– Однако дело не только в хорошей памяти. Он соображает! До половины из того, что я только собирался ему показать, он уже дошел сам, своим умом. Бен подлил пива моей матери. – Ему одиннадцать лет. Вы когда-нибудь встречали мальчика его возраста, который разговаривал бы так, как он? Конечно, в значительной степени это связано с тем, что он растет в столь просвещенной атмосфере, – Бен указал на фургоны. – Но все же обычно самые глубокие мысли одиннадцатилетних мальчиков сводятся к тому, как ловчей играть в камушки и оттаскать кошку за хвост. Мать рассмеялась звонким, как колокольчик, смехом, однако лицо Абенти осталось серьезным. – Это правда, сударыня. У меня бывали ученики намного старше, которые были бы в восторге, если бы добились хотя бы половины того, чего добился он. – Он ухмыльнулся. – Будь у меня его руки и хотя бы четверть его ума, через год я бы уже ел на серебре! Воцарилась тишина. Мать негромко сказала: – Я помню, когда он был младенцем, только-только учился ходить – как он смотрел, как он смотрел вокруг! Ясными, блестящими глазами, как будто весь мир хотел вобрать. Голос у нее слегка дрогнул. Отец прижал ее к себе, и она опустила голову ему на грудь. На этот раз молчание длилось дольше. Я уже было подумывал убраться прочь, но тут отец нарушил тишину: – И что же ты советуешь делать? В его голосе слышалась легкая озабоченность и отцовская гордость одновременно. Бен мягко улыбнулся: – Да ничего особенного. Просто подумайте о том, что вы можете ему предложить, когда придет время выбирать. Он оставит след в мире как один из лучших! – Лучших в чем? – буркнул отец. – В чем угодно, в том, что он выберет. Если он останется здесь – не сомневаюсь, он сделается новым Иллиеном. Отец улыбнулся. Для актеров Иллиен – истинный герой. Единственный эдема руэ, который сумел по-настоящему прославиться и оставить след в истории. Все наши древнейшие и лучшие песни принадлежат ему. Более того, если верить легендам, в свое время Иллиен заново изобрел лютню. Иллиен сам был лютнистом, и именно он преобразовал архаичный, хрупкий, неуклюжий придворный инструмент в восхитительную, универсальную семиструнную актерскую лютню, на которой мы играем в наше время. В тех же легендах говорится, что на лютне самого Иллиена струн было восемь. – Иллиен… Эта мысль мне нравится, – сказала мать. – И короли будут приезжать за много миль, чтобы послушать моего маленького Квоута! – Он будет останавливать своей игрой трактирные потасовки и пограничные войны! – улыбнулся Бен. – И дикие бабы станут садиться ему на колени и класть сиськи ему на голову! – с энтузиазмом добавил отец. Ненадолго воцарилось ошеломленное молчание. Потом мать медленно и подчеркнуто произнесла: – Полагаю, ты хотел сказать, «дикие звери станут класть головы ему на колени»? – В самом деле? Бен кашлянул и продолжал: – Если он решит сделаться арканистом, думаю, годам к двадцати четырем он получит должность при дворе. Если ему взбредет на ум стать торговцем, не сомневаюсь, что под старость он будет владеть половиной мира. Отец насупил брови. Бен усмехнулся: – Ну, насчет последнего можешь не беспокоиться. Для торговца он чересчур любопытен. Бен помолчал, словно тщательно обдумывая то, что собирался сказать дальше. – Его примут в университет, знаете ли. Разумеется, не прямо сейчас, много лет спустя. Моложе семнадцати туда не берут, но я не сомневаюсь, что… Остального я уже не слышал. В университет! Университет к тому времени сделался для меня чем-то вроде двора Фейе, сказочным местом, о котором можно только мечтать. Школа размером с небольшой город! Десятью десять тысяч книг! Люди, знающие ответ на любой вопрос, который я мог бы задать… Когда я снова обратил внимание на них, все молчали. Отец смотрел на мать, угнездившуюся у него под мышкой: – Ну что, женщина? Ты, часом, не с каким-нибудь залетным богом переспала двенадцать лет тому назад? Это могло бы разрешить нашу загадку! Она шутливо шлепнула его, а потом ее лицо сделалось задумчивым: – Ну, если так подумать, двенадцать лет тому назад ко мне и впрямь явился один мужчина… Он связал меня поцелуями и оплел своей песней. Он лишил меня девичьей чести, украл и увез с собой. – Она помолчала. – Но он не был рыжий. Нет, вряд ли это он! Она лукаво улыбнулась отцу. Тот, похоже, немного смутился. Она поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ. Мне нравится вспоминать их именно такими. Я тайком убрался прочь. В голове у меня вертелись мысли об университете. Глава 13 Интерлюдия. Плоть и кровь внутри В трактире «Путеводный камень» царило молчание. Молчание окутывало двоих людей, сидящих за столом в зале, где никого, кроме них, не было. Квоут умолк, и, хотя глаза его были устремлены на его скрещенные на груди руки, видели они нечто совсем иное. Когда он, наконец, поднял взгляд, он, похоже, удивился, увидев сидящего напротив Хрониста, с пером, зависшим над чернильницей. Квоут смущенно выдохнул и сделал Хронисту знак отложить перо. Помедлив, Хронист повиновался: протер кончик пера чистой тряпицей и положил его на стол. – Я бы чего-нибудь выпил, – внезапно объявил Квоут и как будто сам удивился. – В последнее время мне не так часто доводилось рассказывать истории, в горле пересохло. Он плавно поднялся из-за стола и, лавируя меж пустых столов, направился к стойке. – Могу предложить вам практически все что угодно: темный эль, светлое вино, сидр с пряностями, шоколад, кофе… Хронист вскинул бровь: – От шоколаду я бы не отказался, если он у вас есть. Я просто не ожидал встретить подобную роскошь в такой дали от… – Он вежливо кашлянул. – В общем, от всего. – У нас в «Путеводном камне» есть все! – сказал Квоут, небрежным жестом обводя пустой зал. – Ну, кроме посетителей. Он вытащил из-под стойки керамическую бутыль, гулко брякнул ее на стойку. Вздохнул и позвал: – Ба-аст! Сидру принеси, а? Из-за двери в глубине зала буркнули в ответ что-то нечленораздельное. – Эх, Баст… – укоризненно сказал Квоут, слишком тихо, чтобы быть услышанным. – Сгонял бы да сам принес, бездельник! – крикнули из подвала. – Я тут занят! – Что, работник? – поинтересовался Хронист. Квоут облокотился на стойку и снисходительно улыбнулся. Вскоре за дверью послышался топот каблуков по деревянным ступеням. И в дверях, что-то сердито бормоча себе под нос, показался Баст. Одет он был просто: черная рубашка с длинными рукавами заправлена в черные штаны, черные штаны заправлены в мягкие сапожки. Черты лица у него были резкие и изящные, можно сказать, красивые, с ослепительно-голубыми глазами. Он принес бутыль на стойку, двигаясь со странной, довольно приятной для глаз грацией. – Всего один посетитель? – укоризненно сказал он. – И ты не мог сходить сам? Ты меня, между прочим, оторвал от «Целум тинтуре»! А сам целый месяц зудел, чтобы я ее прочел! – Баст, а знаешь ли ты, что делают в университете со студентами, которые подслушивают своих учителей? – коварно осведомился Квоут. Баст прижал руку к груди и принялся уверять, что он, мол, ни сном ни духом… – Ба-аст! – Квоут посмотрел на него сурово. Баст закрыл рот. У него сделался такой вид, словно он придумывает новое оправдание, но потом плечи у него поникли. – А как ты узнал? Квоут хмыкнул: – Да ты этой книги избегал целый смертный век! И либо ты вдруг сделался на удивление прилежным учеником, либо ты был занят чем-то неположенным. – И что же в университете делают со студентами, которые подслушивают? – с любопытством осведомился Баст. – Понятия не имею, я-то ни разу не попадался! Думаю, заставить тебя сесть и дослушать мою историю до конца будет справедливым наказанием. Однако же я забылся, – сказал Квоут, указывая в сторону зала. – Мы совсем забросили нашего гостя!