– Реши, ну а дальше-то что было? Ты с ней заговорил? – Заговорил, конечно! Если бы я с ней не заговорил, никакой и истории бы не было. Это-то рассказать нетрудно. Но для начала же нужно ее описать. А я еще не знаю, как это сделать. Баст заерзал на стуле. Квоут расхохотался, раздражение на его лице сменилось теплой улыбкой: – Что, для тебя описать прекрасную женщину так же просто, как ее увидеть, да? Баст потупился и покраснел, Квоут мягко коснулся его руки и улыбнулся: – Понимаешь, Баст, в чем проблема: она очень, очень важна. Важна для этой истории. И я не могу придумать, как же ее описать так, чтобы не промахнуться. – Я… я, кажется, тебя понимаю, Реши, – сказал Баст примирительным тоном. – Я же тоже ее видел. Один раз. Квоут удивленно откинулся на спинку стула. – Ты ее видел? А я и забыл… – Он прижал ладони к губам. – Ну и как бы ты ее описал? Баст просиял от предоставленной ему возможности. Распрямившись на стуле, он призадумался, а потом сказал: – У нее были идеальные уши! – Он показал руками. – Совершенно идеальные ушки, как будто выточенные из… из чего-нибудь. Хронист фыркнул, потом сделался немного пристыженным, как будто сам от себя не ожидал. – Ушки? – переспросил он, как будто не расслышал. – Ну, ты же знаешь, как трудно найти красивую девушку с правильными ушами! – буднично ответил Баст. Хронист расхохотался снова – похоже, на второй раз это пошло легче. – Нет, – сказал он. – Боюсь, что не знаю. Баст взглянул на собирателя историй с неподдельной жалостью: – Ну что ж, тогда просто поверь мне на слово. Ушки у нее были необычайно хороши. – Я думаю, этот аккорд ты взял верно, Баст, – с усмешкой сказал Квоут. Он помолчал, а когда заговорил снова, речь его текла медленно, и взгляд был отстраненный. – Беда в том, что она не похожа ни на кого из тех, кого я знал. Было в ней нечто неуловимое. Нечто влекущее, словно жар от огня. Была в ней некая грация, некая искра… – Нос у нее был кривоват, Реши, – сказал Баст, прервав грезы своего наставника. Квоут посмотрел на него, меж бровей у него пролегла раздраженная складочка: – Что-что? Баст вскинул руки, как бы защищаясь: – Я просто обратил внимание, Реши! У тебя в истории все женщины прекрасны. В целом я этого оспорить не могу, поскольку ни одну из них я не видел. Но эту-то я видел. Так вот, нос у нее был немного кривоват. И, если совсем уж начистоту, лицо было узковато, на мой вкус. Нет, Реши, она никоим образом не была идеалом красоты. Уж мне ли не знать! Я на этом собаку съел. Квоут долго смотрел на своего ученика, выражение лица у него было суровым. – Баст, мы ведь не просто сумма частей, из которых мы состоим, – сказал он слегка укоризненно. – Так я же и не говорю, что она не была хорошенькой, Реши! – поспешно ответил Баст. – Она мне улыбнулась. И это было… ну, вроде как… Оно пробивало навылет, если ты меня понимаешь. – Я-то понимаю, Баст. Но опять же, я ее знал. Квоут посмотрел на Хрониста: – Видишь ли, вся проблема в сравнениях. Если я скажу «у нее были черные волосы», ты можешь подумать: «Ну, я знавал черноволосых женщин, некоторые из них были красивы». Но все равно все это будет не то, потому что на самом деле твоя знакомая брюнетка ничего общего с нею не имела. Она не обладала ее остроумием, ее неподдельным обаянием. Эта женщина была не похожа ни на одну из тех, кого я встречал в своей жизни… Квоут умолк, глядя на свои сложенные руки. Он молчал так долго, что Баст снова заерзал, озираясь в тревоге. – Наверное, беспокоиться тут бессмысленно, – сказал наконец Квоут, подняв глаза и сделав знак Хронисту. – Даже если я испорчу и это тоже, мир от этого вряд ли изменится. Хронист взялся за перо, и Квоут заговорил прежде, чем он успел окунуть его в чернила: – Глаза у нее были темные. Темные, как шоколад, как черный кофе, как отполированные бока лютни моего отца. Глаза эти смотрели с красивого лица овальной формы. Каплевидной. Квоут вдруг смолк, как будто у него слова иссякли. Молчание было таким внезапным и глубоким, что Хронист на миг оторвал взгляд от страницы, чего прежде ни разу не делал. Но в тот самый момент, как Хронист поднял глаза, из Квоута вырвался новый поток слов: – Ее непринужденная улыбка могла заставить сердце мужчины остановиться. Губы у нее были алые. Не того кричаще-алого цвета, в который красят губы многие женщины, полагая, будто это делает их желанными. Нет, у нее губы были алыми всегда, утром и вечером. Как будто за несколько минут до того, как ты ее увидел, она ела землянику или пила кровь сердца. Где бы она ни находилась, она была центром комнаты, – Квоут нахмурился. – Не поймите меня неправильно. Она не была ни шумной, ни тщеславной. Мы смотрим на огонь, потому что он мерцает, потому что он светится. Свет – вот что бросается нам в глаза, но то, что заставляет человека склоняться ближе к огню, не имеет никакого отношения к его яркости и форме. То, что влечет тебя к огню – это тепло, которое ты ощущаешь, подойдя ближе. Вот и с Денной было так же. Чем дольше говорил Квоут, тем сильнее искажалось его лицо, как будто каждое слово доставляло ему все большие мучения. И, хотя слова звучали отчетливо, они были под стать выражению его лица: казалось, прежде чем они слетали с его уст, каждое из них обдирали грубым напильником. – Она… – Голова Квоута склонилась так низко, что казалось, будто он обращается к своим рукам, лежащим на коленях. – Что же я делаю? – чуть слышно выговорил он, будто рот у него был забит серым пеплом. – Что толку во всем этом? Как я могу дать вам представление о ней, если сам я никогда в жизни ее не понимал? Хронист успел записать большую часть этой фразы, прежде чем сообразил, что Квоут, вероятно, совсем не рассчитывал, что он это запишет. Он застыл на какую-то долю секунды, а потом все-таки дописал фразу до конца. И долго выжидал молча, прежде чем, наконец, решился бросить взгляд на Квоута. Квоут перехватил его взгляд. Он смотрел теми темными глазами, какие Хронист уже видел у него раньше. Глазами, как у разгневанного Бога. В первую секунду Хронисту стоило немалого труда не отодвинуться от стола. Повисло ледяное молчание. Квоут встал и указал на лист, лежащий перед Хронистом. – Вычеркни это! – проскрежетал он. Хронист побледнел. Лицо у него сделалось такое ошеломленное, как будто его ударили кинжалом. Видя, что он не шевелится, Квоут протянул руку и спокойно вытащил полуисписанный лист из-под пера Хрониста. – Ну, раз тебе так претит вычеркивать… И Квоут медленно и тщательно порвал полуисписанный лист. От этого звука Хронист окончательно побелел. С жуткой размеренностью Квоут взял чистый лист и аккуратно положил его перед ошарашенным книжником. Длинный палец уперся в обрывок листа, размазав еще влажные чернила. – Перепиши вот досюда, – сказал он голосом холодным и неколебимым, как железо. Железо смотрело и из его глаз, жесткое и темное. Спорить было невозможно. Хронист молча переписал текст до того места, где палец Квоута пришпилил бумагу к столу. Когда Хронист закончил, Квоут заговорил резко и четко, будто кусочки льда откусывал. – Чем же она была прекрасна? Я сознаю, что не могу сказать достаточно. Итак. Раз я не могу сказать достаточно, я, по крайней мере, избегу опасности сказать слишком много. Скажем так: у нее были черные волосы. Вот. Они были длинные и прямые. У нее были черные глаза и светлая кожа. Вот. Лицо у нее было овальное, подбородок твердый и изящный. Скажем так: она держалась уверенно и изящно. Вот. Квоут перевел дыхание и продолжал: – И, наконец, скажем так: она была прекрасна. Это все, что можно сказать по этому поводу. Что она была прекрасна с головы до пят, невзирая на любые изъяны и недостатки. Она была прекрасна – по крайней мере, для Квоута. По крайней мере? Для Квоута она была прекрасней всех на свете! На миг Квоут напрягся, словно хотел рвануться и выхватить у Хрониста и этот лист тоже. Потом расслабился и сник, словно парус, потерявший ветер. – Но, если честно, следует сказать, что она была прекрасна не только для него… Глава 58 Имена для начала Я был бы рад сказать, что наши глаза встретились и я мягко скользнул ей навстречу. Я был бы рад сказать, что я улыбнулся и заговорил о чем-то приятном тщательно выверенными двустишиями, точно Прекрасный Принц из какой-нибудь сказки. Увы, жизнь редко следует столь выверенному сценарию. По правде сказать, я застыл столбом. Это была Денна, та самая молодая женщина, с которой я когда-то, давным-давно, познакомился в обозе Роэнта. Хотя, если так подумать, прошло всего полгода. Не так уж много, когда слушаешь историю, но в жизни полгода – это довольно долго, особенно когда ты юн. А мы оба были еще очень юны. Мой взгляд упал на Денну, когда она поднималась на последнюю ступеньку лестницы, ведущей на третий ярус «Эолиана». Глаза у нее были потуплены, лицо задумчивое, чуть ли не печальное. Она повернулась и пошла в мою сторону, не отрывая глаз от пола, не видя меня. Эти месяцы ее изменили. Прежде она была хорошенькой, теперь стала очаровательной. Быть может, разница была лишь в том, что на ней была не дорожная одежда, в которой я увидел ее впервые, а длинное платье. И все же это, без сомнения, была Денна. Я узнал даже кольцо у нее на пальце, серебряное с голубым камушком.