…Наконец-то обстрел закончился. Н-да, я его пережил. И хотя острота чувств в момент молитвы под минометным огнем тут же отступает, в сердце что-то такое остается… Я не знаю, сколько длился артналет и сколько времени прошло – по ощущениям, целую вечность, хотя на деле вряд ли более часа. Но выглянув за бруствер и увидев очередную волну наступающих фрицев, понимаю – надо уходить. Однако безоружным уходить нельзя, «дегтярев» требуется просто обязательно вытащить. Да и автомат с унтера снять – законный ведь трофей! Нужно только быстрее двигаться… В недостроенный дот я буквально вваливаюсь, нагруженный словно верблюд и дышащий словно загнанная лошадь. Еще бы: в руках «дегтярев», на спине мешок с дисками от ДП и неполный цинк с патронами. Там же кобура с пистолетом Василия и снятые с пояса унтера подсумки с магазинами от автомата. Трофейный МП-40 закинут через плечо на спину. Второй мешок – и также на спине! – с десятком «колотушек», которые я успел с немчуры снять. Короче, полный фарш, прибарахлился как смог, с невеселым смешком вспомнив, как, играя, в старых играх набивал в инвентарь бесконечное количество трофеев. Вот они, трофеи, попробуй только утащить на собственном горбу. Думал, помру на фиг, пока доползу до дота… Но ведь дополз же, и успел это сделать до того, как фрицы подошли. Бойцов в доте человек шесть, погранцы и красноармейцы гарнизона – и с ними раненый Михайлов: осколок мины задел голову. Однако старлей в сознании и подзывает меня к себе. – Самсонов… Молодец. Не думал, что там кто-то остался, на вашей позиции. Голос у командира слабый, болезненный. Отвечаю ему, а у самого сердце аж сжимается от горечи: – Я один остался, товарищ старший лейтенант. – Вижу, Роман, вижу… Слушай, пулеметчику край нужно встать на спуске в дот. Из амбразур обстрел ограничен, а нам страшнее всего, если сумеют вплотную подобраться. Там на спуске позиция не такая плохая, и угол обстрела хороший… Справишься с пулеметом? Мой «максим» миной разбило, да меня ранило. Иначе сам бы встал… Или кого поопытнее дать? Тут вроде есть один боец из местных, «дегтярев» хорошо знает. Раньше я по жизни старался избегать лишней ответственности, хотя моментов, когда мне были готовы поручить что-то важное, было раз-два и обчелся. И по привычке я уже приготовился сказать: «Пусть лучше опытный», но что-то во мне изменилось: – Я пойду, товарищ старший лейтенант! А этого специалиста мне вторым номером. Можно? Михайлов слабо улыбнулся: – Можно. Возьмешь с собой, фамилия Томилин. – Есть! Разрешите идти? – Иди. И, Рома… Уже сделав шаг в сторону, оборачиваюсь на голос командира: – Я, товарищ старший… Оборвав меня жестом руки, командир улыбается и внятно, громко произносит: – Вломи им, Самсон! Так, чтобы аж жарко стало! Усмехаюсь в ответ – и чувствую, как в груди разгорается злобный такой, яростный азарт. Прохожу вдоль бойниц в поисках второго номера – и тут же замечаю снайпера. Подойдя к Гриневу, здороваюсь. – Ну что, Саня, видел, как нас фашистские пулеметчики выбивают по одному?! Вроде бы и не хотел, чтобы звучало со злом, но прозвучало – и с вызовом, и с гневом, и с обидой… Не сразу я разглядел, какая горечь застыла в глазах младшего сержанта, а то бы промолчал. Но слово не воробей, и снайпер мне ответил хриплым, надломленным голосом: – Рома… У меня у СВТ прицельная дальность максимум восемьсот метров. А фрицы в вас больше чем с километра садили, а еще между вами и дотом сотня метров. Мне, чтобы их достать, нужно было вперед окопов выползать. Да и в этом случае какая может быть точность на предельной дистанции?! Поняв, что был несправедлив к сослуживцу, ободряюще хлопаю его по плечу: – Прости. Что-то нашло на меня… Но несправедливо. Прости! Гринев лишь кивает, пряча глаза. Однако я успеваю разглядеть в них слезы. На душе становится как-то муторно, гадко. – Бойцы! Кто здесь Томилин? – Я! – отвечает мне довольно худой паренек с неуловимым налетом интеллигентности во взгляде. Несколько удивленный, на всякий пожарный уточняю: – Ты пулеметчик? Боец уверенно кивает, а я задним умом понимаю, что все более-менее сложные специальности в армии, начиная с того же пулеметчика, требуют определенного интеллектуального развития и хотя бы начального технического образования. Деревенских нельзя назвать глупыми, но в большинстве своем они не так хорошо разбираются в технике. В отличие от городских ребят с полным школьным образованием. – Значит, так: ты мой второй номер – это приказ старшего лейтенанта Михайлова. Что приказываю, то и делаешь, это ясно? Очередная особенность нового меня, о которой я раньше даже не догадывался: командирские нотки в голосе и безапелляционный тон. Как, кстати, и легкое удовольствие от того, что теперь я могу кому-то приказывать и кем-то командовать. Красноармеец согласно, уверенно кивает, чем в определенной степени располагает к себе. – Звать-то тебя как? – Евгений. – Ну, а меня Роман. Пошли. Уже располагаясь на ступеньках у спуска в дот, я понимаю, насколько более сложная теперь стоит передо мной задача: ведь фрицы могут спокойно занять наши окопы и, укрывшись, бить по мне с кинжальной дистанции в сто метров. Считаные секунды лихорадочно соображаю, как лучше поступить: пытаться не дать им занять ячейки, встретив огнем с оставшихся между нами двухсот метров? Но ведь тогда опять могут сработать пулеметчики-снайперы… Или же открывать огонь непосредственно по штурмовой группе, атакующей дот? Так ведь гранатами забросают, шакалы… – Ну что, Женя, набивай диски! Жиденький гарнизон дота вяло огрызается единичными выстрелами, хотя я точно знаю – один снайперский выстрел Гринева наверняка находит свою цель. Но этого все равно недостаточно, чтобы прижать немцев. Сделав выбор, я крепко упираю сошки пулемета в землю, плотно прижимаю приклад к плечу и мягко тяну за спуск. Пулемет отзывается короткой, прицельной очередью, срезавшей одного из бегущих. Приободрившись, смещаю прицел влево, на вскочившую было группу фрицев – вторая очередь. – Лежать, обезьяны! В мою сторону начинает бить расчет с ручным МГ, но в первую секунду веер пуль проходит выше над головой, ударив по бетону. А дальше я будто вычленил сухой выстрел «светки» – и рокочущий рев вражеского пулемета обрывается. – Молодец, Саня!!! Тут же ловлю в прицел второго номера вражеского расчета и прежде, чем он успевает продолжить стрельбу, короткой очередью опрокидываю его на спину. – Готов голубчик… Бой длится ровно сорок минут – а показалось, что пролетел всего за пять, не более того. Но теперь – спасибо фрицевскому унтеру! – у меня самовзводные механические часы. И я могу точно определять время. Даже как-то не по себе стало… Не знаю, можно ли назвать это чудом, но мы сумели удержать врага на той самой дистанции, на которой и встретили, – двести метров. Хотя справедливости ради стоит отметить, что утром на наше отделение наступало человек сто при поддержке пяти-шести пулеметных расчетов и под прикрытием снайперов. А в этот раз мы отражали атаку взвода, даже, быть может, меньше. И по какой-то причине пулеметчики-снайперы меня не достали. Может быть, нам «посчастливилось» вырыть окопы на границах досягаемости их огня, а оставшиеся сто метров оказались уже за пределами эффективной стрельбы МГ. Может, и действительно так… Но скорее всего, я просто оказался вне зоны их видимости (был чем-то прикрыт?), или же враг сосредоточился на других целях. А вот наш снайпер отработал на отлично, лучше, чем когда-либо! Убийственный огонь Гринева одного за другим выбил три пулеметных расчета, пытавшихся меня подавить. Также он уничтожил нескольких унтеров, организующих атаку, и, возможно, убил вражеского офицера. В любом случае именно его стрельба внесла сумятицу в ряды наступающих, лишив их средств усиления. Я же, расстреляв все диски и опустошив цинк (заодно перегрев ствол, фактически лишившись оружия), отправил человек пятнадцать фрицев в их долбаную вальхаллу. Они же ведь себя наследниками древних богов считают, за чистотой расы следят, гребаные арийцы! Но, по-моему, летящей пуле все равно, кого убивать – немца, русского ли, цыгана или еврея. Что и было наглядно доказано – всякий раз, когда поднималась группа немцев, я давал им встать и тут же бил на первых шагах. Рядом азартно стрелял из самозарядки Томилин, внося свою лепту в схватку и предупреждая о попытках рывка, которые я не замечал. Конечно, тут важнейшую роль играл снайпер: видя, что я сосредоточил огонь на одной группе, а другая в это время прорывается к доту, он тут же открывал по ней огонь. В какой-то момент я почувствовал странный, неприятный запах – Томилин предупредил, что это признак перегрева ствола. Также я обратил внимание, что вдруг резко упала точность боя, но просто не мог прекратить стрелять. В итоге из-за перегрева произошел перекос патрона; ох и осуждающим же взглядом посмотрел на меня второй номер! Но дело было сделано: фрицы начали откатываться. Когда закончился бой, я обессиленно приложился к фляжке. Теплая, отдающая чем-то металлическим вода показалась настоящим нектаром, и я не мог остановиться, пока не вылакал половину сосуда, после чего щедро полил себе лицо и макушку. Об экономии думать не хотелось – в голове же неверяще и восторженно билось: я жив! жив! А потом мы услышали шум мотора чего-то крупного – вначале издалека, а потом все ближе и громче становился этот звук, и оттого страшнее. Наконец, я разглядел вдалеке приближающийся с тыла к фрицевским позициям танк. На секунду я даже обрадовался: как же, может быть, это наш? Но после понял: нет, не наш. А еще понял, что с танком фрицы нас размажут до конца дня. Вновь стало страшно и горько. Немного оклемавшийся старший лейтенант, выйдя на поверхность, только злобно, забористо выругался – танк медленно так, неспешно приближается к дотам. За ним держатся две или три группы фрицев, среди которых снайпер заметил даже огнеметчиков. Пока, правда, немецкий штурмовой отряд приближается к самому крупному укреплению на правом фланге, а ведь там находится командир роты гарнизона. Эх, если бы орудия дотов можно было развернуть к танку… Кажется, я сказал это вслух – потому как возившийся с пулеметом недовольный Томилин (который, кстати, действительно хорошо знает матчасть и, возможно, все же сумеет починить «дегтярева») глухо ответил: – Если подойдет поближе, то фланкирующим огнем доты могут гадину достать. У нас на вооружении сорокапятимиллиметровое орудие противотанковое, оно на пятьсот метров до сорока миллиметров брони взять может. А казематная пушка – у нее калибр семьдесят шесть и два миллиметра, она и больше пятидесяти пробивает. Но только немец не дурак, подходить не будет. Встанет как раз за полкилометра и будет снаряды в бронезаслонки вгонять один к одному – у них, говорят, оптика качественная, цейсовская. А пока дот молчит под обстрелом, штурмовики его и выжгут. Наши вон, везде уже отступили… – Да как тут не отступишь, если потери?! Да у нас отделение погибло, прикрывая дот! Немного успокоившись после вспышки эмоций, я спросил уже мягче, но с поддевкой: – Что за танк-то? Или не все знаешь, умник? Евгений немного стушевался, пытаясь разобрать медленно двигающуюся вперед машину, потом плюнул на это дело: – Танк как танк, пушка, гусеницы… Я согласно кивнул – танк как танк, хотя башня у него какая-то странная… И вдруг в голове будто бы само собой всплыло: Штурмовое орудие вермахта StuG III Ausf. A. Лобовое бронирование 50 мм, вооружение – короткоствольная 75-мм пушка. Состоит в штате моторизованных и пехотных дивизий вермахта как мобильное средство уничтожения пулеметных гнезд и полковой артиллерии, способное наступать в боевых порядках пехоты. Отличие от танка – отсутствие дорогостоящей вращающейся башни. В годы Великой Отечественной войны самоходка зарекомендовала себя в качестве эффективного истребителя танков, обладает мощным бронированием и удачными малыми габаритами, удобными для засад. Что-о-о-о?! У меня вновь открылось послезнание, игра заработала?! Глава седьмая 23 июня 1941 года. Декретное время: 12 часов утра. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона Интерфейс! Чудо! Интерфейс оказывается перед моими глазами… Быстрее!