Уин на это открыл глаза и явно разволновался. – Только грома не приноси! – настойчиво сказал он. Он выпростал из-под одеяла тощую руку и ухватил Элодина за рубашку. – Но мне нужен кошачий свисток, синий закат и еще кости! – Он говорил очень требовательно. – Зонтичные кости. – Принесу, принесу! – заверил его Элодин и жестом дал понять, что пора уходить. Я вышел из палаты. Элодин затворил за нами дверь. Лицо у него было мрачное. – Уин понимал, на что идет, когда пошел ко мне в гиллеры. Он зашагал прочь по коридору. – А вы не понимаете. Вы ничего не знаете про университет. Про то, чем вы рискуете. Для вас это страна фей, детская песочница! А это не так. – Все так! – отрезал я. – Это именно песочница, и другим детишкам завидно, потому что меня взяли в игру «выпороть кнутом и выгнать из архивов», а их нет! Элодин остановился, обернулся и посмотрел на меня: – Ладно! Докажите, что я не прав. Докажите, что вы все продумали. Зачем университету, где меньше полутора тысяч студентов, психушка размером с королевский дворец? Я принялся лихорадочно соображать. – Ну, большинство студентов – из зажиточных семей, – сказал я. – Они привыкли к легкой жизни. И, когда им приходится… – Нет-с! – бросил Элодин и зашагал дальше. – Это из-за того, чем мы занимаемся. Из-за того, на что мы натаскиваем свой разум. – Ага, то есть арифметика и грамматика сводят людей с ума, – сказал я, сделав все, чтобы это звучало как утверждение. Элодин остановился и распахнул настежь ближайшую дверь. В коридор вырвались панические вопли: – …Во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Через открытую дверь мне был виден молодой человек, бьющийся в кожаных путах, которыми он был привязан к кровати за руки, за ноги, за шею и поперек пояса. – Это не от тригонометрии и не от наглядной логики, – сказал Элодин, глядя мне в глаза. – Они во мне!!! Они во мне!!! Они во… – вопли звучали непрерывно, как бездумный ночной лай собаки, – мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во мне!!! Они во… Элодин захлопнул дверь. Сквозь нее по-прежнему доносились слабые вопли, и все же наступившая тишина была оглушительна. – Знаете, отчего это место называется Кладовкой? – спросил Элодин. Я покачал головой. – Потому что сюда попадают те, у кого в голове завелись тараканы! Он улыбнулся безумной улыбкой и разразился жутким хохотом. Элодин провел меня длинной чередой коридоров в другое крыло Череповки. Наконец мы свернули за угол, и я увидел кое-что новенькое: дверь, целиком изготовленную из меди. Элодин достал из кармана ключ и отпер дверь. – Люблю сюда зайти, когда бываю в этих местах! – небрежно сказал он, отворяя дверь. – Проверить почту, полить цветочки и так далее. Он стянул с себя носок, завязал его узлом и подоткнул под дверь, чтобы не закрылась. – Тут приятно побывать, но, знаете ли… Он подергал дверь, чтобы убедиться, что она не захлопнется. – Не хотелось бы снова… Первое, на что я обратил внимание, – это что в комнате как-то странно себя чувствуешь. Сперва я подумал было, что она защищена от лишних звуков, как комната Альдера Уина, но, оглядевшись, я убедился, что стены и потолки здесь из голого серого камня. Потом я подумал, что, наверное, тут воздух спертый, но нет: принюхавшись, я почувствовал аромат лаванды и свежего белья. Мне словно что-то давило на уши, как будто я глубоко под водой, хотя, конечно, такого быть не могло. Я помахал рукой у себя перед носом, как если бы ждал, что тут воздух какой-то другой, гуще, что ли. – Раздражает, ага? – я обернулся и увидел, что Элодин наблюдает за мной. – На самом деле, даже удивительно, что вы заметили. Мало кто замечает. Эта комната была явно комфортабельней палаты Альдера Уина. Тут была кровать под балдахином, пухлый диван, пустой книжный шкаф и большой стол с несколькими стульями. А главное – широкие окна, выходящие на сады и лужайки. Снаружи был балкон, но двери, ведущей на балкон, не было. – Вот, глядите! – сказал Элодин. Он взял стул с высокой спинкой, ухватил его обеими руками, развернулся и с размаху швырнул стул в окно. Я съежился, но вместо жуткого грохота и звона послышался лишь глухой треск дерева. И стул грудой щепок и обивки упал на пол. – Я так, бывало, часами развлекался! – сказал Элодин, переведя дух и с любовью окинув взглядом комнату. – Золотое времечко! Я подошел посмотреть на окна. Стекло было толще обычного, но не такое уж толстое. На вид стекло как стекло, если не считать еле заметных красноватых прожилок внутри. Я посмотрел на раму. Рама тоже была медная. Я медленно окинул комнату взглядом, всматриваясь в голые каменные стены, ощущая воздух, непривычно тяжелый. Я обратил внимание на то, что на двери изнутри нет даже ручки, не то что замка. «Кому и зачем понадобилось делать дверь литой меди? Это же труд какой!» Я решился задать второй вопрос: – И как вы отсюда выбрались? – Ну наконец-то! – сказал Элодин с легким раздражением. Он плюхнулся на диван. – Понимаете, как-то раз очнулся Элодин Великий и видит, что заточили его в высокой башне. – Он указал на комнату, где мы сидели. – Его лишили всех волшебных предметов: ключ, монетка, свеча – все пропало. И более того: в его темнице не было ни двери, достойной упоминания, ни окон, которые можно выбить. – Он пренебрежительно махнул рукой в сторону двери и окон. – И даже имя ветра было сокрыто от него хитроумными уловками его тюремщиков! Элодин поднялся с дивана и принялся расхаживать по комнате. – Всюду, куда ни глянь, – сплошной гладкий, твердый камень. Из такой темницы не удавалось вырваться еще ни одному человеку! Он остановился и театрально вскинул палец: – Но Элодин Великий знал имена всего, что есть на свете, и потому все на свете повиновалось его слову. – Он обернулся к серой стене возле окна. – И сказал он камню: «Рассыпься!» – и… Элодин осекся, с любопытством склонив голову набок. Глаза у него сузились. – Пропади я пропадом, они тут все переделали! – сказал он себе под нос. – Хм… Он подошел к стене и положил на нее ладонь. Я позволил себе отвлечься. Да, Вил с Симом были правы, у этого человека не все дома. А что будет, если я выскочу из комнаты, вытащу носок и захлопну дверь? Может, остальные магистры мне «спасибо» скажут? – А-а! – рассмеялся вдруг Элодин. – Переделали, да не доделали! Он отступил от стены на пару шагов. – Циаэрбас алиен! Я увидел, как стена зашевелилась. Пошла волнами, как висящий ковер, по которому стукнули палкой. А потом взяла и… упала. Словно темная вода из ведра, тонны мелкого серого песка внезапно хлынули на пол, и ноги Элодина по щиколотку зарылись в этот песок. В комнату ворвались солнечный свет и птичье пение. Там, где только что стоял прочный серый камень в фут толщиной, теперь зияла дыра, в которую можно было проехать на телеге. Однако же дыра была не совсем сквозной: отверстие оказалась занавешено какими-то зелеными нитями. Это отчасти смахивало на грязную, спутанную рыбацкую сеть, только для сетки промежутки между нитями были слишком неровными. Куда сильнее это походило на паутину. – Этого тут раньше не было, – сказал Элодин извиняющимся тоном, вытаскивая ноги из серого песка. – В первый раз все смотрелось куда более впечатляюще, уж поверьте мне! А я застыл на месте, ошеломленный увиденным. Это была не симпатия. Я ничего подобного никогда прежде не видел. Все, о чем я мог думать, – это фраза из сотни полузабытых историй: «И Таборлин Великий сказал камню: «Рассыпься!» – и камень рассыпался…» Элодин отломал от стула одну из ножек и принялся обрывать ею спутанную зеленую паутину, загораживающую отверстие. Местами паутина легко ломалась или отслаивалась. Там, где она была толще, Элодин использовал ножку как рычаг, отгибая нити в сторону. На изломе паутина ярко блестела на солнце. «Тоже медная, – подумал я. Медные прожилки внутри каменных блоков, из которых сложена стена». Элодин бросил ножку от стула и нырнул в пролом. В окно мне было видно, как он облокотился на белую каменную балюстраду балкона. Я вышел наружу вслед за ним. Как только я ступил на балкон, воздух перестал казаться таким тяжелым и неподвижным. – Два года! – сказал Элодин, глядя на сады. – Смотреть на этот балкон – и не иметь возможности на нем постоять. Видеть ветер – но не слышать его, не чувствовать лицом его порывов… Он перекинул ногу через каменную балюстраду, сел на нее верхом, потом спрыгнул на несколько футов, очутившись на плоской крыше под балконом. И пошел по крыше, прочь от здания. Я тоже перемахнул через перила и последовал за ним на край крыши. Мы были на высоте не более двадцати футов, однако сады и фонтаны, раскинувшиеся внизу, представляли собой великолепное зрелище. Элодин стоял в опасной близости от края, магистерская мантия полоскалась на нем, точно черный флаг. На самом деле, смотрелся он весьма впечатляюще, если забыть о том, что он так и остался в одном носке. Я подошел и встал рядом с ним на краю крыши. Я знал, каким должен быть третий вопрос. – Что мне надо сделать, чтобы учиться у вас именам? – спросил я. Он спокойно, оценивающе посмотрел мне в глаза. – Спрыгните, – сказал он. – Спрыгните отсюда, с крыши. Тут-то я и понял, что все это было испытание. Элодин оценивал меня с тех пор, как мы встретились. Он помимо своей воли проникся уважением к моему упорству, он удивился, когда я обратил внимание на странный воздух в комнате. Еще немного – и он возьмет меня в ученики! Но ему нужно было что-то еще – доказательство моей решимости. Наглядная демонстрация. Прыжок веры…