– Один талант, семь йот, три драба. Этот точный ответ поразил меня: он ведь даже не потрудился заглянуть в журнал на складе. Страшно было подумать, сколько сведений хранит в голове этот человек, смахивающий на медведя. Я достал нужную сумму из кошелька и выложил деньги на относительно свободный край стола. Килвин покосился на деньги: – Э-лир Квоут, я надеюсь, вы их добыли честным путем? Он говорил так серьезно, что я поневоле улыбнулся: – Я заработал их вчера в Имре, игрой на лютне. – Что, на том берегу так хорошо платят за музыку? Я, не переставая улыбаться, небрежно пожал плечами: – Ну, не знаю, удастся ли мне так хорошо зарабатывать каждый вечер… В конце концов, я же впервые выступал. Килвин издал нечто среднее между фырканьем и пыхтеньем и снова перевел взгляд на свою работу. – Это вы от Элксы Дала гордынькой заразились. Он тщательно провел черту по стеклу. – Я правильно понимаю, что больше вы по вечерам у меня работать не будете? Я был так ошарашен, что у меня перехватило дыхание: – Да я… Да что вы… Да я же затем и пришел, чтобы с вами поговорить… «Поговорить о том, чтобы вернуться к работе в мастерской». Бросить работать на Килвина – да мне такое и в голову не приходило! – Ну, ваша музыка явно приносит больше дохода, чем здешняя работа, – Килвин бросил многозначительный взгляд на деньги на столе. – Но мне же хочется тут работать! – жалобно воскликнул я. Лицо Килвина расплылось в широкой белозубой улыбке: – Хорошо! Мне бы не хотелось уступать вас тому берегу. Музыка – вещь хорошая, однако металл долговечней. – Он стукнул по столу двумя массивными пальцами, подчеркивая свою мысль. Потом рукой, в которой держал недоделанную лампу, шуганул меня к двери: – Ступайте. Да не опаздывайте на работу, а то я вас еще целую четверть продержу на полировке бутылок и растирании руды! Уходя, я размышлял над тем, что сказал Килвин. Это были первые его слова, с которыми я не мог согласиться. «Металл ржавеет, – думал я, – а вот музыка! Музыка вечна». Кто из нас был прав – время покажет. Уйдя из фактной, я направился прямиком в «Лошадь и четверку» – пожалуй, лучший трактир на этом берегу. Трактирщиком там был лысый, дородный дядька по имени Кэверин. Я показал ему свои «талантовые дудочки» и минут пятнадцать приятно поторговался. Сошлись на том, что я играю три вечера в оборот и получаю за это номер и стол бесплатно. Кормили в «Четверке» превосходно, а номер оказался целой квартиркой: спальня, прихожая и гостиная. Огромный шаг вперед, после койки-то в «конюшнях»! Но главное, мне обещали еще и два серебряных таланта каждый месяц. Для человека, который прожил в нищете столько, сколько я, – безумные деньги! И это не считая подарков и чаевых, которые будут мне оставлять богатые посетители… Играя здесь, работая в фактной, да еще с богатым покровителем в перспективе, мне уж больше не придется существовать впроголодь! Я смогу купить себе все, в чем так отчаянно нуждаюсь: вторую смену одежды, приличные перья, бумагу, новые башмаки… Если вы никогда не жили в беспросветной нищете, вам, наверное, просто не понять, какое облегчение я испытывал. Я же месяцами ждал, когда прилетит второй сапог, зная, что любая мелкая катастрофа способна погубить меня окончательно. А теперь мне больше не придется день за днем тревожиться из-за платы за следующую четверть или о том, как выплатить проценты Деви! Мне больше не грозит быть изгнанным из университета! Я отлично поужинал стейком из дичи с листовым салатом и тарелкой томатного супа с изысканными приправами. Еще подавали свежие персики, сливы и белый хлеб с нежным сливочным маслом. А потом, хотя я и не просил, мне налили несколько бокалов великолепного темного винтийского вина. После этого я удалился к себе в комнаты и уснул как убитый, затерявшись на просторах своей новой пуховой перины. Глава 61 «Баран, баран» Теперь, когда экзамены остались позади, до начала осенней четверти делать мне было особо нечего. Свободные дни я проводил отсыпаясь, работая в мастерской Килвина и вовсю наслаждаясь новообретенной роскошью «Лошади и четверки». Кроме того, я проводил немало времени на дороге в Имре и обратно. Обычно я ходил туда под предлогом навестить Трепе или пообщаться со своими товарищами-музыкантами в «Эолиане». Однако же на самом деле я все надеялся встретить Денну. Но все мои труды закончились ничем. Она как будто исчезла из города. Я порасспрашивал тех немногих, на чье молчание мог рассчитывать, но все они знали не больше Деоха. Я подумывал было спросить о ней у Совоя, но решил, что это плохая идея. После шестого бесплодного похода в Имре я решил оставить поиски. После девятого я убедил себя, что впустую теряю драгоценное время. После четырнадцатого окончательно осознал, что мне ее не найти. Она и в самом деле уехала. Снова. Во время очередного тщетного похода за Денной в «Эолиан» я получил от графа Трепе тревожные известия. По всей видимости, Амброз, первородный сын богатого и влиятельного барона Джакиса, трудился как пчелка в высшем свете Имре. Он сеял слухи, угрозы и в целом сумел настроить против меня местную знать. Помешать мне добиться уважения своих товарищей-музыкантов он не мог, зато, по всей видимости, помешать мне найти богатого покровителя было вполне в его силах. Я впервые начал понимать, сколько бед может принести Амброз такому человеку, как я. Трепе извинялся и грустил, я же кипел негодованием. Вместе мы неблагоразумно налились вином и ненавистью к Амброзу Джакису. Через некоторое время Трепе вызвали на сцену, где он спел весьма ядовитые куплеты собственного сочинения про одного советника из Тарбеана. Куплеты встретили громким смехом и бурными аплодисментами. Ну а отсюда был всего один шаг до того, чтобы сложить песенку про Амброза. Трепе был матерый сплетник, специалист по грязным намекам, ну а я всегда умел сочинять прилипчивые мотивчики. У нас ушло меньше часа на то, чтобы сложить наш шедевр, который мы любовно окрестили «Баран, баран». На первый взгляд, это была похабная песенка о баране, который задумал сделаться арканистом. Наш безумно тонкий каламбур на титул Амброзова папеньки был ближайшим намеком на Амброза, который мы себе позволили. Однако же любой, у кого есть капля мозгов, сразу бы понял, в чей огород камушек. На сцену мы с Трепе поднялись уже довольно поздно, и наклюкаться до изумления успели не мы одни. Большая часть публики приняла песню с громовым хохотом и бурными аплодисментами и требовала повторить на бис. Мы повторили, припев подхватили все. Секрет успеха песенки был в ее простоте. Ее можно было насвистывать или мурлыкать себе под нос. Сыграть ее можно было тремя пальцами, а запомнить – любому, у кого есть хоть одно ухо. Она была прилипчивая, вульгарная и гадкая. По универу она разнеслась, как степной пожар. Я отворил входную дверь архивов и вошел в вестибюль, выжидая, пока глаза привыкнут к красноватому свету симпатических ламп. Воздух был сухой и прохладный, насыщенный запахом пыли, кожи и старых чернил. Я втягивал его в себя, словно голодающий возле пекарни. За столом сидел Вилем. Я знал, что сегодня работает он. Амброза в здании не было. – Я с магистром Лорреном поговорить пришел, – поспешно объяснил я. Вилем успокоился. – У него сейчас посетитель. Возможно, придется подождать… Дверь позади стола отворил высокий худой сильдиец. В отличие от большинства сильдийцев, он был чисто выбрит и волосы носил длинными, собранными в хвост. На нем были аккуратно зачиненные охотничьи штаны, выгоревший дорожный плащ и высокие сапоги, все запыленное с дороги. Закрывая за собой дверь, он машинально придержал рукоять меча, чтобы тот не ударился ни о стену, ни о стол. – Теталиа ту киауре эдан а’сиат! – сказал он по-сиарски, хлопнув Вилема по плечу и выбираясь из-за стола. – Ворелан туа тетам. Вил улыбнулся в ответ, что с ним бывало нечасто, и пожал плечами. – Лхинсатва. Туа кверейн. Сильдиец рассмеялся. Когда он вышел из-за стола, я увидел, что, кроме меча, у него еще и длинный нож. Тут, в архивах, он выглядел так же неуместно, как овца при королевском дворе. Однако вел он себя спокойно и уверенно, словно чувствовал себя вполне в своей тарелке. Увидев меня, он остановился и слегка склонил голову набок: – Сиаэ циен? Этого языка я не знал. – Прошу прощения? – Ой, извините, – ответил он, перейдя на безупречный атуранский. – Вы похожи на иллийца. Я обманулся из-за рыжих волос. – Он пригляделся пристальнее. – Но ты ведь не иллиец, верно? Ты из руэ! – Он шагнул вперед и протянул мне руку: – Одна семья! Я пожал ему руку не раздумывая. Рука была тверда, как скала, а смуглая сильдийская кожа была еще темнее обычного от загара, подчеркивая несколько бледных шрамов на костяшках и предплечьях. – Одна семья… – повторил я, слишком изумленный, чтобы сказать что-то еще. – Наших родичей тут нечасто встретишь, – непринужденно сказал он, проходя мимо меня к входной двери. – Я бы задержался перекинуться новостями, но не могу: мне до заката надо попасть в Ивсдаун, не то на корабль опоздаю. Он отворил дверь, и в вестибюль хлынул солнечный свет. – Я тебя разыщу, как снова буду в здешних краях, – сказал он, махнул рукой и скрылся. Я обернулся к Вилему: – Кто это был? – Один из Лорреновых гиллеров, – сказал Вил. – Виари. – Это скриб?! – недоверчиво переспросил я, вспоминая бледных, тихих студентов, которые работали в архивах, разбирая, описывая и принося книги.