Более-менее, я представляю, что ему было нужно. Он надумал себе, что они отдадут тело, а вот меня заберут в Москву, там подвергнут пыткам, допросят, а в конце концов – повесят. Вот тогда он восстановит уважение у своих и сделает настоящую карьеру в органах. Ему не нужно будет никому ничего доказывать. Он добьется справедливости и отомстит за мать – затащит отца-предателя назад на родину. Именно такую коррекцию планов нам представили. Кейт возвращается сама, с трупом, я, связанный, еду к границе, потом через Прагу в Москву. И совершенно по делу обе стороны выигрывают, с одним маленьким исключением. Такими, как я, людьми жертвуют, именно так диктует рассудок. Кейт не хотела соглашаться, и ее застрелили. Застрелил лично Юрий. Наверное, я такие с ней переспал раньше, а может мы даже стали постоянными любовниками. Я сделал так, потому что с Хеленой уже не находил общий язык. Наша любовь сработалась, словно двигатель или сносилась будто перчатки, а мне нужны были восхищение и восторг. Именно такой я и есть. Я должен видеть в глазах женщины преданность и влюбленность, словно бы я был великаном, а она родилась из фасолинки. Потому с женой отдалились один от другого. Она была мне верна, но мной уже не восхищалась, да и не была за что. С другой стороны, мы с Кейт могли и не пойти в постель, она просто влюбилась, и ее душила любовь сама по себе так долго, пока не решила побороться за меня в неудачный момент. Именно тогда Юрий ее и застрелил. Когда она умерла, я еще был спокоен. Взбесился я по дороге к фургону. Меня вели двое по бокам и третий сзади. Я вырвался и попытался убежать, совершенно по-дурацки, все мои выдержка, гордость и сила воли пропали, изгнанные диким страхом. Я прекрасно знал, что меня ожидает. Мои яйца подсоединят к аккумулятору. В рот вставят деревяшку, после чего спилят зубы и оттрахают в задницу ножкой стола. Я предпочел умереть, чем добраться до Москвы. Из двух зол уж лучше, чтобы меня застрелил собственный сын. Эти трое свалили меня на землю и вытирали моей щекой бетонный пол, а врач, который их сопровождал, потому что в подобных ситуациях имеется и врач, ввел мне успокоительное. Мне следует призвать в мыслях Хелену и сожалеть обо всем том зле, которое я ей причинил. Но я думал о себе, потому что в подобные минуты есть только мы: мелочные и охваченные ужасом. А потом сделалось темно. Тут мое свидетельство заканчивается, остается рассказ Едунова. Меня, живого и бессознательного, закинули в заднюю часть фургона. Едунов отругал Юрия, потому что операция должна была пройти без трупов. Кейт перекинули в угол, освобождая место для холодильника. Планировали, что фургон заедет задом в гараж, они на ремнях загрузят тот холодильник, и все вместе, то есть мертвый "американец" и я поедем в Чехословакию. Где-то на средине этой фазы операции вырубилось электричество, свет погас во всей Вене. Хелена в этот момент успокаивала нервы в баре гостиницы "Бристоль". Едунов с Юрием считали, будто это какая-то акция, они распределили людей по всему тайному убежищу, наблюдали за улицей. Фургон ожидал на подъезде с включенным двигателем. В соседних окнах загорались ручные фонари и свечи. Повсюду царила ранняя декабрьская темнота. С мрачного неба выстрелил сноп света, ослепительный в своей яркости, электрическая вспышка – она зацепила крышу фургона, разлилась в воздухе, словно волны на воде, и пропала. Сразу же после этого вернулось электричество. Из кабины выскочил ничего не понимающий водитель Едунов тут же приказал открыть грузовой отсек. Там нашли только наручники, все еще запертые. И никакого пленника, ничего и никого. Издевка голого пола. А я исчез, и меня до сегодняшнего дня нет, потому что поселился в свете. Об американце (2) Едунов лежал, все еще привязанный галстуком к батарее отопления, в окровавленной рубашке и без нескольких зубов. Он шевелил мизинцем, остальные сделались черными и неподвижными, похожими на остатки обгорелых веток, отрубленных возле ствола. Он уже отбросил остатки достоинства, умолял, зарекался, что сказал правду. Въездные ворота были закрыты, высокой ограды не перепрыгнул бы даже кто-нибудь такой же высокий, как я. Я же испарился в звездном луче, меня поглотила Андромеда, летающая тарелка захапала ей принадлежащее и смылась. Они безрезультатно обыскали дом. Чудо: невозможное бегство – пленный прошел через закрытые двери, растворился в воздухе. На решение загадки этого странного события не хватало времени, соседи наверняка у слышали выстрел, в гараже стыла Кейт. "Американца" погрузили в грузовой фургон, кабину заняли водитель и Едунов. Юрий с остальными сел в "фольксваген". Разъехались в две разные стороны: Юрий в контактную точку в Вене, Едунов – на секретный пограничный переход. - Туда я так и не добрался, - сообщил он Хелене, не отрывая глаз от мертвеющих пальцев. – Операция оказалась катастрофой, ну а меня твой муж уже второй раз обвел вокруг пальца. Я боялся. Что мне было сказать? И я поехал к американцам, договорился с Уолтером. А меня назвали изменником. Сукин сын полюбил жизнь в Штатах, и еще он знал, что за весь этот бардак в Союзе получит по голове. Его карьеру уничтожат, никто не задрожит, услышав его фамилию, потому что скажут, что он растяпа и псих. Возможно, он даже получит личные пару метров преисподней в подвале? Он поставил все на одну карту и сбежал И этой картой был труп пришельца. Именно это Едунов и сказал Хелене. Я лично не передал тело, поэтому он сделал это, по крайней мере – попытался. Ему ведь нужны были гарантии, на основе которых он построит свою будущую судьбу. Хелене осталось сделать ту последнюю, окончательную вещь. В комнате за кабинетом, которую она выявила, обыскивая дом, были замурованы окна. Не было никакой мебели и голые стены. Посредине стоял холодильник, закрытый на висячий замок. Понадобилось какое-то время, прежде чем она решилась его открыть. Так ведь всегда и бывает. Мы желаем узнать правду и боимся, когда та мертвая правда лежит рядом, под ключом и на морозе. Хелена вернулась к Едунову и бросила с весельем в голосе: - Одной руки тебе хватило бы. Хотя, как мы знаем, иногда и двух рук мало. - Позвони врачу, – прохрипел тот. Хелена взяла аппарат со столика у софы, подтянула кабель и поставила рядом с Едуновым. Тот застонал. Бессильный и обманутый, он стучал ногой в стенку. Трубку он едва удержал. Беспомощный палец соскальзывал с номеронабирателя. - Сам позвони, - произнесла Хелена, бросая Едунову баночку с таблетками, и ушла. За собой она тащила туристический холодильник. О договоре Я расписался за стаканчиком, даже и не знаю, когда Юрий звонил. Еще звонил Куба, звонили Клара и Олаф. Слишком поздно для подобных разговоров. Скотч входил в меня, словно мед. Я достигаю того состояния величественного упойного кайфа, когда мысли просветляются, словно храбрость, а сердце разогревается до смелых планов на развалинах сомнений. Сейчас я мог бы убить дракона, а мне необходимо лишь человека. Я так давно не пил. И тосковал по той силе, что сглаживает все колючки в мире. Юрий снова звонит, отвечаю на звонок. Сукин сын понятия не имеет, с кем он на самом деле разговаривает. Прошу, чтобы он включил камеру в своем телефоне, а свою оставляю отключенной. И правда, он торчит на том сраном моле, да еще и крутится вокруг собственной оси, словно куколка в шарманке для кагебистов. Я вижу открытое море с красными огнями судов, горб темного леса, даже устье Утиной речки и орловскую таверну, белые доски самого мола и фонарь с печальными лампами. Он спрашивает, есть ли у меня уже то, что для него так важно, то самое, что Хелена забрала у Едунова, чтобы купить себе новую жизнь. Об этом пускай у тебя голова не болит, говорю ему; пока что этого у меня нет, но пускай надеется. Это второе известие оставляю для себя. Передо мной, между компьютером и бутылкой, лежит закрытый последний конверт от Хелены. Излагаю свои условия. Встретимся в условленном месте в пять утра, я передам ему эту бесценную вещь, он же взамен оставит в покое Олафа и Клару. И никогда больше к ним не приблизится, не позвонит, не вышлет электронное письмо, никогда не появится в "Фернандо" и ничего там не съест, даже если бы то был самый последний во всем мире ресторан. Всю оставшуюся часть своей обосранной жизни он проведет вдали от этих двоих, от моих самых любимых. О собственной безопасности молчу, будем серьезными, дела зашли слишком далеко. Юрий соглашается после минуты деланных сомнений, как будто бы хотел спросить: это уже все? Но не спрашивает. Он только хочет знать, какое место я выберу, где мы встретимся. И ответ он ведь знает. Такое только одно. О каштане (2) Вскрываю конверт от Хеленки, тот последний, который сын получил уже в больнице, прежде чем моя любимая отправилась на операцию и умерла. Жаль, что меня там не было. Я мог бы ее защитить. Вытаскиваю нож из нейлоновой сумки. Хоть и пьяный, я все еще могу сделать это одним плавным движением. Пронзаю воздух перед собой, вонзаю лезвие в воображаемые сердце, печень и бедренную артерию, калечу несуществующие ладони, напрасно защищающие путь к призрачному горлу. Наконец вскрываю конверт и прячу нож. Из средины выпадает листок, на нем единственное слово, написанное врачебным почерком моей Хеленки, буквы качаются, словно соль анекдота. И это слово: каштан. Дерево, которое посадила весной пятьдесят девятого года, когда мы были почти счастливы. Поднимаюсь, в голове все кружится. Предметы мебели расползаются, как на сбитом снимке. Спускаюсь, держась за поручни. Иду за дом, земля лепится к туфлям. А вот и наш каштан, и дупло в этом каштане. Высоко, так что возвращаюсь за лестницей, не могу ее найти, потому что не знаю, где Хелена ее держит, она вечно прятала мои вещи, книжки, запонки, портсигар, охотничий бинокль, никогда они не лежали там, где я их оставил, сейчас точно так же. Шастаю по дому, ищу лестницу, где люди вообще держат лестницу, в конце концов, плюю на все и хватаю стул. Тяну его за собой, а деревянные ножки бьют по ступеням. Влезаю на этот стул. Пытаюсь достать до дупла, сую руку по самое плечо. Хватаю. Что-то там ждет меня. Падаю на траву. Минутку лежу. Небо ясное, наполненное звездами, как будто бы снова наступила весна. Держу темный вакуумный бокс в форме цилиндра, длиной с полметра, тяжелый. Уже за столом чищу этот футляр, стряхиваю листья и паутину. В средине ожидает секрет Хелены, но это же и часть моей большой тайны.