Константин никак не отреагировал. — Напряженно обеспечивать власть над Стейтен-Айлендом и иметь дело с другими организациями. Много сил изменилось с тех пор, как ты была в этом мире в последний раз, Елена. Ломбарди ушли, и Вашингтон, округ Колумбия, никому не принадлежит. Три семьи Бостона в мире, а король Майами в тюрьме. — Все это звучит довольно интересно, — сказала я, но продолжала настаивать. — Но что насчет тебя? — Меня? — он тихо рассмеялся. — Я занимался семьей, которая разваливалась на кусочки, криминальным авторитетом, который проник в мой дом и имел дело с разбитым сердцем. Все, что я делал, я делал для своей Братвы. — Кто-то сказал мне, что ты был жестоким. — Я всегда был жестоким, Елена. Я покачала головой. — По-видимому, ты сейчас сам проводишь допросы? Даже Артем, Дмитрий или Роман не присоединятся к тебе. Черт, даже Олежка. Почему? Почему они так напуганы, видя тебя в действии? Мускул на челюсти Кона дрогнул. Единственный физический признак того, что он все больше расстраивался из-за разговора. — Ты очень любопытная для человека, которая не планирует задерживаться надолго. — Я знаю тебя, Кон. Я знаю тебя. И знаешь, какая первая мысль пришла мне в голову, когда я увидела тебя в том лесу, после трех лет агонии, разлуки и боли? — До или после того, когда ты набросилась, как дикая кошка? Я ткнула в него пальцем. — Я подумала, что с ним что-то не так. Что-то внутри него сломалось, сцепление соскользнуло. Это не тот человек, которого я... — я замолчала. Эмоции начали забивать уши и горло, затуманивая все рациональные мысли. — Я просто хочу знать, что с тобой случилось. — Ты знаешь, Елена, — сказал он. — Ты просто не хочешь в это верить. Я сглотнула, несмотря на пересохшее горло. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду. — Да, ты понимаешь, — он передал мне тарелку. — Хлеб? Я отшвырнула ее прочь. — Нет, я не хочу хлеба. Я хочу наорать на тебя. Что произошло? Константин скривил губы, зверь внутри него вышел на поверхность. Он хорошо носил свою маску, лучше, чем большинство, но даже у него не бесконечное терпение. Если и было что-то, в чем я была хороша, так это в раздражении этого человека. Когда я только приехала, когда мне было двадцать три и я была более апатичной, чем Дьявол, Даника однажды задумалась над тем, что я единственная, кто может проникнуть под кожу Константина. Он такой терпеливый и дипломатичный со всеми остальными, но почему-то ты действительно выводишь его из себя. Спасибо? Я сказала. Она рассмеялась. Это комплимент. Ты знаешь, какой это талант заставлять некоторых людей смеяться? У тебя все наоборот. Твой талант заставляет Константина хотеть сломать его фасад. — Девушка, которую я любил, бросила меня, — прорычал он. — Я предложил свое королевство, свою семью. Даже предложил ей бросить все ради нее. — Ты не это имел в виду... — Да, именно это я имел в виду. Тон Константина был жестким, но он говорил со мной не так, как тогда, когда мы были в его кабинете. Может, мне нужно разозлить его еще немного. Боже, подумала я, охваченная печальной яростью, неужели Роман чувствует себя так каждый день? Неудивительно, что он в таком состоянии. — Что я должна была сказать, Константин? Спасибо? — Мне не нужна твоя благодарность, — прорычал он. — Все, чего я хотел, это чтобы ты осталась. — Теперь уже слишком поздно. Он фыркнул. — Действительно, уже поздно. Секунду мы смотрели друг на друга, разглядывая. Моя грудь резко поднялась, и адреналин разогрелся в венах, когда на горизонте появилось обещание битвы. Константин выглядел ненамного спокойнее. — Ты злился на меня, — сказала я. — Я могу сказать. Его глаза заострились в улыбке. — Я злился. — он сделал еще один глоток вина. — Я был в ярости на тебя. Иногда, на короткое время, я все еще зол. — Что изменилось? — Это связано с двумя причинами. У меня было нехорошее чувство, что я знаю, что это, но все равно попросила разъяснений. — Его зовут, — ответил Константин. — Николай Константинович Тарханов. С акцентом Кона имя легко и красиво слетело с языка. Это звучало правильно и уместно, так, как должно было быть произнесено имя моего сына. Как будто каждый слог был одой его царственной родословной. Я сжала бокал в руке. — О? — Не ту фамилию женщина дает своему сыну, когда ненавидит его отца. Он прав. Я ненавидела то, что он прав. Слово «разоблачена» прозвучало в сознании как сигнал тревоги. Разоблачена, разоблачена, разоблачена. Мне повезло, что поблизости не было ничего, что могло бы производить чернила, иначе я превратилась бы в словарь с тем количеством раз, на котором написала бы это слово. Я почти могла представить это в своем воображении: на лбу, на шее, на тазовой кости и на внутренней стороне бедра. Разоблачена, разоблачена, разоблачена. — Вторая причина в том, что ты научила его русскому языку. Зачем тебе учить его русскому... Если ты все это время не планировала вернуться к нам? Ты планировала вернуться к нам. — Не понимаю, что ты имеешь в виду. — Не прикидывайся дурочкой, Елена. Тебе это не идет. Я поставила свой бокал немного сильнее, чем нужно было. Вино выплеснулось за края. — Что ты хочешь, чтобы я сказала, Константин? Он не пропустил ни одного удара. — Я хочу знать, почему ты ушла. — Я сказала тебе причину, когда уходила,. Мне что, нужно все время повторяться? — Пока ты не скажешь мне правду. — он сложил салфетку, которой пользовался. — Да, ты скажешь. Я скрестила руки на груди, надевая свои воображаемые доспехи. Ты уже лгала ему раньше, успокаивала я себя. Это прогулка в парке для тебя, Елена. — Я говорю правду. То, что тебе это не нравится, ничего не меняет. — Правда изменила бы все, Елена, потому что это объяснило бы ложь, — был его дипломатичный ответ. Он хорошо умел держать себя в руках. — Почему ты ушла? — Я сказала тебе. Константин слишком сильно уронил вилку. Его гнев начинал становиться все более заметным. — Отлично. Тогда что имела в виду Татьяна? Они или ты? 19 Елена Фальконе