Присмотрелся повнимательней. Он мне как будто подмигивает. Или всегда так моргает? Вдруг слышу: – С пальца убитого снято кольцо. Какое еще кольцо? Кто его мог снять? Не я – это точно. Тогда кто? Вот тут-то сердце и екнуло. Или коньяк отпустил. Нет, не может быть. Даже подумать о таком страшно. Да и когда? Мы же все время стояли рядом. – Вы меня слушаете? – спрашивает Жженый. Я тряхнул головой, будто спросонья. – Да, конечно. Думаю, скинхеды. Точно – подмигивает. И усмехается. На редкость мерзко – одними губами. – Не похоже на скинхедов. Они предпочитают на улице, чтобы прилюдно. В назидание, так сказать, и устрашение. И не могли они его на чердак силой затащить – были бы следы побоев, а их нет. Не по своей же воле он на чердак со скинхедами отправился. Бутылочку из-под спрайта с прожженной дыркой опять же не забудьте. – При чем здесь спрайт? – Неужто не знаете? С помощью таких бутылочек, мил-человек, гашиш курят. А скинхеды, насколько мне известно, наркотиками не балуются, у них другие интересы. Это я, между прочим, из вашей же статьи почерпнул. Месячной давности. – Из моей? – рассеянно спросил я. – Может, этот гашиш месяц назад и курили. Мало ли кто по чердакам ошивается. – Месяц назад, мил-человек, никак не получается. На бутылочке-то дата изготовления стоит. Что за речь? Совсем не следаковская. Какой-то чиновник позапрошлого века. Вроде он поначалу со мной нормально разговаривал. С какого момента начал паясничать? Теперь уж не вспомнить. Жженый разболтался не на шутку: – Не понимаю я вас, хоть убейте. Что значит – мало ли кто по чердакам ошивается? Вы вот, скажем, часто на чердаки лазаете? Часто у вас бывает, что взяли гашиш – и на чердак? Я сказал, что не курю гашиш. – А по чердакам? – спросил Жженый как-то уж слишком серьезно. Да так и впился в меня своими глазенками. Я отвел взгляд. С трудом просипел: – В детстве. Бывало. Натужно рассмеялся. Тоже, полагаю, мерзко – одними губами. Бери себя в руки, старик, ты сыпешься, как песок. Я не успел додумать, откуда именно должен сыпаться похожий на меня песок. В голову пришла мысль, как повернуть разговор в более спокойное русло. А еще лучше – свернуть его к чертовой матери. – Мне кажется, Петр Пафнутьич, это я должен задавать вам вопросы. По долгу службы. Жженый продолжал сверлить меня взглядом. Он больше не подмигивал и не усмехался. – Служба у нас, мил-человек, разная, но обоим приходится вопросы задавать. Впрочем, не смею вас задерживать. До скорой встречи. С чего это она будет скорой? Вовсе я не желаю с тобой встречаться. Сто лет бы тебя, сука, не видеть. Год не пей, два не пей, а сегодня сам Бог велел. Я вернулся к «Ахмету». Забился за столик в углу. Пока меня не было, гадюшник оживился. Какой-то кавказец читал крашеной блондинке Пушкина. Девица в мини-юбке, не прикрывающей трусов, танцевала лезгинку под Леди Гагу. Человек со шрамом на щеке кричал в мобильник: – Ну и че? Помолчит десять секунд, крикнет «Ну и че?», снова помолчит, снова крикнет. Ровно через десять секунд. Как по часам. Очень успокаивает. Я задумался. Отчего-то вспомнилось детство. Третий класс. Мы обсуждали на собрании, кто достоин стать пионером. То есть присоединиться к строительству коммунизма на более высоком уровне, чем октябрятский. Обсуждали моего приятеля Балдеева. Не помню, что мне ударило в голову, но я встал и заявил: – Балдеев не может быть пионером. Он играет в марки. Игра в марки была в то время нашим любимым развлечением. Кладешь марки на пол и бьешь по ним ладошкой. Если они перевернулись картинкой вверх – твои. Так – радостным шагом, с песней веселой – мы дружно шагали за комсомолом, который играл в трясучку. На десяти-, пятнадцати– и даже двадцатикопеечные монеты. Игра в марки, равно как и трясучка, находилась под запретом. Учителя наивно полагали, что ее придумали в буржуазных странах дети капиталистов, обуреваемые жаждой наживы. Конфискованные марки и монеты учителя забирали себе. Поэтому игра велась в мужском туалете. Туда из старшего поколения мог зайти только трудовик. Потому что у физкультурников был свой туалет, а учителя женского пола доступа сюда не имели. Мой приятель Балдеев слегка, прошу прощения за каламбур, прибалдел и парировал: – Я, конечно, играю в марки. Не отрицаю. Но я играю в марки с ним. И презрительно ткнул в меня пальцем. В итоге нас обоих не приняли в пионеры ни в первый, ни во второй заход. Мы, как лохи, до четвертого класса ходили с октябрятской звездочкой вместо пионерского значка. Это как сегодня ходить с пейджером вместо айфона. А я тогда хотел стать командиром отряда. До этого, в первом классе, я хотел стать командиром звездочки, но обломался. Меня забаллотировали. Разумеется, обломался и на этот раз. Командиром отряда выбрали девочку, которая не могла играть в марки в мужском туалете. Нас с Балдеевым поставили на унизительно низкие номенклатурные должности цветовода и политинформатора. В цветоводах я ходил до седьмого класса, когда меня уже отовсюду поперли. К чему вспомнилось? Понятно, к чему. Вылез тогда и сам на себя настучал. И ведь с тех пор, как Илья Муромец, тридцать лет сидел и не выделывался. И вот нате вам – влип. По собственной инициативе. А может, и не влип. Я набрал редактора. Сказал, что ничего интересного не узнал. – Не скромничай, – засмеялся редактор. – Мне звонил следователь. Я заглотил коньяк вместе с куском лимона. – Жженый? Зачем? – Хвалил тебя. Сказал, впервые встретил такого профессионала. Обо всем, говорит, ты его расспросил, все выведал, грамотно и по делу. – Ты его знаешь? – Впервые слышал. – А больше он тебе ничего не сказал? – Сказал. Пауза. Загадочная интонация редактора мне совсем не понравилась. Я жестом показал официанту, что коньяк нужно повторить. – Сказал, что это дело надо распиарить. И чтобы этим обязательно занялся ты. – Нечего там пиарить. Банальная мокруха. – Хватит! Тебе лишь бы ничего не делать. Ты, между прочим, пока еще в штате. Будешь пиарить. Предвкушая грядущий успех, редактор резко подобрел: – Давненько у нас ничего резонансного не было. Завтра жду текст. Большой текст, на разворот. Можно с пафосом. Пожалуй, даже лучше с пафосом. – Какой текст? С каким пафосом? О чем? – Не мне тебя учить, – смиренно заявил редактор и отключился. Ладно. Пиарить так пиарить. Я допил коньяк и вышел на улицу. Поймал машину. Что-то у меня с нервами. Померещилось, что за рулем тот самый, с чердака. И правда похож как две капли. – Куда едем? И голос – один в один. – В Купчино. – Пятьсот. – Триста. – Четыреста – и с ветерком. Я сел. – А где это, Купчино? – Поехали, – говорю, – покажу. Только выруби свои национальные мелодии. Голова болит. Я не националист, ни в коем случае, но как-то их в последние дни много стало. На меня одного.