Спецы по культуре, По архитектуре И бывшая поэтесса, Бездельник колумнист, Собиратель слухов, Бумаги чистый лист, В остальном – глухо. Редактору все равно (Много печали в знании), Бейся не бейся, давно Не идет издание. Хоть кури, хоть ори. Пришла полоса признания. Прошла полоса признания Недели через три После создания. Стихи успеха не имели. Сегодня я увидел только черные квадраты мониторов. А в дальнем углу – Гаврилу Пожрацкого, который что-то строчил в блокноте. Гаврила Пожрацкий – молодой человек пятидесяти двух лет, с длинными волосами и короткими жирными ножками. Говорит безостановочно. Ему бы на радио, да дикция подкачала. – Привет, – говорю. – Здорово-здорово. Не поверишь, брат, когда пишу, верю каждому своему слову. Назавтра могу написать прямо противоположное – и тоже буду верить. – Меня всегда возмущало твое легкомыслие. Есть в нем что-то женское. – Ерунда. Просто сильный эмоциональный заряд. Можем же мы любить бабу, потом ненавидеть, а потом любить и ненавидеть одновременно. А баба, заметь, все та же. Я совершил ошибку. Нельзя было упоминать о бабах при Пожрацком. В комнате повешенного о веревке не говорят. Повешенные не терпят дилетантских рассуждений о веревках. Пожрацкого понесло на куннилингусы, а с этой темы существовал только один поворот – на минеты. – Не делай, – говорю, – из пизды культа. Пожрацкий великодушно усмехнулся. И тут мне попался редактор. Он замечательный, но не сегодня. Сегодня он совсем ни к чему. – Ну здравствуй, – говорит редактор, – давненько тебя не было. Действительно давненько. Дней десять. – Слышал, в главной конторе холдинга тебя хотят уволить. Не совсем уволить, а перевести во внештат. Неправильно, думаю. На одних гонорарах, пожалуй, ноги протянешь. Да еще Настя… – Саня, – говорю, – готов выполнить любое задание. Вот прямо сейчас. – Отлично, – говорит редактор. – Вчера какого-то кавказца замочили. – На чердаке? Боже мой, что я несу… – А ты откуда знаешь? Я откашлялся. Сказал, что ничего не знаю, просто читал в интернете. – Значит, уже вывесили. Тем более. Дуй туда и разузнай, что к чему. Напишешь репортаж. Глядишь, может, в конторе и передумают. Они криминал любят. Моя гортань издавала какие-то звуки, для передачи которых нет букв в русском алфавите. Сердце стучало в районе живота, а живот разместился в районе сердца. – Что с тобой? С бадуна, что ли? С бадуна! Конечно, с бадуна! Сколько раз с бадуна я ссылался на простуду. А сегодня я с бадуна. Безусловно. Со всех бадунов на свете. Да хоть в наркотической ломке. – Я не могу, Саня. Голос, старик, контролируй голос. Не выдавай себя, этого еще не хватало. – Давай, – говорит редактор, – без разговоров. Иду к Пожрацкому. – Классная тема. На чердаке завалили кавказца. Скинхеды и всё такое – по твоей части. Пожрацкий, идиот, смеется. Ему, видишь ли, смешно. – Нет, кавказцы меня не интересуют. Вот кавказочки – другое дело. Имел я одну черкешенку, я тебе скажу, марципан. А познакомились – хохма. Не поверишь, брат, подхожу, спрашиваю: «Девушка, что-то мне ваше лицо знакомо. Вы мне минета не делали?» И, не поверишь, прокатило. – Бывает, – говорю. Выпить. Позвонить Насте. Нет. Наоборот. Не звонить Насте. Но выпить. Сказано – сделано. Сто пятьдесят коньяку – и отпустило. Да и шалман хороший подвернулся – «У Ахмета». Очень кстати. А чего, думаю, даже забавно. Я отправился на задание. Много ли журналистов получают такие задания? Тебе, брат, несказанно повезло. Забавно, ничего не скажешь. V Захожу в подворотню. Ту самую. Екает сердце? Нет, нормально с сердцем. После коньяка – абсолютно нормально. Менты шустрят, народ какой-то. Не люблю ментов. Они, как говно, – тоже из внутренних органов. Вижу Натаху из «Нева-инфо». Дурочка из молодых, да ранних. Ноги длинные – начинаются на земле, а заканчиваются за облаками. Скоро в редакторы выбьется. С такими ногами на рядовых должностях не задерживаются. Всем хороша Натаха, только трещит почище Пожрацкого. – Короче, посылают меня сюда. Нормально, да? Типа больше некого, что ли? Я, короче, ни ухом ни рылом. Вон, короче, следователь, а труп вынесли. У каждого поколения свои слова-паразиты. Раньше говорили – это самое и так сказать. Хотели наши старшие братья чего-то сказать, да не знали, что именно. Я говорю – как бы. Постмодерн. Всё – как бы, всё – понарошку. Как бы добро, а как бы и зло. Как бы сам придумал, а как бы и процитировал. С нынешними проще. Они говорят – короче. Сами себя подстегивают, хотят уложить речь в 140 символов. У большинства получается, причем без труда. Некогда единое поколение дворников и сторожей разошлось по полюсам, превратившись в поколение Твиттера и бомжей. Потолкался минут пятнадцать, иду к следователю, представляюсь. Ничего он, конечно, не скажет, им не положено. Следак меня уже послать собрался, вдруг подходит какой-то баклан и передает ему что-то в пакетике. Смотрю – пуговица. Смотрю – моя. Или не моя. Таких коричневых пуговиц – что грязи. Машинально опустил голову. Гляжу на куртку. На месте второй пуговицы пучком торчат серые ниточки. Одна длиннее других. Почему-то запомнилось. Смотрю на следака, а он – мне на грудь. – Жженый, – представился следователь, – Петр Пафнутьич. Обычный мужик. Пониже среднего роста, упитанный, курносый, с большой круглой головой. Правда, глаза странные. Вроде бы водянистые, но так и сверлят. – Вас интересуют подробности? Стою, ничего не отвечаю, тереблю ниточки. Ну полный идиот. Жженый изложил подробности. Я не слушал. К чему мне подробности? Я их и сам знаю. Тут дело в другом – с чего он перед журналистом распинается? Уже заподозрил? Замечательно. Прилетела бабочка на огонек.