В другой раз она записала меня на прием к отоларингологу или какому-то еще коновалу, во всяком случае, она очутилась в приемной, злясь, что нужно еще ожидать; и только когда подошла наша очередь, врач спросил: - А сын где? Мать помчалась домой, взбешенная словно бык, которому насыпали соли в ноздри, и хотела узнать, какого черта я не сижу в приемной у врача. Я ответил на это, что понятия не имел про визит у врача, мать на это: что я обязан знать подобное, так что я, сам уже на взводе, спросил: - А ты в течение того часа и не заметила, что меня нет? Мама выпалила из себя множество слов о том, сколько всего у нее на голове и на шее, и вообще, она не обязана эти вещи держать в голове, потому что ей следует помнить вещи другие, более важные, у нее целая толкучка, автострады вещей, орды и ватаги вещей, что нервно собираются и стекают, словно рыбы на сортировке, вот я должен был быть там, так что обязан, и не о чем тут говорить… И вот так она болтала, все глупее и веселее, так что под конец мы оба заходились от смеха. Мама испекла пиццу, я выскочил за мороженым, потом мы вместе посмотрели "Крылышко или ножка" с де Фюнесом, потому что его как раз крутили по телику. Прекрасные воспоминания. Но давайте вернемся в самый центр Балтийского моря. Платон выхватил пистолет, у матери для принятия решения оставался лишь момент. В голове у нее взорвались выборы самой милой студентки, то чудовищное унижение, и эта картина наложилась будто негатив на багровую рожу Платона. Вопреки всем советам отца, она прицелилась в бедро, желая сохранить моряку жизнь. В фильмах типа "Дочери полка" или "Кадета Русселя"[59] бравого солдата ранило в руку или ногу, а потом он ходил здоровый и веселый. И она нажала на спусковой крючок. "Балтиец" чуть не оторвал ей руку, а бедро Платона взорвалось фонтаном яркой крови. Мужик сполз по рулевому колесу на мокрую палубу, напрасно хватаясь за рукоятку. На предоставление первой помощи оставались секунды. Мама схватила полотняную ленту, одну из тех, которыми крепили чемодан во время шторма, и попыталась завязать над раной но Платон схватил ее за декольте и уже доставал пальцами до лица, наощупь, похоже, что его голову уже охватила темнота. Он пытался что-то сказать, хватал мамины запястья, словно желая потянуть ее за собой в смерть или хотя бы прижать к себе; этого мы уже никогда не узнаем, потому что он умер. Мама, поднимаясь, вернулась на сцену кинотеатра "Ленинград", где Януш Христа рисовал труп, лодку и ее саму, с полосой ткани и пистолетом в руках, а их публики выскочил Вацек, красивый будто менестрель, и заорал: - Убийца! Старый ее парень орал у нее в голове, а старик – с палубы. Мама перерезала его путы. Отец тут же начал целовать ее окровавленные руки. Она попросила его прекратить. Мертвый Платон, которого тащили по палубе, хлопал челюстью, словно рассказывал очередную поучительную историю. Сукина сына не удавалось поднять. Они перевалили тело через борт. Голова мертвеца еще зацепилась о двигатель, и только потом наш бравый моряк хлюпнул в воду. Тонул он медленно, разведя руки. За Платоном в море полетела пара пистолетов, что был у Платона и горячий еще "балтиец". На прощание отец нежно покрутил его в руках. Мать думает, что этот пистолет он жалел больше, чем Платона. Краснофлотцев навалом, "балтийцев" – всего пятнадцать штук, эти уже не размножатся. Только лишь бесценная волына упала в море, старик перегнулся через борт и крикнул: - Сука-блядь, у нас неприятности! О крови Я не затем живу над морем, чтобы по нему плавать, но про тросики кое-чего знаю. То есть, я имею в виду тесьму или металлический трос, соединяющий ключ зажигания с телом рулевого. Тут вся штука в том, чтобы лодка не уплыла, если волны утянут человека за борт. В тот день море было спокойным. Рулевой неспешно тонул за бортом, а на его бедре на солнце поблескивал ключ зажигания. Впервые в жизни матери хотелось прибить отца. В течение лет она, якобы, сжилась с эти стремлением. Это было настолько нелепо, что даже смешно, а ведь еще мгновение назад я ломал себе голову, неужто моя мать, эта гордая, забавная, да и вообще-то спокойная бабуля, могла пришить какого-то типа. Старик, вроде как, пытался багром схватить тот ключ или хотя бы подтянуть тонущий труп. Он цеплял его крюком за тельник, за челюсть, наконец это удалось ему с ремнем. Платон грохнул о борт, а над ним и над промокшими и покрытыми кровью родителями кружили визгливые чайки. И вот эти мои нелепые, придуманные родители встащили труп на палубу, то есть, перевесили его через борт, словно скатанный ковер. Как только мать схватила ключик, они снова выбросили дружка в воду. Мать клянется, что этот плеск помнит до сих пор. Они немножко пересидели в тишине. Похоже, они всегда так делали, если что-то шло не так. Молчали, вдыхая любовь и страх, все в крови. Старик загваздал мундир, мать – платье, и борт и палуба лодки тоже были в крови. Отец посчитал, что следует действовать, и выбрал курс на север, матери осталось сражение со всем этим бардаком. Кровь сходит с трудом, сам помню, как отрубил себе кончик пальца вскоре после открытия "Фернандо", вторые сутки на ногах, связанный цепочкой поставок и волей гостей. Махнул тогда тесаком, и получи фашист гранату. И никогда бы в жизни не мог представить, что столько вытечет из дурацкого кончика. Понятное дело, что ни о каких больницах дело не шло, залил палец спиртом, закрутил марлей и вернулся к работе. И выскабливал доски, кухонную столешницу, пол и стены. В противном случае клиент получил бы более кровавый стейк, чем он бы того желал. Еще была история с курткой. От матери я получил такую джинсовую, Levi's, которую она купила на площади за большие бабки. Да каждый говнюк мечтал о такой. На мне она лежала будто вторая кожа. Что-то нашептывало мне оставить ее дома, но хотелось, чтобы меня увидели дружки. У них бы я получил дополнительные баллы. Вполне возможно, что меня бы приняли в банду? Мы развлекались в лесу за Витомином. Там валялась масса военных грузовиков, транспортеров, мотоциклов, сожженных танков, тачек и тому подобного шайса. У нас, в Труймясте, до недавнего времени такие кладбища были повсюду. Теперь же они погружались в грязь, зарастали зеленью. Короче, я хотел показать себя крутым хлопцем, заскочил в грузовик через разбитое окно и распанахал себе руку. И через лес помчался к ближайшей колонке, держа ладонь подальше от тела. Напрасный труд. Ребята качали воду, а я пытался удержать кровотечение и сразу же отмывал куртку. Один мужик со стоянки дал мне бинт. Домой я вернулся весь в соплях, с розовым рукавом и уверенный в том, что мать меня прибьет. - Это всего лишь тряпка. У тебя еще будет куча замечательных курток, - так погасила она мой страх и стыд. Но сама выглядела перепуганной. Эту джинсу она отстирала в холодной воде, выискивая каждый розовый след. На лодке мать начала с блузки. Чистила перекисью водорода из аптечки, осматривала на свет и снова отстирывала. Старик в это время следил за курсом и даже и не думал помогать. Блузка сохла на надстройке за боковым прожектором, мать закрепила ее на релинге. Сама же взялась за очистку палубы. Она бы с удовольствием взяла мундир на тряпки, поскольку его и так собирались выбросить, но папа запретил. У него была своя гордость, а у мамы – больше работы. Рулевое колесо рычаг скорости, показатель топлива, вольтметр, показатель давления – все было забрызгано яркой артериальной кровью. Мама хлестнула водой из ведра и начала оттирать, а отец, сжимая рулевое колесо, ругался, что она их потопит. Она промывала щетку, а сквозь пальцы протекала светло-розовая вода. И она, местечко за местечком, очищала следы Платона. Борта она отмыла с обеих сторон. Палуба выглядела чистой, но такой не была. На блузке она тоже обнаружила небольшое стадо красных точек, точно такое же на показателях скорости и рычаге скорости. Только-только обнаруживала одно пятнышко, как сразу же высматривала десять. Мать драила все сильнее, желая сцарапать краску и вгрызться в древесину, лишь бы только пропали те чудовищные доказательства вины. Страх бросал ее к рулевому колесу и вновь на палубу, она металась в злорадном шлепанье тряпок, в отсвете вечернего солнца – сволочного гада, который все делает красным. Отец схватил ее, тряхнул, хватит, Звездочка, хватит уже. Только мать и не думала переставать, поэтому старик повернул ее, словно соломенную куклу и показал далекую линию берега. Деревянный мол походил на улыбку; за дюной вращала крылья ветряная мельница. Доплыли. Об объявлении Вписываю имя отца в окно поисковика. Давно следовало это сделать. В польском Нете попадаю на пару упоминаний, излагающих уже известную мне историю. Николай Семенович Нарумов, мой якобы папочка, был советским капитаном третьего ранга, и вправду обучал индонезийцев в Гдыне, смылся в Швецию на моторной лодке вместе с любовницей. Фамилия матери нигде не указывается, нет ни слова и о Платоне. Она могла прочитать эту историю, а точнее всего, услышала ее в молодости, этим побегом, как здесь пишут, жила половина Гдыни. Переполненный надеждой, гашу сигарету в баночке от селедки и перескакиваю на российский поисковик, пользуясь переводчиком. Но тут полная лажа, потому что существовал еще один Николай Семенович Нарумов, летчик, сбитый над Словакией под самый конец войны. У него имеются свои улицы, памятники и масса текстов с воспоминаниями, московские националисты даже написали о нем песню. Мой папочка теряется в этой навале. Ради порядка просматриваю фотокопии "Дзенника Балтийского" и "Вечера Выбжежа" за вторую половину 1959 года. С точки зрения властей, бегство офицера на Запад граничило со скандалом, газеты об этом молчат. Зато мне попадается упоминание про катастрофу в бассейне номер четыре. Таинственный объект, прежде чем грохнуться в воду, какое-то время висел над Кашубской площадью, его видели работники окрестных складов. Даже про американца пишут. У него, якобы, было два сердца, спиральная кровеносная система и по шесть пальцев на каждой конечности. Он отбросил коньки в гданьском госпитале, сразу же после того, как врач снял с него браслет. Об участии старика Интернет молчит. Мама наверняка тоже об этом читала. В девяностых годах к нам съехались японцы, которыми предводительствовал какой-то псих из-под Кракова. Они разыскивали космитов, летающие блюдца, обнаружили лишь песок и ракушки, глупость разошлась кругами по воде. Закуриваю сигарету и размышляю, что дальше. Иногда простейшие способы бывают самыми наилучшими. И я составляю объявление следующего содержания: "Народ Интернета! Я разыскиваю информацию о капитане Николае Семеновиче Нарумове, который летом 1959 года на моторной лодке сбежал в Швецию". Читаю эти слова пару раз, после чего, немного поколебавшись, дописываю: "Якобы, в январе того же года в Гдыне разбился неопознанный летающий объект. Дайте знать, если что-то знаете и об это. Отблагодарим стейком и бургером, потому что мясо способны готовить так, как никто другой". Чтобы обеспечить внимание, прибавляю фотку с сиськами, делаю из нее сладенькую кошечку и забрасываю пост в соцсети "Фернандо" и на свой собственный профиль. А вдруг кто-то и ответит. Жратва на шару открывает любые двери. О призраках Старик пришвартовался и упаковался в черный костюм. Мундир они затопили в мешке с гранатами. При этом отец явно немного растрогался и подумал, что вместе с мундиром хоронит свое прошлое и будущее, штрафбат и адмиральские погоны. Он взял чемодан и помог матери сойти на мол. Дул ветер. На острове их приветствовала бурая трава, большой каменный крест и единственная стенка разрушенной церкви. По выбоистой тропке они добрались до рыбацкой деревушки – группки длинных одноэтажных домиков с небольшими окнами. Рыбаки дали им супу и самогонки. Мужчины носили свитера и бороды, их жены походили на троллей, их глаза были похожи на камни. Родители уселись за деревянным столом, старик пил и объяснял, откуда они взялись, клянясь при этом, что у них нет никаких нехороших намерений.