– Женщин, Реши! – тут же ответил Баст. – Женщин тут явный недобор. Квоут улыбнулся: – Не «женщин», Баст. А женщины. Одной-единственной женщины. Квоут посмотрел на Хрониста: – Наверняка ты что-то слышал, какие-то куски и обрывки. Я расскажу вам о ней все как было. Хотя, боюсь, задача мне не по зубам. Хронист взялся было за перо, но прежде, чем он успел обмакнуть его в чернильницу, Квоут вскинул руку: – Прежде чем мы начнем, дайте я скажу одну вещь. Мне не раз приходилось рассказывать истории, живописать словами, говорить суровую ложь и суровейшую правду. Как-то раз я пел слепому о красках. Я играл семь часов подряд, но наконец он их увидел: зеленое, алое и золотое. Так вот, пожалуй, то было проще, чем это. Попытаться дать вам представление о ней с помощью одних только слов. Вы же никогда ее не видели, не слышали ее голоса. Вам не понять. Квоут жестом велел Хронисту взяться за перо. – Но все равно, я попробую. Она уже стоит за кулисами и ждет лишь условного знака. Подготовим же сцену к ее выходу… Глава 49 Природа диких существ Тут как с любыми дикими существами: подходить к ним следует осторожно. Подкрадываться бесполезно. Дикие существа знают, что, когда кто-то крадется, это всегда ложь и ловушка. Да, они сами могут в это играть и временами попадаются, но все же подкрадываться к ним бесполезно. Так вот. К теме той женщины следует подходить не крадучись, но не спеша и осторожно. Потому что она так дика и пуглива, что я боюсь приблизиться к ней слишком быстро даже в рассказе. Одно неосторожное движение – и сама мысль о ней обратится в бегство. Итак, во имя медлительности и осторожности я расскажу о том, как я с ней повстречался. А для этого надо рассказать о событиях, которые, совершенно помимо моей воли, привели меня на другой берег реки, в Имре. К концу первой четверти у меня было три серебряных таланта и одна йота. Еще не так давно для меня это было бы все равно что все сокровища на свете. Ну а теперь я надеялся только, что мне хватит денег оплатить еще одну четверть и койку в «конюшнях». В последний оборот каждой четверти в универе проводились экзамены. Занятия отменялись, и магистры каждый день по нескольку часов опрашивали студентов. Плата за следующую четверть зависела от того, как сдашь экзамены. В какой день и час тебе предстоит их сдавать – определялось лотереей. От короткого разговора с магистрами зависело многое. Не ответишь на пару вопросов – и тебе могут вдвое поднять плату. А потому жребии на более позднее время сдачи очень ценились: это давало больше времени на зубрежку и подготовку. И после проведения лотереи начиналась лихорадочная торговля жребиями. В ход шли и деньги, и услуги: все пытались добыть жребий на удобное время. Мне повезло: я вытащил жребий на утро возжиганья, последнего дня экзаменов. При желании я мог бы его и продать, но я предпочел использовать лишнее время, чтобы позаниматься подольше. Я понимал, что должен сдать экзамен блестяще, потому что теперь несколько магистров от меня не в восторге. О том, чтобы подслушивать, как в прошлый раз, не могло быть и речи. Теперь я знал, что за такое и исключить могут. Так рисковать я бы не стал. Невзирая на то что я провел несколько дней, занимаясь вместе с Вилом и Симом, экзамен дался мне нелегко. На большинство вопросов я отвечал с ходу, однако Хемме вел себя откровенно враждебно и задавал вопросы, на которые можно дать несколько ответов, так что ни один мой ответ не мог считаться верным. Брандер тоже валил меня изо всех сил, явно помогая Хемме со мной расквитаться. Лоррен был непроницаем, однако я чувствовал его неодобрение, хоть и не видел его. Пока магистры обсуждали мою плату за обучение, я беспокойно переминался с ноги на ногу. Поначалу все говорили спокойно, вполголоса, но постепенно принялись шуметь. Наконец Килвин вскочил и принялся грозить Хемме пальцем, что-то крича и хлопая ладонью по столу. Хемме вел себя куда невозмутимее, чем мог бы держаться я, если бы мне угрожал восьмипудовый разъяренный и ревущий артефактор. После того как ректор наконец всех утихомирил, меня подозвали и вручили квиток: «Э-лир Квоут. Осенняя четверть. Плата: 3 тал. 9 йот 7 др.». На восемь йот больше, чем у меня есть. Выходя из Зала магистров, я старался не обращать внимания на сосущую пустоту под ложечкой и придумать, где бы раздобыть еще денег к завтрашнему полудню. Я зашел к двум сильдийским менялам на этом берегу реки. Как я и думал, они не ссудили мне ни единого тощего шима. Хотя я и не удивился, однако же это меня отрезвило, напомнив, какая большая разница между мной и остальными студентами. У них есть семьи, которые платят за их обучение и дают деньги на жизнь. У них есть уважаемые имена, которые позволят им при нужде занять деньги. У них есть вещи, которые можно заложить или продать. Ну и на самый крайний случай, у них есть дом, куда можно вернуться. У меня ничего этого не было. И если я не добуду еще восемь йот, чтобы уплатить за учебу, идти мне будет абсолютно некуда. Казалось бы, проще всего занять деньги у кого-нибудь из друзей. Но я слишком дорожил своими немногочисленными друзьями, чтобы рисковать ими из-за денег. Как говаривал мой отец, «есть два верных способа потерять друга: занять деньги и дать в долг». К тому же я делал все, чтобы скрывать свою отчаянную бедность. Гордость – дурацкая штука, но это могучая сила. У них я бы деньги просить не стал, разве что уж в самом крайнем случае. Я мимоходом подумал, не спереть ли чей кошелек, но это была скверная идея. Если бы меня на этом поймали, одной затрещиной дело не обошлось бы. В лучшем случае меня бы отправили в тюрьму, и мне пришлось бы предстать перед судом железного закона. Ну а в худшем я очутился бы «на рогах», и меня бы исключили за «поведение, не подобающее члену арканума». Нет, так рисковать я не мог. Мне нужен был гелет. Один из тех опасных людей, которые дают в долг отчаявшимся людям. Вы, возможно, слышали, как их поэтично называют «медными ястребами», но куда чаще их зовут «шимодавами» или просто «займами». Впрочем, как их ни зови, они есть повсюду. Проблема в том, чтобы их найти. Они обычно стараются не афишировать свое занятие, поскольку оно в лучшем случае полулегально. Но за время житья в Тарбеане я успел кой-чему научиться. Я провел пару часов в университетских кабаках поплоше, болтая о том о сем и невзначай задавая вопросы. Потом навестил ломбард под названием «Гнутый пенни» и задал еще несколько вопросов. И наконец я узнал, куда мне надо. Это было за рекой, в Имре. Глава 50 Торг От университета до Имре было чуть больше двух миль. Город стоял на восточном берегу реки Омети. Поскольку до него была всего пара дней езды в карете от Тарбеана, там селилось немало богатых аристократов, политиков и придворных. С одной стороны, достаточно близко от ключевой точки всего Содружества, с другой – не приходится дышать смрадом тухлой рыбы, горячей смолы и блевотины пьяных матросов. Имре был обителью искусств. Там селились музыканты, драматурги, скульпторы, танцоры и служители сотни искусств помельче, даже самого презренного из всех – поэзии. Сюда приезжали и актеры, потому что в Имре имелось то, в чем сильнее всего нуждается всякий артист: понимающая и обеспеченная публика. Кроме того, Имре пользовался соседством с университетом. Благодаря доступу к водопроводным трубам и симпатическим лампам воздух в городе был довольно чист. Добыть качественное стекло тоже не составляло труда, а потому окна и витрины имелись тут в большом количестве. В очках и прочих шлифованных линзах тоже недостатка не было, хотя они и были дороги. Несмотря на это, два города друг друга изрядно недолюбливали. Большинству обитателей Имре совсем не нравилось, что у них под боком тысяча умов, балующихся со всякими темными силами, которые лучше бы оставить в покое. Если послушать среднего горожанина, нетрудно было забыть, что в последний раз арканиста в этих краях сожгли на костре почти триста лет тому назад. Справедливости ради стоит упомянуть, что университетские смотрели на обитателей Имре несколько свысока, считая их самодовольными и испорченными. Искусства, которые столь ценились в Имре, в университете воспринимались как пустые и легкомысленные. Про студентов, бросивших университет, часто говорили «ушел на тот берег», имея в виду, что те, кому не хватает мозгов для науки, вынуждены опускаться до занятий искусством. Ну и, в конечном счете, оба берега кривили душой. Студенты университета цедили что-то насчет легкомысленных музыкантишек и расфуфыренных паяцев, а потом выстраивались в очередь, чтобы купить билет на представление. Жители Имре ворчали про противоестественные занятия, которые практикуют в двух милях от них, но, когда обрушится акведук или кто-то вдруг заболеет, мигом звали инженеров или врачей, обученных в университете. Короче говоря, это был долговременный и неустойчивый союз, где обе стороны ныли и ворчали друг на друга, но, помимо своей воли, проявляли терпимость. Нет, эти люди по-своему полезны, но вы же не захотите, чтобы ваша дочка вышла замуж за одного из них… Поскольку Имре был сущим раем для музыки и театра, вы могли бы подумать, что я проводил там уйму времени. На самом деле – ничего подобного. Я побывал там всего один раз. Вилем с Симмоном вытащили меня в трактир, где выступало трио искусных музыкантов: лютня, флейта и барабан. Я взял себе полпива на полпенни и устроился поудобнее, искренне надеясь повеселиться с друзьями… Ничего не вышло. Не прошло и нескольких минут с тех пор, как заиграли музыканты, как я буквально сбежал из зала. Сильно сомневаюсь, что вы поймете, в чем дело, но, наверное, придется объяснить, а то вообще ничего не понятно будет. Я просто не мог находиться рядом с музыкой и не участвовать в ней. Это было все равно что видеть свою любимую в постели с другим мужчиной. Нет. Даже не так. Это… это… Я был как те сладкоеды, которых я видел в Тарбеане. Смола деннера, конечно, запрещенное снадобье, но в большинстве районов это никого не волновало. Смолой торговали в вощеной бумажке, все равно как леденцами или ирисками. Пожуешь – и тебя переполняет эйфория. Блаженство. Покой и довольство. Но через несколько часов тебя начинает трясти, тебе отчаянно хочется еще, и этот голод тем страшней, чем дольше ты ее употребляешь. Как-то раз я видел в Тарбеане молоденькую девушку, никак не старше шестнадцати, с характерными запавшими глазами и неестественно белыми зубами, какие бывают у безнадежно пристрастившихся к зелью. Она вымаливала у матроса «конфетку», а тот нарочно дразнил девушку, не давая до нее дотянуться. Он говорил, что отдаст, если она разденется догола и спляшет посреди улицы. И она так и сделала. Ей было все равно, кто на нее смотрит, ей было все равно, что почти средьзимье и на улице снег по щиколотку. Она стащила с себя все и принялась плясать что было сил. Ее тонкие ручки и ножки побледнели и тряслись от холода, движения были жалкие и дерганые. А когда матрос расхохотался и покачал головой, она рухнула на колени в снег, умоляя и плача, отчаянно цепляясь за его ноги, обещая ему все, все что угодно… Вот как чувствовал себя я, глядя на играющих музыкантов. Я просто не мог этого вынести. Повседневная разлука с музыкой была все равно что зубная боль, к которой я успел привыкнуть. Это можно было пережить. Но сейчас, когда то, чего мне так хотелось, болталось у меня перед носом, – я не выдержал. Так что в Имре я не бывал до тех пор, пока проблемы с оплатой за вторую четверть не вынудили меня снова отправиться за реку. Я узнал, что у Деви в долг может попросить кто угодно, независимо от того, насколько безнадежная у него ситуация. И вот я перешел Омети по Каменному мосту, направляясь в Имре. Контора Деви находилась в проулке позади мясной лавки, на втором этаже, куда вела узкая наружная лестница. Этот район Имре напомнил мне тарбеанское Приморье. Липкая вонь тухлого сала, которой несло снизу, от мясника, заставила меня порадоваться холодному осеннему ветру. Я немного помедлил у массивной двери, глядя вниз, в проулок. Я собирался ввязаться в опасное дело. Сильдийский ростовщик, если не вернешь долг, потащит тебя в суд. А гелет может распорядиться, чтобы тебя избили, или ограбили, или то и другое сразу. Я собирался сделать глупость. С огнем играл. Но лучшего выхода у меня не было. Я перевел дух, расправил плечи и постучался. Я вытер вспотевшие ладони о плащ, надеясь, что они будут достаточно сухими к тому времени, как мне придется пожать руку этому Деви. В Тарбеане я узнал, что лучший способ обращения с такими людьми – это держаться уверенно и невозмутимо. Они же тем и зарабатывают, что играют на слабостях других людей. Я услышал скрип отодвигаемого тяжелого засова, и дверь отворилась. За дверью стояла юная девушка с прямыми, рыжевато-русыми волосами, обрамляющими узкое эльфячье личико. Она улыбнулась мне, славная, как новенькая пуговка. – Да? – Мне бы Деви, – сказал я. – Я и есть Деви, – непринужденно ответила девушка. – Проходите. Я вошел, она закрыла за собой дверь и задвинула на место железный засов. Комната была без окон, но там было светло и приятно пахло лавандой – особенно приятно после переулочной вони. Стены были завешаны тканью, но из мебели в комнате был только небольшой стол, книжный шкаф и большая кровать под балдахином, с задернутыми занавесками. – Прошу, – сказала она, указывая на стол. – Присаживайтесь! Она сама села за стол, положив руки на стол. То, как она держалась, наводило на мысль, что она не так уж и юна. Я ошибся из-за того, что она была маленького роста. Но все равно, вряд ли ей перевалило за двадцать пять. Я ожидал совсем другого. Деви мило похлопала ресничками. – Мне нужно занять денег, – сказал я. – Для начала, как вас зовут? – она улыбнулась. – Мое имя вы уже знаете. – Квоут.