– Мне пора, – сказал я с легким сожалением в голосе. – Спасибо за огонь! – Ну, мы же оба симпатисты! – сказал Дал, дружелюбно помахав мне, когда я собрал вещи и направился к двери. – На здоровье, в любое время! В тот же вечер в «конюшнях» Вилем открыл мне на стук. – Чтоб мне провалиться! – сказал он. – Две встречи за один день! Чему обязан такой честью? – Да ты, наверное, знаешь, – буркнул я, протискиваясь в комнатушку, похожую на тюремную камеру. Я прислонил футляр с лютней к стенке и рухнул на стул. – Килвин запретил мне работать в мастерской. Вилем, севший на кровать, подался вперед: – Это еще почему? Я многозначительно взглянул на него: – Думаю, потому что вы с Симмоном зашли и присоветовали ему! Он посмотрел на меня, потом пожал плечами: – Ну да, ты догадался быстрее, чем я рассчитывал… – Он потер щеку. – Ты, кажется, не особенно рассердился… Я был в ярости. Стоило, наконец, удаче повернуться ко мне лицом, и тут меня выставили с моей единственной оплачиваемой работы по милости моих благонамеренных друзей! Но вместо того чтобы ворваться и устроить скандал, я залез на крышу главного здания и некоторое время играл, чтобы остудить голову. Музыка меня, как всегда, успокоила. И, пока я играл, я успел все хорошенько обдумать. Мое обучение у Манета действительно продвигалось хорошо, но мне еще слишком много нужно было узнать. Как топить печь для обжига, как вытянуть проволоку нужной толщины, какой сплав требуется для достижения того или иного эффекта. Я не мог рассчитывать взять все это наскоком, как руны. Работая у Килвина, я не мог заработать достаточно, чтобы в конце месяца расплатиться с Деви, не говоря уж о том, чтобы накопить на оплату обучения. – Я бы, может, и рассердился, – сознался я. – Но Килвин заставил меня посмотреться в зеркало. – Я устало улыбнулся ему. – Выгляжу я – краше в гроб кладут. – Ты выглядишь так, словно уже полежал в гробу какое-то время, – поправил меня Вилем будничным тоном, потом неловко умолк. – Ну, я рад, что ты не сердишься… Симмон постучался и тут же отворил дверь. Когда он увидел меня, его лицо из удивленного быстро сделалось виноватым. – А ты, э-э, разве не в фактной сейчас должен быть? – неуклюже спросил он. Я расхохотался. Симмон испытал просто-таки осязаемое облегчение. Вилем снял со второго стула стопку бумаг, и Симмон плюхнулся на него. – Всех прощаю! – великодушно объявил я. – Прошу только об одном: расскажите мне все, что вы знаете об «Эолиане»! Глава 53 Медленное кружение «Эолиан» – то место, где ждет за кулисами наша долгожданная певица. Нет-нет, я про нее не забыл, именно к ней-то я и подбираюсь. А если кажется, будто я хожу кругами, не приближаясь к теме, так это только уместно: мы с нею всегда так и кружили друг возле друга. По счастью, и Вилем, и Симмон в «Эолиане» бывали. И вместе они рассказали мне то немногое, чего я еще не знал. В Имре было немало мест, куда можно пойти послушать музыку. Да что там, почитай в каждом трактире, кабаке или постоялом дворе сидел какой-нибудь музыкант, который бренчал на лютне, пел или играл на флейте, создавая приятный фон. Но «Эолиан» не был обычным кабаком. Там собирались лучшие музыканты в городе. И, если вы разбирались в музыке, то понимали, что в «Эолиане» выступают лучшие. Вход в «Эолиан» стоил целую медную йоту. Попав внутрь, там можно было сидеть сколько угодно и слушать сколько захочешь. Однако уплатить за вход было мало, чтобы получить право выступать в «Эолиане». Музыкант, желающий выйти на сцену «Эолиана», должен был заплатить за это почетное право один серебряный талант. Да-да! Люди платили за то, чтобы выступить в «Эолиане», а не наоборот. Ну и, спрашивается, кто же станет платить такие бешеные деньги просто за то, чтобы сыграть на людях? Ну, часть из тех, кто платил за это серебром, были просто избалованные богатеи. Талант для них не такая уж большая цена за то, чтобы покрасоваться на публике. Но и серьезные музыканты тоже платили. Если твое выступление производило достаточно хорошее впечатление на публику и владельцев, ты получал значок: маленькие серебряные дудочки, которые можно было приколоть на грудь или повесить на шею. «Талантовые дудочки» служили знаком отличия в большинстве мало-мальски приличных трактиров в радиусе двухсот миль от Имре. И с талантовыми дудочками можно было бесплатно ходить в «Эолиан» и выступать там, когда вздумается. Единственное, что требовалось от владельца «талантовых дудочек», – это регулярно выступать на сцене. Если ты заработал себе «дудочки», тебя могли попросить сыграть. Обычно это было не такой уж тяжкой ношей: «Эолиан» посещали аристократы, которые, как правило, щедро награждали угодивших им выступающих деньгами или подарками. Для знатных особ это было то же самое, что угостить скрипача выпивкой. Некоторые музыканты играли, не особо надеясь заполучить «дудочки». Они платили за право выступить, потому что никогда не знаешь, кто может оказаться в «Эолиане» в этот вечер и услышать тебя. За хорошее исполнение одной-единственной песни «дудочек», может, и не дадут, но вдруг выйдет заполучить богатого покровителя? Да хоть какого-нибудь. – Нипочем не угадаешь, что мне рассказали! – заявил как-то вечером Симмон. Мы сидели на нашем обычном месте – на скамье у столба. Мы были вдвоем: Вилем пошел строить глазки служанке Анкера. – Говорят, по ночам из главного здания доносятся странные звуки. – Ой да ладно! – сказал я с напускным равнодушием. – Да-да! – продолжал Симмон. – Одни говорят, что это призрак студента, который заблудился в главном здании и помер с голоду. Он многозначительно постучал себя по носу, как деревенский сплетник, рассказывающий историю. – Говорят, он по сей день блуждает в коридорах, все никак выхода не найдет. – Хм. – Другие придерживаются мнения, что это разгневанный дух. Говорят, он мучает животных, особенно кошек. Вот эти-то звуки и слышатся из здания по ночам: он играет на кишках замученных кошек. Звуки довольно жуткие, насколько я понимаю. Я посмотрел на него. Вид у него был такой, будто он вот-вот лопнет от хохота. – Давай-давай, продолжай, – сказал я ему с напускной суровостью. – Так уж и быть, рассказывай, раз ты такой умный. Хотя, между прочим, в наше время струны из кишок уже никто не делает. Он радостно фыркнул. Я цапнул одно из его пирожных и стал есть, рассчитывая преподать ему ценный урок смирения. – Так ты не бросил играть? Я покачал головой. Симмон, похоже, вздохнул с облегчением: – А то я думал, что ты изменил свои планы. Что-то я давно не видел тебя с лютней. – Нужды нет, – объяснил я. – Теперь, когда у меня есть время заниматься, мне уже нет необходимости лазать на крышу всякий раз, как получится урвать свободную минутку. Мимо прошли несколько студентов, один из них помахал Симмону. – И когда ты собираешься это сделать? – В это скорбенье, – сказал я. – Что, так быстро? – удивился Сим. – Ты же всего два оборота назад переживал, что разучился играть. Неужели уже опять научился? – Не совсем, – признался я. – Чтобы восстановить навыки в полном объеме, уйдут годы. Я пожал плечами и сунул в рот последний кусок пирожного. – Но оно уже дается легче. Музыка уже не застывает у меня в руках, она просто… Я замялся, не зная, как объяснить, потом пожал плечами. – Я готов. По правде говоря, я предпочел бы поупражняться еще с месяц, а то и с годик, прежде чем ставить на кон целый талант. Но времени не было. Четверть уже подходила к концу. Мне нужны были деньги, чтобы рассчитаться по процентам с Деви и заплатить за обучение. Ждать больше было нельзя. – Уверен? – переспросил Симмон. – Я видел, как довольно хорошие музыканты пытались заработать себе «дудочки». Вот в начале четверти один старик пел песню про… ну, про женщину, у которой муж на войну ушел. – «В деревенской кузнице»? – Может быть, – небрежно ответил Симмон. – Так вот, я хочу сказать, он действительно был хорош. Я и смеялся, и плакал, и душа болела… – Он тревожно взглянул на меня. – Но «дудочек» ему не дали. Я спрятал свою тревогу за улыбкой: – Ну, так ведь ты ж пока не слышал, как я играю, верно? – А то сам не знаешь! – сердито ответил он. Я улыбнулся. Я отказывался играть для Вилема с Симмоном, пока не восстановлю навыки. Их мнение для меня было почти так же важно, как мнение завсегдатаев «Эолиана». – Ну вот, в скорбенье можешь услышать, – поддразнил его я. – Придешь?