– Предложение принято. Ректор облокотился на стол и подался вперед, глядя на Амброза: – Ре-лар Амброз, в будущем прошу вас воздержаться от того, чтобы отнимать у нас время пустопорожними обвинениями. Я буквально осязал исходящую от Амброза ярость. Это было все равно что стоять рядом с костром. – Хорошо, сэр. Но прежде чем я успел исполниться самодовольства, ректор обернулся ко мне: – А вы, э-лир Квоут, будьте любезны в будущем вести себя достойнее! Его суровая отповедь была слегка подпорчена тем, что сидящий рядом с ним Элодин жизнерадостно мурлыкал мотивчик «Барана». Я потупился, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. – Хорошо, сэр. – Можете идти. Амброз развернулся на каблуках и вихрем рванулся к дверям, но прежде, чем он успел переступить порог, Элодин в голос запел: Вот породистый баран, видно по походке! Покатайтесь-ка на нем, парни и молодки! Мысль о том, чтобы приносить публичные извинения, изрядно меня бесила. Но, как говорится, лучшая месть – быть счастливым. Так что я решил не обращать внимания на Амброза и вовсю наслаждаться своим новым роскошным житьем в «Лошади и четверке». Однако мстить мне удалось всего два дня. На третий день в «Лошади и четверке» появился новый владелец. Низенький и жизнерадостный Кэверин сменился высоким и тощим дядькой, который сообщил мне, что в моих услугах более не нуждаются. Мне было велено освободить номер до наступления темноты. Неприятно, конечно, но я знал на этом берегу как минимум четыре-пять трактиров ничуть не хуже «Лошади и четверки», которые с радостью приняли бы на службу музыканта с «талантовыми дудочками». Однако хозяин «Остролиста» отказался со мной разговаривать. «Белый олень» и «Королевская корона» были вполне довольны своими нынешними музыкантами. В «Золотом пони» я проторчал целый час, пока не сообразил, что меня вежливо игнорируют. К тому времени как меня выставили из «Царственного дуба», я уже кипел. Это все Амброз! Я понятия не имел, как он это сделал, но знал, что это он. Может, денег дал, а может, пустил слух, что трактир, который возьмет на службу некоего рыжего музыканта, лишится изрядного количества богатых и знатных клиентов… И я принялся шерстить остальные трактиры на этом берегу. Все заведения высшего разряда меня уже отвергли, однако оставалось еще немало приличных мест. За следующие несколько часов я успел ткнуться в «Отдых пастуха», «Кабанью голову», «Собаку под стеной», «Посохи» и «Накидку». Амброз был чрезвычайно дотошен: ни одно заведение мною не заинтересовалось. К тому времени как я дошел до трактира Анкера, уже смеркалось, и единственное, что мешало мне сдаться, была незамутненная черная ярость. Я твердо решился попытать счастья в каждом трактире на этом берегу, прежде чем смириться и снова уплатить за койку и талоны на питание. Когда я зашел в трактир, Анкер стоял на приставной лестнице и приколачивал на место длинную доску кедровой обшивки. Когда я подошел к лестнице, он посмотрел на меня сверху вниз и сказал: – А-а, так это ты! – Прошу прощения? – озадаченно переспросил я. – Да заходил тут один и сказал, что, если я найму некоего рыжего парня, это сулит мне кучу неприятностей. Он кивнул на мою лютню: – О тебе, сталбыть, речь шла. – Ну, понятно, – сказал я, поправляя на плече ремень от футляра. – Не стану отнимать у вас время. – А ты покамест его не отнимаешь, – возразил трактирщик, спускаясь с лестницы и отряхивая руки о рубаху. – Музыка-то нам тут и впрямь бы не помешала. Я посмотрел на него испытующе: – А не боитесь? Он сплюнул: – К черту этих засранцев, что думают, будто за деньги можно купить и солнце с неба. – Ну, данный конкретный засранец, возможно, может себе это позволить, – угрюмо заметил я. – И луну вдобавок, если ему потребуется комплект на подставочки. Анкер пренебрежительно фыркнул: – Да ни черта он мне не сделает! Такие, как он, у меня все равно не бывают, так что лавочку он мне не испортит. А трактир мой собственный, так что он не может его перекупить и уволить меня, как бедолагу Кэверина… – А что, «Лошадь и четверку» кто-то перекупил? Анкер пристально посмотрел на меня: – А то ты не знал? Я медленно покачал головой, не спеша переваривая эту информацию. Амброз перекупил «Лошадь и четверку» только затем, чтобы мне насолить и выкурить меня с теплого места. Не-ет, для этого он слишком хитер! По всей вероятности, он одолжил денег приятелю и выдал это за капиталовложение. Во сколько же это обошлось? В тысячу талантов? В пять тысяч? Я даже приблизительно не знал, сколько стоит такой трактир, как «Лошадь и четверка». Еще тревожней выглядело то, как быстро он это провернул. Это заставило меня осознать истинное положение вещей. Нет, я знал, что Амброз богат, но, честно скажем, по сравнению со мной богат был кто угодно. Мне даже в голову не приходило задуматься о том, насколько он богат и как он может использовать это против меня. Я получил урок на тему, какое влияние может пустить в ход богатый баронский наследник. Я впервые порадовался тому, что в университете существует строгий кодекс поведения. Уж если Амброз готов пойти на такое, я мог только догадываться, что бы он предпринял, не ограничивай его необходимость соблюдать приличия хотя бы внешне. Из задумчивости меня вырвала молодая женщина, которая высунулась из дверей трактира. – Пропади ты пропадом, Анкер! – крикнула она. – Я не собираюсь тут надрываться, пока ты стоишь и задницу чешешь! Иди сюда! Анкер что-то буркнул себе под нос, взял лестницу и спрятал ее за угол, в проулок. – А что ты ему сделал-то, парню этому? Мамашу его трахнул? – Ну, вообще-то песню про него сочинил. Анкер отворил дверь трактира. На улицу выплеснулся ровный гул голосов. – А любопытно было бы послушать, что за песня такая! – ухмыльнулся он. – Зашел бы, спел бы, что ли? – Ну, если вы уверены… – сказал я, еще не веря в свою удачу. – Неприятности же будут… – Неприятности! – хмыкнул он. – Да что ты понимаешь в неприятностях, малый? У меня бывали неприятности, когда тебя еще на свете не было. Он развернулся в мою сторону, все еще стоя на пороге: – У нас тут давно не было постоянной музыки. Не могу сказать, что мне это по душе. В настоящем кабаке должна быть музыка! Я улыбнулся: – Не могу с вами не согласиться. – Правду сказать, я бы тебя взял хотя бы затем, чтобы натянуть нос этому богатому хмырю, – сказал Анкер. – Но если ты еще и играть умеешь, хоть чуть-чуть… Он распахнул дверь настежь, давая понять, что это приглашение. Из трактира пахнуло опилками, честным трудовым потом и свежевыпеченным хлебом. К ночи мы уже обо всем договорились. Я обязался играть четыре вечера каждый оборот, и получал за это каморку на третьем этаже и обещание, что, если я окажусь поблизости во время завтрака, обеда или ужина, мне нальют и наложат всего, что есть в котле. Скажем прямо: Анкер приобретал услуги талантового музыканта по бросовой цене, но я был более чем рад заключить эту сделку. Что угодно, только бы не возвращаться назад в «конюшни», к молчаливому пренебрежению моих соседей. Потолок моей комнатушки был скошен на две стороны, отчего она выглядела еще меньше, чем была. Она выглядела бы загроможденной, не будь там так мало мебели: столик, деревянный стул, да полочка над столом. Кровать была жесткая и такая же узкая, как любая койка в «конюшнях». Я поставил на полку над столом свою слегка потрепанную «Риторику и логику». Футляр с лютней уютно притулился в уголке. В окно были видны огни универа, немигающие в прохладном осеннем воздухе. Я был дома. Оглядываясь назад, я считаю, мне повезло, что я очутился именно у Анкера. Да, публика там была не столь богатая, как в «Лошади и четверке». Зато там меня ценили так, как аристократы не ценили никогда. И хотя мой номер в «Лошади и четверке» был роскошен, зато в моей конурке у Анкера было уютно. Давайте я поясню на примере башмаков. Вам не нужны самые большие башмаки. Вам нужны башмаки, которые вам по ноге. Со временем эта комнатенка у Анкера сделалась для меня домом, как ни одно другое место на свете. Однако в тот момент я был в ярости от того, во что мне обошелся Амброз. Поэтому, когда я уселся писать свое публичное извинение, оно буквально истекало ядовитой искренностью. То было произведение искусства. Я бил себя в грудь, терзаемый раскаянием. Я стенал и скрежетал зубами, думая о том, что очернил своего товарища-студента. Я включил в него также полный текст песни, включая два новых куплета и ноты с мелодией и аккомпанементом. Под конец я чрезвычайно подробно извинился за каждый вульгарный, мелочный намек, присутствующий в песенке. Затем я извел четыре драгоценных йоты своих личных денег на бумагу и чернила и обратился к Джаксиму за услугой, которую тот мне обещал, когда я продавал ему свой жребий на более поздний день экзаменов. У него был приятель, работающий в печатне, и с его помощью мы распечатали мои извинения в ста экземплярах. И в ночь накануне начала осенней четверти мы с Вилом и Симом расклеили их на всех плоских поверхностях, какие только нашли по обе стороны реки. Мы использовали замечательный алхимический клей, который Симмон сварил специально для такого случая. Это вещество размазывалось, как краска, а высохнув, становилось прозрачным, как стекло, и прочным, как сталь. Отлепить мои бумажки можно было не иначе, как при помощи молотка и зубила. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было так же глупо, как дразнить злого быка. И, если так подумать, я бы сказал, что именно данная конкретная выходка стала главной причиной, отчего Амброз в конце концов попытался меня убить.