первых серьезных экспериментов в этой области стали мои коллеги Педро Висенте и Катя Батиста. Петро, изучая вопрос об управлении, в качестве места для проведения полевых исследований выбрал два маленьких островных государства, прежде являвшихся португальскими колониями, — Кабо-Верде и Сан-Томе. Некоторые интересные работы Педро освещались мной в «Ограбленной планете». Между тем его жена Катя изучала влияние миграции на рынки труда. Я предложил им объединить усилия и совместно исследовать влияние миграции на управление. Собственно, Кабо-Верде можно считать идеальным местом для соответствующего полевого эксперимента, поскольку эта страна отличается самыми высокими в Африке темпами миграции. Педро и Катя воспользовались моим советом, получив очень поучительные результаты[89]. Идея состояла в том, чтобы выяснить, приводит ли знакомство с демократическими идеями, происходящее благодаря миграции, к усилению движения за политическую подотчетность. Исследования показали, что такие идеи, дающие людям шанс высказаться в пользу более достойной власти, делают домохозяйства, в которых имеются мигранты, более склонными к участию в этом движении. Можно возразить, что опыт такого маленького островного государства, как Кабо-Верде, еще ни о чем не говорит, но то же самое вовлечение населения в политику под воздействием мигрантов недавно было продемонстрировано на примере Мексики[90]. Как мигранты влияют на политическое поведение своих семей, оставшихся на родине? В этом нет ничего таинственного, но исследователи в настоящее время изучают этот процесс. Во время сенегальских выборов 2012 года был проведен опрос сенегальских иммигрантов, проживающих в США и во Франции. Выяснилось, что посредством ежедневных или еженедельных телефонных звонков большинство этих иммигрантов призывали своих родственников принять участие в голосовании, а почти половина давала советы о том, за кого голосовать[91]. В то время как Педро и Катя изучали влияние со стороны мигрантов, находящихся за рубежом, другими авторами исследовалась роль мигрантов, вернувшихся в родную страну. В этом отношении к особенно убедительным выводам пришли мои коллеги Лиза Шове и Марион Мерсье. Они рассматривали данный вопрос на примере Мали[92]. Эта страна может показаться образцом небольшого отдаленного государства, однако в 2012 году по причине ряда все более катастрофических событий в ее политической жизни она попала на первые страницы международной прессы. В последние дни перед крахом своего режима полковник Каддафи взял на службу наемников из числа северомалийских кочевников. В Ливии скопилось огромное количество современного оружия, более чем достойного своей цены, и эти наемники смогли разграбить его запасы после падения режима. В качестве наемников они не испытывали особого желания сражаться за Каддафи, однако в Мали они ощущали много давних обид, усугублявшихся сепаратистскими чаяниями, — и это превосходное оружие пришлось им очень кстати. Между повстанцами и властью стояла только малийская армия. Она находилась под демократическим контролем: власть в Мали принадлежала устоявшемуся демократическому режиму. Более того, он был настолько демократическим, что действующий президент решил уйти в отставку; таким образом, вторжение повстанцев совпало с кануном выборов и бездействием со стороны президента. Спонсоры предъявляли Мали стандартное требование сократить военные расходы, и в то время как в распоряжении повстанцев имелась вся военная техника, какую только удалось заполучить опьяненному властью, разбогатевшему на нефти военному диктатору, малийская армия находилась в плачевном состоянии. Армия требовала от президента увеличить военный бюджет, но президент не спешил идти ей навстречу. Перед лицом неминуемого военного поражения армия взбунтовалась и свергла правительство. Поскольку международное сообщество немедленно подвергло Мали остракизму, военная ситуация от этого не улучшилась, но страна оказалась ввергнута в политический хаос: юг Мали наводнили беженцы, спасавшиеся от повстанцев. Вожди переворота были готовы поделиться властью, но с кем? Между тем повстанческое движение взяли под свой контроль проникшие в него боевики из «Аль-Каиды», почуявшие многообещающую возможность создать на территории страны террористический анклав. Сейчас, когда я пишу эти строки, французское правительство по просьбе малийского режима активно вмешалось в события и требует от путчистов, чтобы они вернули власть гражданскому правительству. Таким образом, малийская политика неожиданно оказалась в центре мирового внимания. Лиза и Марион попытались выяснить, повлияло ли соприкосновение эмигрантов с политикой на их участие в политической жизни и электоральное поведение после возвращения на родину; или, выражаясь конкретно, участвовали ли эти люди в выборах? В ходе исследования были выявлены три момента, различающиеся с точки зрения их практического значения. Первый, наименее важный: эмигранты, вернувшиеся на родину, проявляют существенно большую склонность к голосованию, чем те, кто не был в эмиграции. Более важно то, что последние подражают поведению бывших эмигрантов. Те, кто живет рядом с бывшими эмигрантами, тоже более склонны к участию в выборах. Отметим, что эти люди не просто заявляли в ходе опроса о том, что ходили на выборы. Экономисты с подозрением относятся к информации, исходящей от опрашиваемых, поскольку она может страдать необъективностью. Но в данном случае более высокую явку избирателей подтверждало и число поданных голосов. И, наконец, самый замечательный момент: поведению вернувшихся эмигрантов в наибольшей степени подражали малообразованные. И это действительно внушает оптимизм. Вернувшиеся эмигранты не только привезли на родину новые нормы демократического участия, которым они обучились в богатых странах, но и стали катализатором изменений в среде малообразованных людей, до которых обычно труднее всего достучаться. Но не является ли Мали исключением? Точно такой же результат был получен в ходе совсем свежего исследования, проведенного в Молдавии[93]. Кроме того, в новейших работах показывается, что свою роль играет и то, где именно мигранты ознакомились с иностранными политическими нормами. Чем лучше управляется и чем более демократично общество, принимающее мигрантов, тем более заметно заимствование демократических норм: Франция и США более эффективны в качестве рассадников демократии, чем Россия и Африка.