— Я взял только человечка, больше мне ничего не было нужно. Держа гранату в руке, Пит Хоффман зашагал по квадратной плитке садовой дорожки. Один, без Расмуса. При том что никакой необходимости в этом не было, это Хоффман уже понял. Приглядевшись к игрушке внимательнее, он увидел, что из взрывной части удалено нечто очень важное. Тот, кто замаскировал гранату под человечка, хотел лишь припугнуть Пита, не более. Чтобы граната могла сработать, нужно было вывинтить предохранитель и боек, вернуть на место запальник, которого там не было, а потом снова все собрать. Только тогда это будет граната, а не нашпигованная тротилом игрушка. Напугать — такова их цель. Перед использованием выньте запальник — сколько раз он сам проделывал нечто подобное? — чтобы предупредить того, кто должен платить, или молчать, или посторониться на рынке сбыта наркотиков. Хоффман сжал в руке чуть вытянутый металлический шарик. Итак, это предупреждение. Но о чем? Ворота заскрипели, и Пит подошел к прикрепленному к ограде почтовому ящику. Они вешали его вместе с четырехлетним Хюго, кторый снова и снова перечитывал собственноручно начертанные белые буквы — для себя, папы, для всех, кто случайно проходил мимо и, немного поворчав, останавливался послушать. А Хюго так и сиял от гордости. Наверное, Питу следовало бы уделить больше внимания безопасности собственных владений. С другой стороны, это была та самая реакция, на которую рассчитывал тот, кто положил это в почтовый ящик. Он дал Питу возможность подготовиться. Хоффман приподнял крышку, заглянул вовнутрь. Вот оно — то, о чем Расмус с таким трудом пытался вспомнить. Четыре письма. Бесплатные газеты. Кипа рекламных листовок и брошюр. — И под всем этим — распечатанный коричневый конверт. Хоффман вытащил рекламные бумаги и газеты, четыре письма — из Стокгольма, налоговой службы, местной электроэнергетической компании и магазина «Икеа». Теперь в ящике оставался только коричневый конверт. Выходя из дома, Хоффман отыскал на шляпной полке зимние перчатки, которые теперь натянул на руки. Пальцы в них стали неуклюжими, зато на конверте не останется отпечатков. «Расмусу и Хюго» — гласила надпись на лицевой стороне. Именно так, как говорил Расмус. Хоффман перевернул конверт — ни штемпеля, ни марки. Заглянул вовнутрь, отодвинув край защищенными перчаткой пальцами. И все-таки там что-то было — записка. Машинный шрифт, такой же, как и на лицевой стороне конверта. Пит осторожно развернул листок. Послание состояло из пяти коротких слов: Мы знаем, кто ты есть. Ему не только удалось поспать между двумя и тремя часами, но и вздремнуть где-то около пяти. Ночь выдалась долгая. Он-то надеялся, что с этим покончено навсегда, и вот — пожалуйста. До утра пролежал в полной боевой готовности. Человек, сократившийся до инстинкта, — вечно начеку. После случая с ручной гранатой на кухонном столе и запиской в почтовом ящике Пит Хоффман посвятил остаток вечера осмотру дома, сада и окрестностей. И не нашел ничего, что могло бы указаывать на опас- ность. Одновременно он поднимал старые контакты, наработанные за годы жизни в криминальном мире. Задавал вопросы тем, кто мог что-нибудь знать и при этом сам не был частью угрозы. Ответов Хоффман так и не получил. Далее Пит занимался Зофией, как и всегда, как только она возвращалась домой, и Луизой, благополучно сдавшей анализы после шестимесячного обследования в больнице. Слушал английский Хюго, даже впервые познакомился с пьесой, в которой играл Расмус. Читал вслух мальчикам, пока те не уснули. И ни слова о страхе и ярости, сжигавших его изнутри. Когда потом они сидели на диване с бокалами вина, Зофия посмотрела на него так, как умела одна она. И Пит не придумал ничего лучше, кроме как наплести какую-то чушь про то, как они с Расмусом повздорили из-за игрушки, о чем потом, как всегда в таких случаях, оба пожалели. И это после того, как Пит поклялся себе никогда больше ей не лгать. Но Зофия видела мужа насквозь, и он это знал. — Я не хочу, папа. Хюго десять лет, но он давно подросток — большой и маленький, понятный и загадочный, робкий, стеснительный и в то же время уверенный в себе. Сейчас он лежал, натянув на голову одеяло, и всем своим видом демонстрировал нежелание вставать. — Ты должен, Хюго. — Ничего я такого не должен. Я всегда остаюсь дома, если уроки не с утра. И сплю, сколько хочу. — Только не сегодня, Хюго. Сегодня вы с Расмусом поедете ко мне на работу, а после обеда я отвезу вас в школу. — Но почему? — Этого я тебе объяснить не могу. Так надо — и все. — А мама знает? — Мама уже ушла. С Луизой. Что-то такое в родительской группе… Они вернутся только вечером. Сегодня я не оставлю вас дома одних. Одевайся и спускайся в прихожую, даю тебе десять минут. Пит приподнял одеяло, поцеловал старшего сына в лоб и спустился по лестнице в подвал. Так хотелось закричать. Нет! Мама ничего не знает! Потому что это мое прошлое, и она не должна быть его частью. Зофия работала в той же школе, где учились мальчики, пока не ушла в декретный отпуск. Испанский, французский и польский, когда это было кому-нибудь нужно. Он открыл дверь своего подвального кабинета, и листок с большим красным сердцем медленно спланировал на пол. Пит поднял его, поцеловал, как только что лоб Хюго, и, не разворачивая, сунул в нагрудный карман рубашки — поближе к настоящему сердцу. В кабинете были письменный стол со стулом и довольно просторная гардеробная в углу, куда Пит и проследовал. Полку с боеприпасами скрывали зимние пальто и висевшие без дела дорогие рубашки. Пит поискал рукой за одним из ящиков, нащупал рычаг справа и мягко потянул его вниз. Механизм приглушенно взвизгнул. Стенка гардеробной отошла в сторону, открывая пространство потайной комнаты. В дневном свете, проникавшем через окна под потолком, Пит увидел просторное помещение с оружейным шкафом, сейфами, открытым гардеробом с бронежилетами и выстроившимися в ряд набитыми портфелями для документов. Это было все, что осталось от его предыдущей шпионской жизни и что, наверное, следовало бы выбросить в знак того, что он закрыл эту дверь раз и навсегда. Ручные гранаты хранились на нижней полке оружейного шкафа, рядом с польскими пистолетами «Радом». Пит подержал «игрушку», обхватив пальцами, как делал это Расмус. Затем открыл один из портфелей и опустил «человечка» во внутренний карман. Так или иначе, эта штука создана для того, чтобы сеять смерть, а значит, ей не место в доме. Управившись, Пит поднялся в прихожую, где его ждал только один из сыновей, — в полной боевой готовности, как и было велено. — А Хюго? — спросил Расмус. — Не знаю, подождем. — Я не хочу ждать. Дай ключи, папа, я посижу в машине. — Ты останешься здесь, понял? Никуда не уйдешь без меня. Хоффман сорвался и тут же пожалел об этом, заглянув в испуганные глаза мальчика. Только не повышать голос. В их присутствии он должен держать свое беспокойство при себе. Пит поцеловал Расмуса в лоб и побежал по лестнице на второй этаж. — Хюго! Спускайся немедленно! — Сначала объясни зачем. — Ничего я тебе объяснять не должен. — Конечно, потому что знаешь, что неправ. А если неправ, значит, дело не в нас, а в тебе. Два маленьких мальчика, которые по вине папы всю жизнь провели в бегах. При этом сыновья вели себя по-разному. Расмус быстро принимал любую новую обстановку и так же легко возвращался к прежней, а вот Хюго требовалось свыкнуться с местом, чтобы хоть как-то собраться с мыслями. Он так и не смог освоиться в Южной Америке, и когда потом вернулся в Швецию, далеко не сразу осознал, что дома. — На этот раз ты неправ, — возразил сыну Пит. — Речь идет как раз не обо мне. — Тогда о ком? Почему ты не можешь оставить нас дома, как всегда? Пит Хоффман все понимал. К этому мальчику пару раз приставляли охрану, потому что так велел папа. Иногда он подслушивал разговоры между родителями, которые думали, что Хюго спит, и, не смущаясь, поднимали темы заказных убийств и пожизненного заключения. Мальчик понимал, что ждет разоблачения шпиона, и, не получив требуемых разъяснений, мог запросто и сам выстроить логическую цепочку. И сейчас этот мальчик был напуган, совсем как его отец. — Мама… — Что мама? — Не говори ей, Хюго, ни в коем случае. С ней я все улажу сам. Лгать детям гораздо легче. Пока не смотришь им в глаза, во всяком случае. — Чего именно я не должен ей говорить? — Чем меньше ты знаешь, тем больше шансов, что не проговоришься. Бери пример с Расмуса. Молчание.