У Татьяны дернулась челюсть. — Я хочу, чтобы ты ушла сейчас же. Я кивнула. — Я оставлю тебя гнить в покое. Я подала знак агенту Кавински. Он шагнул вперед. — Сюда, доктор Тарханова. Татьяна вскочила на ноги. Оживление вернулось к ней, когда она сказала: — Доктор? Это первый раз, когда она посмотрела на меня так, словно я была чем–то, чего стоило бояться так же, как мы все смотрели на нее. Я почти увидела проблеск уважения на ее лице. — Ты же на самом деле не думала, что меня приручили, не так ли, Татьяна? — я спросила. — Ну же. Я выгляжу так, будто у меня есть пенис? Я не стала дожидаться ее ответа. Я не могла утруждать себя тем, чтобы слушать это. Вернувшись домой, я сложила стопку книг и завернула их в коричневую бумагу. Константин поймал меня, когда я обвязывала ее бечевкой. Он не спрашивал, он уже знал. Через несколько недель после того, как я отправила книги, я получила запрос на дополнительные. Только Кон знал о бумагах, которые я передавала Кавински через опущенные окна машины. Было разумно убедиться, что связь с Татьяной все еще существует. В конце концов, мы с Коном могли бы покончить с ней, но остальным членам моей семьи не так повезло. Татьяна снова войдет в нашу жизнь, завтра или через несколько десятилетий. Кто знает, когда, кто знает, почему, но она это сделает. Она была сорняком в нашей жизни, от которого мы не могли найти корень, вечно губившая наш сад и душившая другие цветы. Я забыла лицо своего отца и имя бывшего мужа, но я помнила ее. В ночь после того, как я увидела ее впервые за много лет, я испугалась, что она мне приснится. Нет. Вместо этого мне снились мой муж и сыновья, как мы все вместе в нашем саду. Когда распустились цветы, и пыльца поднялась в воздух, как звезды, мы взялись за руки и откинулись назад, наш смех звенел в моих ушах, как музыка. Проснувшись, со мной осталось только одно слово. Любовь, любовь, любовь. Эпилог Константин Тарханов Я схватил Николая за руку, когда он двинулся вперед. — Осторожно, — предупредил я. — Иначе ты напугаешь ее. Мой семилетний сын на мгновение остановился, его глаза скользнули по Герцогине. Он едва мог сдержать свое волнение, но внял моему предупреждению и медленно приблизился к кобыле. Для ребенка, такого дикого и беззаботного в своей жизни, Николай обладал природной способностью общаться с животными. Николай протянул ладонь Герцогине, которая понюхала ее в поисках моркови. Ее уши повернулись назад, поняв, что ее любимый Тарханов не принес ей никакой еды. Но мы все трое знали, что, как только я отвернусь, Николай украдкой принесет ей яблок или патоки. — Теперь я могу идти, папа? — нетерпеливо спросил он. — Ты проверил свой обхват? Николай в раздумье сморщил лицо. Технически, ему не нужно было проверять свое оборудование. Я уже несколько раз проверил его на наличие даже малейших признаков опасности. Я ни за что не позволил бы своему сыну сесть на лошадь, не убедившись, что это настолько безопасно, насколько это возможно. Его мать убила бы меня. Николай дважды проверил свое седло, устроив из-за этого небольшое шоу. Убедившись, что я увидел, как он затягивает подпругу, Николай выжидающе повернулся ко мне. — Теперь я могу ехать верхом? Я сунул руки в карманы. — Что ты об этом думаешь? Гнев, отразившийся на его лице, сделал его настолько похожим на свою мать, что я чуть не рассмеялся. — Я думаю, что да, — ответил он. — Я все проверил. — Тогда поезжай. Когда он был маленьким, я обычно сажал его в седло, но теперь он настаивал на том, чтобы самому взобраться на табуретку и сесть на Герцогиню. Оттолкнувшись, Николай вскочил в седло, принял правильное положение и умело закрепил поводья. Герцогиня фыркнула. Я двинулся, чтобы отвести кобылу на арену, но Николай быстро сказал: — Без поводка, папа. — Очень хорошо. Николай подтолкнул Герцогиню к прогулке, направляя ее к арене. Я внимательно следил за ним, но старался не баловать Николая. Теперь он взрослел, как бы это ни было болезненно, и это означало, что он больше не нуждается в защитнике, а вместо этого в учителе. Воздух был свежим, холод в воздухе становился все более резким и жестоким, когда мы перешли от ноября в декабрь. Прогноз погоды обещал снег, но пройдет месяц или два, прежде чем с неба упадут снежинки. До тех пор Николай старался проводить как можно больше времени на свежем воздухе — особенно с Герцогиней. Я придержал ворота открытыми для Николая, когда он вывел Герцогиню на арену, но вместо того, чтобы войти за ним, я закрыл ворота и прислонился к ним. Глаза моего сына заблестели от внезапного проявления доверия. — Веди себя прилично, — предупредил я. Николай не обратил на меня внимания. Он ускорил шаг Герцогини, согревая ее, прежде чем побежать рысью и прыгнуть. У Николая было выражение сосредоточенности, которое, если вы знали Нико, было для него очень редким выражением. Точно так же, как в первый раз, встретив лошадь, когда я был незнакомцем для него, а он для меня, Николай был полностью сосредоточен. Так что, сосредоточенный, он не заметил, как Евва Фаттахова, его лучшая подруга, спустилась с холма и подошла ко мне. Я мог бы сказать, что она хотела прыгнуть на забор, но она подумала: испугаю ли я Герцогиню? Она сбросит Нико? Не сделает ли он себе больно? Я оценил все более осторожные стороны Фаттаховых. Это уравняло моих мальчиков — и Малаховых. — Тебе достаточно тепло? — спросил я ее, заметив расстегнутую куртку и свободный шарф, которые она надела. Как и ее мать, Евва несла с собой чувство изящества и элегантности, куда бы она ни пошла. Тем не менее, она унаследовала наблюдательный характер своего отца и его спокойствие. Но это не означало, что она была такой же противницей неприятностей, как ее родители. Озорство бурлило в ее крови, и часто Евва была мозгом операции. Они с Николаем всегда готовили какие-то неприятности, и не раз им разъяренная Елена устраивала взбучку. — Да, дядя Костя, — вежливо ответила она. — Я прибежала сюда, чтобы согреться. — Понятно. — я посмотрел в ту сторону, откуда она пришла. — В одиночку? Евва покачала головой. Дети знали, что им не разрешалось далеко уходить без кого-то. Мы изо всех сил старались дать им нормальное детство, но некоторые факты не могли быть закрашены успокаивающей ложью о неземных существах и волшебных желаниях. Они наследники Братвы Тарханова и родились в мире опасности, в мире, где люди видят, как им причинят боль. Как только я открыл рот, чтобы спросить ее, кто еще пришел с ней, из-за деревьев вышли фигуры. Я заметил светлые головы своих сыновей в паре с темными волосами Фаттаховых. Во главе компании детей шла моя жена. На ней не было обуви, а волосы были распущены. Зеленый свитер облегал ее фигуру в паре с удобными, хотя и грязными леггинсами. Я наблюдал, как ее стройная фигура приближается к нам, двигаясь по земле с фамильярностью и легкостью. Словно почувствовав мой взгляд, Елена повернула голову ко мне, ее зеленые глаза сузились. Даже после всего этого времени, после ссор, беременностей и замужества, у меня все еще захватывало дух. Для меня она всегда была прекрасной девушкой, которая держалась с потусторонним самообладанием и обладала языком, который мог соперничать с языком Дьявола. Она всегда будет неземным существом, которое сияло в этом мире смертных. К ее красоте добавлялся сверток в ее руках. Наш младший сын, которому недавно исполнился год, Казимир Тарханов, внимательно наблюдал за всеми нами. Прозванный своей тетушкой маленьким хамелеоном, мой сын обладал сверхъестественной способностью копировать всех вокруг. Он наблюдал и подражал, в основном копируя своих старших братьев. Из-за этого личность Казимира еще не была определена. У ног Елены, в ногу со своей матерью, шел мой второй сын. Севастиан Тарханов был моей маленькой копией, моим младшим. Он был вежлив, добрее своих братьев, но унаследовал острый ум матери. Наши более пикантные черты смешались вместе, создавая очаровательного маленького гения, но его нельзя было недооценивать. Четырехлетний ребенок мог начать свою изрядную долю неприятностей — и часто это сходило ему с рук. Елена верила, что, поскольку она была беременна Севастианом, когда училась в колледже, он был таким умным. Даже когда он был младенцем, он обычно тихо сидел с ней, пока она выполняла домашнее задание и училась. Севастиан был ее любимым партнером по учебе, и иногда казалось, что ребенок прислушивается к тому, что она говорит. Все трое моих мальчиков были так похожи друг на друга, что иногда им не удавалось походить на нас с Еленой. Три маленькие копии, часто говорили нам люди. Елена часто насмехалась над тем, что ее матка была сломанным принтером, который продолжал печатать одну и ту же копию, обычно для того, чтобы посмеяться над людьми, называвшими их одинаковыми. В конце концов, для нас мы могли видеть различия в наших мальчиках. Черты лица Севастиана были более тонкими, чем у его братьев, а у Казимира была улыбка Елены.