Все это она осматривала, украдкой щелкала снимки, считая кадры, а Едунов тем временем убеждал ее, что никогда не хотел меня обидеть, просто так вышло, что зря мы вообще сбежали, ведь он нам бы помог. Мать начала прохаживаться по салону. Она раскрывала книги, вроде как из скучающего любопытства. Там были туманные фигуры в неуклюжих скафандрах и тарелки, ухваченные на зернистом небе. Едунов подчеркивал в них какую-то чушь о летающих сигарах и путешествиях на Венеру. Еще он обожал закладки. Она спросила его, легонько, есть ли у него сын. Тот не понял, о чем речь. Та пояснила, смелая и умная, самая великолепная в мире девушка, что подобными вещами, как правило, интересуются дети. У одной из ее пациенток есть десятилетние близнецы, те приносят в ее стоматологический кабинет комиксы и фантазируют о марсианах с буравчиком на рожице. Едунов холодно ответил, что все это серьезные дела, тут не над чем шутить. Хеленка подбодрила его рассказывать дальше, она с удовольствием узнает. Хозяин перевернул рыбу на сковороде и пригласил гостью в кабинет. Он выглядел так, словно бы в нем кипели робость и гордость. В кабинете у него был письменный стол, достойный адмирала, видал я такие, засыпанные документами, снимками и заметками. На полках лежали скоросшиватели, там же были папки, завязываемые на бантик, два шкафа: обычный и несгораемый, а еще двери с кучей замков. Совсем как у нас в Крофтоне. Воняло пожилым мужчиной. Едунов должен был засиживаться тут сутками. Хелена спросила, над чем он здесь работает. Весьма тронутый, тот начал ей показывать самые различные чудеса, связанные с иными мирами: фотографии космических кораблей, похожие на те из книжек, но оригинальные; показания похищенных пришельцами из космоса бедняг, у которых отобрали память и волю, зато оставили импланты в носу; напечатанное на машинке показание водителя грузовика, который увидел столб атомного огня, а потом для него время пошло вспять; рассказ женщины, которая ехала на гостиничном лифте в компании типа без носа и рта; детские сны о кольцах далеких планет и отчеты про сошедшие с ума радары в Вашингтоне в мае пятьдесят второго года. По мнению Едунова, существование внеземных цивилизаций – это факт, с которым следует считаться; сам президент Трумен засвидетельствовал их существование; США и Канада даже договорились по вопросу исследования неопознанных летающих объектов. Уже в сороковых годах американцы телепортировали целое судно, вроде как миноносец, рассказывал Едунов. Произошло это в Филадельфии. Были использованы космические технологии, те же самые, которые Гитлер применял для постройки своих ракет. Во всяком случае, тот миноносец окутался туманом и исчез, чтобы вернуться в то же самое место парой часов позднее, совершенно целый, полностью исправный, вот только экипаж сошел с ума или врос в судно: головы, ладони и ноги моряков стали одним целым с материалом корабля. Хелена поддакивала, трепетала ресницами, а Едунов достал из сейфа стальной винт, вроде как с того корабля. Он держал его перед собой и пояснял, что его сделали из элементов, не известных на Земле. В конце концов, Хелена сообщила, что все это ужасно увлекательно, но, как ей кажется, рыба пригорает. Об иной руке Едунов погасил электрический свет, зажег свечи и накрыл на стол. На нем он поставил тарелки с рыбой и с картошкой. Жестом он пригласил Хелену занять место. Он подлил ей вина и разглагольствовал, словно вместо лжи у него изо рта вылетали золотые червонцы. Знаю я таких. Тут речь шла о чем-то больше, чем секс с прелестной вдовушкой, возможно, даже не о мести. Более всего на свете ему хотелось быть мной, Николаем Семеновичем Нарумовым. Он жаждал моей силы, моей храбрости, он даже согласился бы на выпадающие от голода зубы, на необходимость варить лед и жевать сапог, я сбежал из немецкого плена, а он – нет, я был в штрафной роте, а он не был, потому что всю войну просидел в Москве и не командовал даже собственным хуем, не говоря уже об эсминце. Я добыл самую красивую во всей Гдыне женщину, так что он желал иметь ее, ибо, благодаря этому, каким-то образом сделался бы мной. Люди меняются, превращаясь в людей, например, Дастин – в меня. Пока же что они элегантно кушали, разговаривали. Хелена спросила, что он, собственно, делает в Штатах, ведь он уже не работает в посольстве и на приемах его искать напрасно. Настроение Едунова испортилось, он сказал, что об этом они говорить не станут, поскольку он выполняет важные задания большой степени секретности. Этой информации должно хватить. Хелена смеялась. Где мой муж, спрашивала, где я – Николай Нарумов? Вместо ответа Едунов извлек из себя каскад комплиментов. Это ведь какое громадное достижение: получить высшее образование в Америке, хотя на свет появилась в портовой дыре где-то в стране народной демократии. Да еще и открыла собственный кабинет, работала столько лет, даже будучи в положении, даже сейчас, после рождения ребенка. Как там сынок? Растет здоровым? Хелена ела рыбу и прятала испуг. Едунов говорил про дом в Крофтоне, о пациентах, о выездах с животом под штаб-квартиру Фирмы. Он знал о ней все. Она повторила свой вопрос: жив или нет, только теперь ответ сделался ясным: живу, как и каждый отец, в собственном сыне. Мать вспомнила, что пришла сюда не ради забавы, раз уж Едунов так хорошо знает ее жизнь, то знает и то, насколько она занята. Она хочет правды. Какой угодно. Услышит ее и уйдет, больше он ее не увидит. Едунов ожидал чего-то совершенно противоположного. Он наклонился через стол, положил свою ладонь на ее ладони и произнес с весельем, построенным на страхе, что да, ему известно, что со мной произошло. Он никому об этом не говорил. Хелена одна узнает, но если даст кое-что взамен. Чего он хотело, легко догадаться. Мать забрала руку, Едунов обошел стол и опустился перед мамой на колени. Коснулся ее ног, ища дороги к внутренней части бедер. А у Хелены все еще была рыба во рту. Едунов сказал, что не сделает ей ничего плохого, наоборот, всех, что были у него до сих пор, он осчастливил. Он бы и упал на Хелену, но ему не хватало руки, чтобы опереться. Пытался целовать, хватал за бедро, лапал грудь через блузку. Мать оттолкнула его, но он, все же, был тяжелым, а когда навис над ней, словно ночной кошмар, с действующей рукой на краю стола, крикнула, что скорее уж легла бы с обезьяной, чем с таким уродом, и наверняка у него всего лишь половинка члена. Едунов ударил ее кулаком в лицо, разорвал блузку, схватил бутылку и плеснул вином в лицо моей Хелены. Ах, мой хуй ей не нравится, так будет бутылка, а хуя такая блядь и не заслуживает. И тут же завыл, словно бы уселся на раскаленных углях. Хелена вонзила ему вилку в руку, да так, что столовый прибор пробил ее навылет. Мать поднялась, а Едунов все так же стоял на коленях, одуревший от боли и от того, что его застали врасплох, с этой своей лапой, которую он держал на высоте лица. Он глядел на кровь, на неподвижные пальцы той единственной руки, которая еще секунду назад была здоровой. Хелена забрала сумочку и фотоаппарат, она отступала в глубину дома. Потерявший соображение Едунов полз на коленях и обещал ее убить. Она ударила его по роже книгой о Бермудском треугольнике. Моя бравая Звездочка, моя Хеленка. Книга была замечательно изданная, тяжелая, с массой иллюстраций, твердая, оправленная в полотно; в ней осталась дыра, и наверняка она до сих пор сохранилась – след от выбитых зубов Едунова. О решающей схватке Едунов просил вызвать врача И дать ему сердечные таблетки из шкафчика в ванной. Именно с этого начал, когда пришел в себя. Он лежал под окном, с рукой, привязанной галстуком к батарее отопления, той самой, что была недействующей по причине гарпуна. Хелена хотела, чтобы вторая все время была у него перед глазами. Ноги ему она связала веревкой, очень профессионально, как будто бы половину жизни проплавала на судах. Моя девушка! Я когда-то забрал у него, размозжил ему одну руку; вторую у него отбрала моя красивая, изумительная жена. Она сказала, что обдумает эти просьбы, как только узнает правду о муже. Хелена сидела на стуле, играясь то окровавленной вилкой, то ключами, которые она вынула из кармана Едунова. И курила сигарету. То есть, не в затяжку. Она ведь не затягивалась. На столе рядом стояла бутылочка с сердечными таблетками. Изо рта у Едунова текла кровь. Он дергался, побежденный и взбешенный, то ругался, то пытался брать на жалость и клялся всем святы, что ничего не скажет, а Хелене и так не хватает храбрости, чтобы его убить. Тогда она рассказала ему про Платона. На лодке храбрости ей хватило, а поскольку сумела застрелить того глупого доносчика с добрым сердцем, то с такой гнидой, как Едунов, справится. Еще она подсунула ему под нос пучок ключей. Сказала: - Можешь жить, можешь – нет. Выбирай. Тот еще раз дернулся, но сил у него уже не было. Попросил попить, так что она принесла стакан воды и влила ему в рот. - Мы хотели похитить его, чтобы отвезти в Москву, - прохрипел Едунов. – То есть, хотел не я, а Юрий. Об огнях Едунов переправил тело американца через границу. Оно ожидало в тайнике в юго-восточном квартале Вены. Я попрощался с женой, надел штиблеты, пальто из ламы и направился к Вотивкирхе. Дул ветер, сбивая огонь с зажигалки. На ступенях я подождал минут около двадцати в сопровождении Кейт, с которой когда-то я спал, а может и не спал, трудно сказать. Не могу я оценить и размеров собственного страха и стыда, ведь я должен был увидеть Юрия. Еще я думаю о тонком слое снега, лежавшем перед церковью, о ее мрачном интерьере, освещенном свечами, о рождественских гирляндах на университетских зданиях неподалеку и о темном парке, где между деревьями густели тени. У меня было оружие в кармане и сигарета в зубах. Наконец подъехал "фольксваген", из "фольксвагена" вышел Едунов, мы поздоровались, не пожимая рук, и все поехали в тот тайник. За нами в фургоне ехал Уолтер со своими людьми. Водитель Едунова на красном свете дал газу, и так мы от них оторвались. Во время поездки я сидел сзади, так как не знал, что уже появился некий Дастин, а я буду жить в нем, как всякий отец в сыне. Я думал о том, то ли выстрелить Едунову в висок, так как он сидел спереди, а потом уже терроризировать водителя. Такое решение избавило бы Хелену от массы хлопот. Перед входом в тайник у меня забрали оружие, Кейт тоже должна была отдать пистолет. Здание было песочного цвета, с большим гаражом, окруженное оградой. Перед гаражом стоял фургон, "вольво". А среди банок из-под краски, возле лестниц, в холодильнике, сваленном на садовый шланг, лежал тот самый космический труп. У Едунова было пять человек, мы были только вдвоем. Я сделал то, что от меня требовалось; Едунов поднял крышку холодильника, и я увидел "американца": длиной он был метра полтора, с мелким телом, над которым окаменела громадная, покрытая инеем голова с высоким лбом; череп высился вроде конуса. Рот был не больше спички, глаза огромные, без век. Я мог поглядеть в них на себя: обвисшая морда, опухшие щеки, багровый нос. Руки, хрупкие, словно у ребенка, лежали вдоль тела; на каждой из них было по шесть пальцев. Я даже высмотрел более светлый след от сорванного браслета. Это и вправду был он, мой летчик с пляжа в Редлове. Я подтвердил его тождественность, Едунов закрыл холодильник. И тут появился молодой офицер военной разведки, Юрий Николаевич Нарумов.