– Извините, – рассеянно сказал он. Он глубоко вздохнул и откинул капюшон. Рыжие волосы сбились колтунами и прилипли к голове, пол-лица у него было перемазано подсыхающей кровью. Он медленно принялся сдирать с себя останки плаща. Под плащом был кожаный фартук кузнеца, тоже весь иссеченный. Коут снял и фартук тоже, оставшись в простой небеленой домотканой рубахе. Оба плеча и левая рука у него были черны и влажны от крови. Коут принялся было расстегивать рубаху, потом решил ее не снимать. Он неуклюже поднялся на ноги, взял лопату и медленно, с трудом принялся копать. Глава 5 Записки К тому времени как Коут вернулся в Никде, таща на иссеченных плечах обмякшее тело Хрониста, было уже далеко заполночь. Во всех домах и лавках городка было темно и тихо, только «Путеводный камень» стоял ярко освещенным. Баст ждал в дверях, буквально подпрыгивая от негодования. Завидев приближающуюся фигуру, он рванул навстречу, сердито размахивая листком бумаги. – Записку?! Ты ушел тайком и оставил мне какую-то записку?!! – гневно прошипел он. – Я тебе что, шлюха портовая?! Коут развернулся и сгрузил на руки Басту бесчувственное тело Хрониста. – Ну, Баст, я же знал, что ты примешься скандалить! Баст без труда подхватил Хрониста на руки. – И была б записка нормальная! «Если ты это читаешь, то меня, вероятно, нет в живых». Ну что это за записка?! – Я рассчитывал, что ты ее найдешь только утром, – устало объяснил Коут, шагая вместе с Бастом к дверям трактира. Баст взглянул на человека, которого нес, как будто только что его заметил: – А это кто? Он тряханул его, поглазел на него с любопытством, а потом легко перекинул через плечо, как будто пустой мешок. – Да так, какой-то несчастный придурок очутился на дороге в самое неподходящее время, – небрежно ответил Коут. – Ты его не тряси особо. А то у него голова не того. – Но за каким же чертом ты удрал, не сказавшись? – осведомился Баст, входя в трактир. – Если уж оставляешь записку, так хоть бы написал, что… Тут глаза у Баста расширились: он наконец разглядел Коута при свете, бледного, перемазанного кровью и грязью. – Ну, можешь переживать сколько влезет, – сухо сообщил Коут. – Все действительно так плохо, как выглядит. – Так это ты на них охотиться ходил, да? – прошипел Баст. И тут он выпучил глаза: – О нет! Ты припрятал кусок той твари, которую убил Картер! Нет! Этого не может быть! Ты соврал мне! Мне!!! Коут вздохнул, тяжело поднимаясь по лестнице. – Что тебя так расстроило: то, что я соврал, или то, что ты меня на этом не поймал? – спросил он. Баст гневно фыркнул: – Меня расстроило, что ты думаешь, будто на меня нельзя положиться! Они на время прекратили этот разговор, открыли один из нескольких пустых номеров на втором этаже, раздели Хрониста и уложили его в кровать. Его портфель и котомку Коут оставил рядом на полу. Затворив за собой дверь номера, Коут сказал: – На тебя, Баст, положиться можно, но я не хотел подвергать тебя опасности. Я же знал, что и один управлюсь. – Но ведь я же мог помочь, Реши! – оскорбленно буркнул Баст. – Сам же знаешь! – Ты мне еще поможешь, Баст, – сказал Коут, входя в свою комнату и тяжело опускаясь на край узкой кровати. – Меня зашивать придется. – Он принялся расстегивать рубаху. – Я бы и сам это сделал. Но до плеч и спины дотянуться трудно. – Ерунда, Реши. Я все сделаю. Коут указал на дверь: – Все нужное у меня в подвале. Баст пренебрежительно фыркнул: – Нет уж, спасибочки, иглы я возьму свои! Нормальные, костяные. А не эту вашу железную пакость, которая жжется, как осколки ненависти! – Его передернуло. – Клянусь камнем и ручьем, какие же вы все-таки примитивные существа, страшно просто! – И Баст выбежал из комнаты, оставив дверь нараспашку. Коут медленно стянул с себя рубаху, морщась и шипя сквозь зубы: кровь успела запечься, и ткань пришлось отдирать от подсохших ран. К тому времени как вернулся Баст с тазиком воды и принялся промывать раны, лицо у Коута снова сделалось каменным. Когда запекшаяся кровь была смыта, перед Бастом предстала беспорядочная путаница длинных, прямых порезов. Они ало зияли на белой коже трактирщика, как будто его изрезали цирюльничьей бритвой или осколком стекла. Всего порезов было около дюжины: большая часть на плечах, еще несколько на спине и вдоль рук, а один начинался на макушке, шел вдоль волосистой части головы и кончался за ухом. – А я-то думал, что тебе, Реши, кровью истекать не положено, – заметил Баст. – Ты ж у нас Бескровный, и все такое. – А ты, Баст, не всему верь, что в легендах говорится. Там полно вранья. – Ну, по крайней мере, с тобой все не так плохо, как я было подумал, – сказал Баст, вытирая руки. – Хотя, казалось бы, ты был просто обязан остаться без куска уха. Они что, были раненые, как тот, что на Картера напал? – Насколько я мог видеть – нет, – сказал Коут. – И сколько же их было? – Пять. – Пя-ать?! – в ужасе переспросил Баст. – И сколько перебил тот малый? – Ну, он одного отвлек на некоторое время, – великодушно сказал Коут. – Анпауэн, Реши! – буркнул Баст, вдевая в костяную иглу что-то тонкое и прозрачное – явно не жилы. – Ты просто обязан был погибнуть. Даже дважды! Коут пожал плечами: – Ну, Баст, я ж не впервой обязан был погибнуть. Просто я наловчился этого избегать. Баст наклонился, приступая к работе. – Сейчас будет немножко больно, – предупредил он. Руки у него были на удивление осторожные. – Честно говоря, Реши, я просто не понимаю, почему ты до сих пор жив. Коут снова пожал плечами и закрыл глаза. – Я тоже не понимаю, Баст, – сказал он. Голос у него был усталый и бесцветный. Несколько часов спустя дверь в комнату Коута приоткрылась и Баст заглянул внутрь. Услышав только ровное, размеренное дыхание, молодой человек бесшумно вошел, остановился возле кровати и склонился над спящим. Баст проверил цвет щек, принюхался к дыханию, слегка коснулся лба, запястья, впадинки на груди над сердцем. Потом подвинул к кровати стул и сел, глядя на своего наставника и слушая, как тот дышит. Немного погодя Баст протянул руку и отвел с лица растрепанную рыжую прядь, как мать уснувшему ребенку. И тихонько запел на приятный и непривычный мотив как будто колыбельную: Вот смертный загорелся ясно И гаснуть стал день ото дня, Лучиной служит дух прекрасный Для ненасытного огня. Ах, если б уберечь я мог Дрожащий этот огонек!.. Голос Баста звучал все тише, пока, наконец, он не остался сидеть неподвижно. Так он и провел долгие часы предрассветной мглы, глядя на то, как беззвучно вздымается и опадает грудь его наставника.