Выход! Ошибка… Отказано по уровню доступа. Да что за хрень?! Выход!!! Ошибка… Отказано по уровню доступа. Так, ладно, не паримся… Это ничего страшного, раз игровое сопровождение подает признаки жизни, значит, в будущем оно сможет восстановиться до своего нормально рабочего состояния. Наудачу пробую команду «сохранить». Ошибка… Отказано по уровню доступа. Твою ж дивизию! Но ведь хоть что-то же должно работать?! Настройки! Так, вроде не выдает никаких сбоев! Заработала?! Нет, не заработала. Интерфейс задрожал, а буквально секунду спустя и вовсе пропал. На повторную попытку что-либо вызвать игра не отзывается, уродина… – Ром, ты чего? С тобой все в порядке? Ко мне довольно встревоженно обращается второй номер, и я тут же на него срываюсь, не удержав в себе накопившееся раздражение: – За пулеметом смотри, мастер-ломастер! Чтобы через минуту был готов к бою!!! Женька дергается от моего крика, как от пощечины. Глаза его наливаются яростью, и, кажется, парня сейчас прорвет – довольно справедливо, кстати – до перегрева «дегтярев» довел именно я. Однако Томилин сдержался – и только что готовый встретить в штыки его пусть и справедливый, но наезд, я тут же сдуваюсь. – Прости… Накатило просто. Взгляд товарища яснеет, хотя обида, конечно, не уходит полностью. Но слово, как говорится, не воробей… Между тем «штуга» подкатывается к командирскому доту метров на триста – все равно ведь вне зоны стрельбы орудийных казематов. И снять с них пушки, увы, невозможно… Грохот выстрела самоходки подобен удару грома, а от бетона советского укрепления поднимается белое облако взвеси. Интересно, сколько попаданий выдержат стальные створки амбразур? Впрочем, фрицы не дожидаются, пока «штуга» их пробьет – под прикрытием огня боевой машины к доту бегом устремляется группа фрицев. Неожиданно сзади сухо щелкает одинокий выстрел «светки», а на спине одного из фрицев ярко вспыхивает пламя, задев и бегущего рядом солдата. Даже до нас доносится отголосок рева объятых химическим огнем людей… – Молоток, Гриня! Александр, вставший рядом, лишь победно улыбается, зато восторженно кричит старлей, вернувшийся из дота вместе со снайпером. Однако их ликование словно ножом обрывает, когда «штуга» вдруг разворачивается в нашу сторону. Спустя секунду взревел мотор самоходки, и, довернувшись так, чтобы следовать параллельно линии укреплений, штурмовое орудие начинает неспешно катить вперед. При этом фрицы отступают к бронированной машине и прячутся за ее правым бортом таким образом, чтобы «штуга» закрыла их от нашего огня во время движения. – Боец, достань ствол, аккуратно постучи по нему в месте, где застряла гильза, и выбивай шомполом. Если успеешь смазать – смажь, но чтоб к началу атаки пулемет был исправен! Совсем недавно едва ли не умирающий Михайлов приободрился, точнее сказать, разозлился, и злость ему явно помогла. В голосе командира слышится рокочущий гнев, не терпящий задержек или возражений, потому о том, что цинк мы весь опустошили, я уже молчу. Вместо этого, хлопнув Женьку по плечу, тихо говорю, как только командир от нас отступил: – Самоходка вон как черепаха ползет, не спешит. Сейчас я попробую до окопов слазить, патронов и гранат, если есть, достану. Томилин лишь согласно кивает. Предупредив второго номера, я поднимаюсь по ступенькам и тут же, распластавшись на земле, начинаю спешно ползти по-пластунски к оставленной позиции. Бегом эти сто метров можно преодолеть одним рывком, но как-то неохота подставляться под пули. Ползу минут пять, весь взмокший от напряжения. И каково же мое удивление, когда в траншею буквально следом вваливается, считай, весь гарнизон дота, включая второго номера с пулеметом и самого старлея! Нет только снайпера; а Михайлов меж тем держит в руках трофейный МП – мой трофейный! – а за спиной командира болтается мешок с гранатами. У меня буквально пропадет дар речи от неожиданности, а старлей тут же начинает отдавать распоряжения властным, жестким голосом: – Разобрать трофейные винтовки и боеприпасы! Все найденные патроны от СВТ сдаем пулеметному расчету. Самсонов и Томилин: набить максимум дисков и приготовить «дегтярев» к стрельбе! Люди принимаются энергично двигаться по ходам сообщений на полусогнутых, не высовываясь за бруствер; я «мародерствую» вместе со всеми. Спустя пять минут, отщелкнув все имеющиеся винтовочные патроны из магазинов, найденных на телах павших, нам с Женькой удается набить шесть дисков. Тела наших павших, как и трупы фрицев, складируем на разных концах траншеи; по окончании же работы я с изумлением уставился на старшего лейтенанта, переодевшегося в форму погибшего унтера! Точнее, только в китель. На моих глазах командир сноровисто увязывает несколько немецких колотушек с помощью телефонного кабеля. Заметив мой взгляд, Михайлов сухо прокомментировал: – Противотанковая связка. Если не подорвать танк, он нас похоронит в ближайшие пару часов. Подойдет он на все те же триста метров, так что мне нужно проползти еще двести и притвориться мертвым фрицем. Может, что и получится… Ну а вы, братцы, уж постарайтесь меня прикрыть! Я замер, не в силах и слова произнести. Это же верная смерть, там за самоходкой еще человек тридцать держатся! Старлей только приподнимется для броска, как его тут же нашпигуют свинцом! Из-за поворота траншеи показался Филатов, прервав мои панические размышления: – Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант? – Разрешаю. – Диски к «дегтяреву» набиты всеми найденными патронами 7,62, но я также обнаружил исправный и готовый к бою трофейный немецкий пулемет. К нему еще есть половина ленты в пятьдесят патронов. Я могу набить ее до конца и поддержать огнем, я уже разобрался, как из МГ стрелять. Самсонову ведь второй номер сейчас все равно не нужен. Командир согласно кивает. – Добро. Значит, теперь смотрите внимательно оба: я выползаю вперед и двигаюсь навстречу танку двести метров – он вон уже, к нам развернулся. Вы внимательно смотрите, где я остановлюсь. Когда машина подкатит ко мне метров на десять – не раньше! – тогда открывайте огонь по фрицам, отвлеките их. Эта грохотулина, – тут Михайлов показал на связку аж из семи гранат, – весит килограмма под два, мне бы ее хоть на десять метров швырнуть, и то удача… Так что раньше не стреляйте. После короткой паузы старлей как-то вымученно улыбнулся и добавил словно бы извиняющимся тоном: – Ну что, соколики, пожелайте мне удачи! – Удачи!!! Мы практически хором выкрикнули свой ответ с Томилиным. И у меня нешуточно сжалось сердце – больно сжалось. Что-то такое я поймал во взгляде Михайлова, обращенном к нам напоследок, прежде чем старлей начал свой последний путь навстречу смерти, перевалившись через бруствер… Хотя придумка командира с переодеванием и может сработать, и сам он вооружен трофейным автоматом, однако же шансов, что ему удастся отступить, пусть и под нашим прикрытием, подпустив врага вплотную… Я их не вижу. И в его взгляде я точно угадал обреченность, но еще… в нем будто бы сквозило немое извинение. Словно бы не сам начальник заставы пополз на верную гибель, а нас послал… В голове сами собой всплыли строки из мемуаров какого-то петербуржского экскурсовода, ветерана ВОВ. Он в своей книге приводил примеры исключительно жестоких командиров РККА, способных без всяких зазрений совести кидать людей на убой, под вражеские пулеметы, даже не попытавшись их подавить. И что только предельно жестокие, безжалостные и бессердечные командиры могли выжить в бойне Великой Отечественной. Ибо те, кто сохранил человечность и совесть, сами шли на смерть, видя, как гибнут вверенные им подразделения… Кажется, сегодня, здесь и сейчас я вижу живое воплощение этого примера. Иначе почему именно командир пошел на смерть? У него ведь двое детей, жена… Но и застава действительно погибла. Сколько нас в строю осталось, тех, кто только вчера на рассвете принял первый бой?! После утреннего штурма десятка полтора от силы… Так, хорош. Надо успокоиться. Что бы там ни задумал Михайлов, но из всех здесь присутствующих только он сам способен воплотить это в жизнь. А вот лично мне нужно постараться его прикрыть так, чтобы старлей живым вернулся в этот окоп, и нечего хоронить командира раньше времени! Стоит сказать, что план Михайлова вполне удался: медленно, практически незаметно ползя вперед, он сумел сблизиться с самоходкой. Причем та, несмотря на первоначальный прогноз про остановку за триста метров от дота, проехала даже чуть дальше. И теперь все мое внимание приковано к кажущейся практически детской фигурке, аккуратно ползущей по невысокой траве навстречу немецкой технике. Вот между ней и «штугой» остается метров тридцать… Потом двадцать… Я нервно облизываю губы и еще крепче сжимаю левой рукой ложе пулемета. Пятнадцать… Неожиданно штурмовое орудие тормозит, а секунду спустя из-за ее кормы показывается пара фрицев, буквально бегом срывающихся вперед – и ведь по направлению к старлею! А в следующий миг справа пророкотал МГ Томилина – и короткая очередь буквально смела обоих фашистов. Все, похоже, командира заметили. Открываю огонь и я, силясь достать кого за броней машины – и тут вдруг мотор «штуги» взревел, и самоходка рванула вперед, прямо на привставшего Михайлова. Последний даже не попытался уйти в сторону или отбежать назад – несильно размахнувшись, он метнул связку гранат под днище накатывающей на него стальной громадины… Через секунду страшный удар бронированного корпуса самоходки просто разорвал старлея пополам, тут же подгребая под себя поломанное, искалеченное тело геройского мужика. Жуткая смерть, при виде которой меня словно парализовало… А еще две секунды спустя пророкотал негромкий взрыв уже под задними катками штурмового орудия, и, дернувшись, самоходка встала. Еще не веря, что у командира все-таки получилось, я до рези в глазах всматриваюсь вперед, туда, где застыла бронированная «штуга». Минуту ничего не происходит, а потом люки машины открываются, и из стального нутра показываются артиллеристы, окутанные густыми клубами дыма. Экипаж спасается с обреченной самоходки… – Да хрен вам, твари!!! Жму на спуск, отстрелив три-четыре патрона. Прицеливаюсь, и снова стреляю. Две очереди сбивают с брони двух фрицев, еще одного члена экипажа снимает Женька. Был ли четвертый или нет – не знаю. Но больше из подбитой машины уже никто не показался, а минуту спустя в ней начали детонировать снаряды. Вскоре мощный взрыв вырвался двумя струями пламени из люков, одновременно раздув броню изнутри… Штурмовая немецкая группа в этот момент решила благополучно отойти, оставшись вне досягаемости нашего эффективного огня. …А тело командира, Василия Михайлова, так и осталось погребено под горящей броней. И хоронить не придется – что там теперь хоронить-то осталось? Будет числиться без вести пропавшим, если, конечно, мы не доберемся до своих и не расскажем, как сложил голову настоящий русский герой – один из сотен тысяч павших на поле боя в эту страшную войну. И вновь в голове всплыло когда-то давно прочитанное и до поры до времени прочно забытое: «Нет больше той любви, чем если кто положит жизнь свою за други своя…» Может, не дословно, но примерно так. И вновь я увидел тому наглядный пример… Тут до моего обоняния донесся запах паленой плоти – и когда я понял, чья именно плоть горит сейчас под самоходкой, меня жестоко вывернуло наизнанку. Что за гребаная гадость эта война!!! Мерзость, грязь, боль и кровь – все, что я могу сказать о ней! …Это был страшный день, к концу которого я едва мог отдышаться от гари и дыма сгоревшего пороха. Доты выдержали еще три атаки, хотя и не все: командирский, который начала гробить самоходка, под вечер издали расстреляли три легких маленьких орудия. Под прикрытием их огня к укреплению все же подобрались огнеметчики и выжгли его, не жалея химических смесей. Гарнизоны же оставшихся дотов потратили все снаряды и практически все патроны, и ночью человек восемнадцать уцелевших красноармейцев и погранцов откатились к нашему укреплению. Ибо только оно, безоружное и незащищенное, по злой насмешке судьбы имеет амбразуры с тыла… Мы пережили два мощнейших артналета, когда по бетонным укрытиям долбила мощная гаубичная артиллерия, и это, скажу я вам, пожалуй, одно из самых страшных событий, что я пережил в жизни. Хотя… за последние два дня я пережил много чего страшного, такого, что и представить себе не мог! И все же, когда огромные снаряды врезались в перекрытия на потолке, гулко взрываясь, так что каждый раз закладывало уши да плиты над головой буквально гнулись, устрашая возможностью обрушиться сверху, подгребая под себя… Такого и врагу не пожелаешь пережить. Конечно, какому-нибудь абстрактному врагу. Вполне конкретным немцам я бы пожелал пережить все это воочию и в двойном размере – к примеру, чтобы потолок дота на них реально рухнул! Все диски «дегтярева» я выпустил днем по врагу – вон стоит пулемет в углу, пылится. Толку от него больше нет, но выбрасывать верно послужившее оружие как-то негоже… Между тем сейчас у парней на руках уже не осталось советского вооружения. Точнее, «светки» у некоторых есть, но только для рукопашного боя, с примкнутыми штыками. У десятка бойцов немецкие магазинные карабины; каким-то чудом вновь сумел снарядить ленту трофейного МГ Томилин (а ведь пятую за день!). Оставшиеся три обоймы «родных» патронов 7,62 отдали Гриневу. Из командиров – пара младших лейтенантов, кто возглавлял доты, да раненный в руку лейтенант Перминов, автоматически возглавивший заставу… Из девяти бойцов. У него, как и у прочих офицеров (вообще это слово здесь вроде не в ходу, но я иногда так называю про себя мужиков с кубарями в петлицах), при себе остались табельный ТТ и наганы – как, впрочем, и у меня еще есть трофейный пистолет. Точнее, пистолеты. Ужина уже не было – консервы кончились, а фрицы в этот раз ходили в бой без сухарных сумок. Но есть-то в принципе и не хочется, только пить, а вот фляжками, наоборот, мне разжиться удалось. Так что лично я напиваюсь вволю, прежде чем закрыть глаза. После всего увиденного думал – не усну, но, как оказалось, вторую ночь бодрствования организм не потянул, практически сразу забывшись беспокойной, тяжкой дремой. Что удивительно – со сновидениями. Вначале я увидел обеспокоенную маму. Что-то ей объяснял, доказывал, спорил… Потом она заплакала, и я почувствовал, как отдаляюсь от нее, уже не успевая сказать такие важные и простые три слова: «Я люблю тебя». Потом я подумал, что проснулся, увидев все тот же бетонный каземат вокруг себя и спящих рядом парней, однако понял, что все же нахожусь за гранью реального, разглядев над собой улыбающихся Нежельского и Михайлова. Они оба как-то мягко, ласково смотрели на меня, и это было особенно страшно, учитывая, что из виска парторга мне прямо на лицо капала холодная кровь, а запекшиеся, обгоревшие губы старлея полностью открывали зубы. Они звали меня за собой, пытались поднять, я бешено упирался, сопротивлялся, а потом… Потом вдруг, словно наяву, я вновь увидел каземат – только днем. Кажется, следующим днем, назавтра, потому как в этой яви сквозь амбразуру я стреляю из пистолета, а не из пулемета или самозарядки. Стреляю в виднеющиеся сразу за стеной серые фигурки. Раз, два, три… Сухой щелчок – в обойме кончаются патроны. В панике оборачиваюсь, смотрю по сторонам, взгляд утыкается в валяющегося у другой амбразуры мертвенно-бледного Томилина, пытающегося что-то прохрипеть… В ленте трофейного МГ блестит всего один патрон, но прежде, чем я успеваю броситься к пулемету, свет в моей бойнице меркнет. Вновь разворачиваюсь к ней – и взгляд утыкается в раструб огнемета, смотрящего мне прямо в глаза. А потом из него вылетает тугая струя химического пламени, опалив лицо, и, взревев от дикой, невыносимой боли, я просыпаюсь… Глава восьмая 24 июня 1941 года. Декретное время: 1 час 37 минут. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона