Я ходил туда упражняться в игре на лютне. Заниматься у себя в «конюшнях» было неудобно. Мало того что на этом берегу реки музыка считалась легкомысленным занятием, я бы нажил себе немало лишних врагов, играя на лютне, когда другие хотят спать или заниматься. Вот я и ходил сюда. Это было идеальное место: уединенное и буквально в двух шагах от моего порога. Живые изгороди одичали и разрослись, лужайка превратилась в сплошные заросли сорняков и цветущих растений. Однако под яблоней стояла скамейка, которая мне вполне годилась. Обычно я приходил сюда поздно вечером, когда главное здание опустеет и его запрут. Но сегодня был теден, и, если поесть побыстрее, у меня оставался почти целый час между занятием у Элксы Дала и работой в фактной. Масса времени на то, чтобы позаниматься. Однако, дойдя до дворика, я увидел в окнах свет. Брандер сегодня припозднился с лекцией. Поэтому я остался на крыше. Окна аудитории были закрыты, вероятность, что меня подслушают, была невелика. Я привалился спиной к ближайшей трубе и принялся играть. Минут через десять свет в окнах погас, но я решил остаться где был, чтобы не тратить время на спуск вниз. Я дошел до середины «Тук-тук, Тим!», когда из-за облаков выглянуло солнце. Золотой свет скользнул по крыше и стек с карниза, озарив узкую полоску двора внизу. И тут я услышал шум. Внезапный шорох, точно во дворе пробежало вспугнутое животное. Но вслед за шорохом послышался другой звук, какого не издадут ни белка, ни кролик, прячущийся в живой изгороди. Резкий звук, глухой и отчасти металлический – словно кто-то уронил массивную железную полосу. Я прекратил играть. Неоконченная песня продолжала звучать у меня в голове. Кто там? Кто-то из студентов подслушивает? Я спрятал лютню в футляр, подобрался к карнизу и посмотрел вниз. За живой изгородью, заслонившей почти всю восточную часть дворика, было ничего не видно. Может, этот студент вылез из окна? Закат быстро угасал, и к тому времени как я спустился вниз по яблоне, большая часть дворика лежала в тени. Отсюда мне было видно, что окно закрыто – нет, оттуда никто не вылезал. Несмотря на то что стремительно смеркалось, любопытство взяло надо мной верх, и я принялся пробираться сквозь кусты изгороди. Там было довольно просторно. Местами изгородь была почти полой: снаружи – зеленая стена живых ветвей, а внутри свободно можно усесться. Я отметил, что это хорошее место для ночлега, на случай, если в следующей четверти у меня вдруг не окажется денег на «конюшни». Даже в сумерках было видно, что тут, кроме меня, никого нет. Существу крупнее кролика тут спрятаться было негде. И при этом слабом свете я не видел ничего такого, что могло бы издать металлический звук. Мурлыча прилипчивый припев к «Тук-тук, Тим!», я дополз до другого конца изгороди. И только выбравшись с другой стороны, заметил водосточную решетку. Я не раз видел такие решетки по всему универу, но эта была древнее и больше. На самом деле, если убрать решетку, в отверстие вполне мог протиснуться человек. Я осторожно взялся за холодный металлический прут и потянул. Массивная решетка повернулась на петлях, приоткрылась дюйма на три – и застряла. В сумерках мне было не видно, отчего она не открывается. Я потянул сильнее, но сдвинуть ее так и не сумел. Наконец я сдался и отпустил решетку. Она упала на место, издав глухой, отчасти металлический звук. Словно кто-то уронил массивную железную полосу. И тут мои пальцы нащупали то, чего не разглядели глаза: лабиринт бороздок, которыми была исчерчена решетка. Приглядевшись, я узнал отдельные руны, которым учил меня Каммар: «уле» и «док». И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Припев «Тук-тук, Тим!» внезапно сложился вместе с рунами, которым учил меня Каммар последние несколько дней. «Уле» и «док» Соединяют, «Рех» находит, «Кел» обретает, «Геа» – ключ, «Тех» – замок, Вода – «пессин», Камень – «рессин»… Прежде чем я успел продолжить, пробил шестой колокол. Звон колокола заставил меня вздрогнуть и очнуться. Но, когда я уперся рукой в землю, чтобы не упасть, рука моя нащупала не землю и листья, а что-то круглое, твердое и гладкое: зеленое яблочко. Я выбрался из-под изгороди и прошел в северо-западный угол дворика, где стояла яблоня. Ни одного яблочка на земле не валялось. Им был еще не сезон. А главное, железная решетка находилась на противоположном конце дворика. Яблоко просто не могло укатиться так далеко. Его кто-то принес. Я не знал, что и думать, но понимал, что могу опоздать на вечернюю смену в фактную. Я вскарабкался на яблоню, взял свою лютню и побежал в мастерскую Килвина. В тот же вечер я положил на музыку остальные руны. На это ушло несколько часов, зато, когда я управился, у меня в голове возникло нечто вроде справочной таблицы. На следующий день Каммар устроил мне двухчасовой экзамен, который я успешно сдал. В качестве следующего этапа обучения в фактной меня определили в помощники к Манету, пожилому, лохматому студенту, с которым я познакомился еще в первые дни учебы в универе. Манет учился в универе почти тридцать лет, и все знали его как вечного э-лира. Но, невзирая на то что формально мы были на одном уровне, опыта практической работы в фактной у Манета было больше, чем у десятка студентов более высокого ранга, вместе взятых. Манет был терпелив и доброжелателен. На самом деле, он чем-то напоминал мне моего бывшего наставника, Абенти. С той разницей, что Абенти скитался по свету, точно непоседливый лудильщик, а насчет Манета всем было известно, что его заветная мечта – остаться в универе до конца дней своих, если получится. Манет начал с малого. Он обучил меня простым формулам вроде тех, которые нужны для изготовления стекла удвоенной прочности или жаропроводов. Под его руководством я осваивал артефакцию так же стремительно, как и все остальное, и вскоре мы уже перешли к более сложным вещам, вроде жаропоглотителей и симпатических ламп. Артефакты высшего уровня, вроде симпатических часов или жар-винтов, все еще были мне не по зубам, но я знал, что это всего лишь вопрос времени. Увы, именно времени-то мне и не хватало. Глава 52 Выгорание Поскольку теперь у меня была лютня, это означало, что я могу вернуться к музыке. Однако я быстро обнаружил, что значит не упражняться три года. За последние два месяца, благодаря работе в фактной, руки у меня сделались сильнее и крепче, но это было не совсем то, что требовалось. У меня ушло несколько дней мучительных усилий, прежде чем я смог без напряжения играть хотя бы в течение часа. Быть может, я продвигался бы быстрее, не будь я так занят прочими делами. По два часа каждый день я проводил в медике, стоя или бегая с поручениями, в среднем по два часа уходило на лекции и занятия арифметикой и по три – на занятия с Манетом в фактной, где я осваивал все тонкости ремесла. А ведь была еще и симпатия для продолжающих, с Элксой Далом. Вне класса Элкса Дал был обаятельнейший, мягкий человек, даже слегка дурашливый, когда на него найдет соответствующий стих. Однако во время занятий он представлял собой нечто среднее между безумным пророком и надсмотрщиком на галере. На его уроках я каждый день прожигал еще три часа времени, а сил уходило на все пять. Учитывая, что мне еще надо было работать ради денег в мастерской Килвина, у меня едва хватало времени на то, чтобы есть, спать и заниматься, не говоря уже о том, чтобы уделять лютне столько сил, сколько она заслуживала. Музыка – дама гордая и темпераментная. Уделяйте ей столько времени и внимания, сколько она заслуживает, – и она вся ваша. А станете ею пренебрегать – и в один прекрасный день вы окликнете, а она не отзовется. Поэтому я начал меньше спать, чтобы заниматься музыкой столько, сколько требовалось. Прожив оборот в таком режиме, я устал. Три оборота спустя я все еще справлялся, но угрюмо и стиснув зубы. И где-то к пятому обороту я начал проявлять отчетливые признаки крайнего изнеможения. И вот как раз на пятом обороте я позволил себе редкое удовольствие: пообедать вместе с Вилемом и Симмоном. Они взяли себе обед в ближайшем трактире. Я не мог себе позволить потратить целый драб на яблоко и пирожок с мясом, поэтому упер из столовки ячменного хлеба и хрящеватую сосиску. Мы сидели на каменной скамье у того самого столба, где меня секли. После экзекуции это место внушало мне страх, но я нарочно заставлял себя почаще бывать здесь, чтобы доказать себе, что я это могу. А когда оно наконец прекратило меня нервировать, я повадился там сидеть, потому что меня забавляло, как на меня пялятся другие студенты. И вот теперь я сидел тут потому, что мне тут было уютно. Это место было мое. А поскольку мы довольно много времени проводили вместе, оно сделалось также местом Вилема и Симмона. Может, они и находили мой выбор странным, но, если так, они об этом молчали. – Что-то тебя не видно совсем, – заметил Вилем, жуя мясной пирожок. – Болел, что ли? – Ага, ну да, – съязвил Симмон. – Так и болел целый месяц! Вилем зыркнул на него и что-то пробурчал, на миг напомнив мне Килвина. Симмон на это рассмеялся: – Вил учтивей меня. Я лично готов поручиться, что ты все свободное время мотаешься в Имре и обратно. Ухлестываешь за какой-нибудь сказочно прекрасной юной менестрельшей. Он указал на футляр с лютней, лежавший рядом со мной. – У него вид такой, словно он болел. – Вилем смерил меня придирчивым взглядом. – Твоя дама плохо о тебе заботится. – Это все от любви! – понимающе сказал Симмон. – Не до еды. Не до сна. И вместо арифметики думаешь только о ней. Я даже придумать не мог, что ответить. – Во, видал? – сказал Симмон Вилу. – Она похитила его язык вместе с сердцем! У него нет слов, кроме как для нее. Нам он ни словечка уделить не может. – Ага, и времени тоже, – сказал Вилем, откусывая стремительно уменьшающийся пирожок. Да, конечно, это была правда. Друзьями я пренебрегал еще больше, чем самим собой. Я ощутил прилив вины. Я не мог сказать им всю правду: что мне надо выжать все, что можно, из этой четверти, потому что, вполне возможно, эта моя последняя четверть в универе. Я был гол как сокол. Если вы не понимаете, отчего я не мог заставить себя сказать им об этом, значит, вы никогда не были по-настоящему бедны. Вы просто не поймете, как это унизительно: иметь всего две рубашки и стричь волосы самому, как получится, потому что на цирюльника денег нет. Я потерял пуговицу – и не мог себе позволить потратить шим, чтобы купить другую такую же. Я порвал штаны на колене – и мне пришлось зашивать их ниткой другого цвета. Я не мог себе позволить солить еду, не мог себе позволить выпить в те редкие вечера, которые проводил с друзьями. Деньги, что я зарабатывал в мастерской Килвина, уходили на самое необходимое: чернила, мыло, струны для лютни… Единственное излишество, которое я мог себе позволить, – это гордость. Мысль о том, что мои лучшие друзья узнают, в каком отчаянном положении я нахожусь, была для меня невыносима. Если мне очень-очень повезет, я, возможно, сумею скопить два таланта, которые нужны, чтобы выплатить проценты Деви. Но для того чтобы накопить денег и на проценты, и на оплату обучения в следующей четверти, требовалось прямое вмешательство высших сил. А что я буду делать, когда меня выпрут из универа и я наконец рассчитаюсь с Деви, я понятия не имел. Наверное, смотаю удочки и отправлюсь в Анилен разыскивать Денну… Я смотрел на них, не зная, что сказать. – Вил, Симмон, простите меня. Я просто ужасно занят в последнее время. Симмон немного посерьезнел, и я понял, что мое ничем не объясненное отсутствие всерьез его задевает. – Ну знаешь ли, мы ведь тоже не баклуши бьем. У меня вот риторика, химия, да я еще и сиарский учу. – Он обернулся к Вилу и насупился. – Кстати, чтоб ты знал: я начинаю ненавидеть ваш язык, чертов ты шим. – Ту кралим! – дружелюбно ответил молодой сильдиец. Симмон снова обернулся ко мне и заговорил с необычайной откровенностью: