Поехали на такси. Сквозь туман пробивались красные трамваи со снегом на крышах. Я слушаю про стены с дырами от пуль и неработающие фонтаны, о живописных падениях конькобежцев и об осаждаемых пивных, а еще о том, как мама приклеила нос к стеклу, и ей было хорошо. К моему несчастью, она твердит, будто бы все пребывание в Вене помнит, словно это было только вчера. Опасаюсь монолога про шницели, но получаю вот такой вот о лифте. Ночевали они в гостинице "Бристоль". Перед входом ожидал портье в котелке, с медного потолка свисали хрустальные люстры, бой внес чемоданы в лифт. Он был выполнен из дерева, мрамора и искусственного золота. Старик тут же свалился на кожаное кресло, мама стояла, потому что стояли лифтер и бой с багажом. Лифтер нажал на тройку, и они тронулись, раздался звук, словно бы кашлял робот. Лифт тащился под стон натянутых тросов и бурчания стали, трясясь на каждом этаже. Трясся и мой старик, истосковавшийся по минибару В номере мама застала стеклянную лавку, небольшой секретер, туалетный столик и маленький камин, обложенный книжками на немецком языке. На стенах висели портреты аристократов и охотничьи сценки. Еще в номере была вторая туалетная комната и вид на Оперу. Мама утверждает, что роскошь противна только глупцам и сволочам. Она долго стояла под душем, а когда вышла, закутавшись в халат, за столиком ожидал отец, тоже освеженный и успевший принять. Тут же охлаждалось шампанское, блины с икрой лежали на серебряной тарелке, огонь трещал в камине и в глазах старика. Он отодвинул стул маме и пустил Шопена. Что произошло потом мне известно, но я умолчу. Мне нужна правда, но без излишних подробностей. Отец клялся, что никогда не поменял бы маму на другую женщину, и он благодарил за совместные годы, говорил страстно, как всегда он, а у меня в голове взорвалась память тела Клары, тех легких грудей и родинки на шее, равнины живота и красивых лопаток, которые сходятся одна с другой, когда я держу ее за волосы, вплоть до беленьких ступней, узких ладоней и наших различных тайн, которых никто у нас не отберет. Я обязан сейчас пойти в спальню, мы в этом нуждаемся, тут ты права, Клара, она всегда права, во мне страх и стыд, я не могу взять вот просто так и пойти, чувствую себя неполным и грязным, так что сую башку под кухонный кран, врубаю холодную воду, отряхиваюсь, вытираю руки и возвращаюсь к компьютеру. Я думаю о маме в той гостинице и о том, что случилось потом. Когда она проснулась, свечи уже гасли. Она подошла к окну и поглядела на здание Оперы. Шел снег, дети бросались снежками в окна машин. Гостиница укачивала теплом и тишиной. Она почти что поверила, что несчастье пройдет стороной. Об эскалаторе Во время завтрака они встретили Уолтера и Кейт. Уолтер был из тех мужчин, которые носят очки только лишь затем, чтобы прибавить себе серьезности; он постоянно осматривал свои ногти и отгибал мизинец всякий раз, когда поднимал чашку. Зато Кейт мама вспоминает как корову с обвисшим бюстом и на шпильках. Старик поглядывал в ее направлении, подавал ей огонь и быстро отстрелял свои самые лучшие шутки. Родители ели омлет, горький, крепкий кофе заставлял их строить рожи. У противоположной стены стояло фортепиано, и старик, уже после коньячка ради разогрева, пожелал сыграть на этом инструменте, он вообще заявлял, что не имеет себе равных. До этого дня мать не видела его хотя бы с детским ксилофоном. Кейт рассказывала о покупках, о бутиках на Корльмаркт, а под конец переставила пепельницу на соседний стол, потому что в таких, якобы, монтируют подслушку. Она сообщила, что встреча у старика назначена в пять вечера на лестнице Церкви Обета. Туда он обязан идти сам. Маме это крайне не понравилось. Уолтер объяснил, что пока что никакого Юрия там не будет, только человек, который эту встречу устраивает, и что ему необходимо заплатить. После этого он передал отцу конверт с долларами. Мама все время пыталась узнать, что здесь происходит. Кто этот тип? Почему Юрий не придет сразу? Кейт обещала, что заскочит вечером в гостиницу и все объяснит. Эта вот встреча в одиночку висела над родителями в течение всего дня. Они пошли осмотреть картины Климта, выпили кофе в гондоле карусели. Время немилосердно тянулось. Папа практически не говорил. Над крышами домов торчала колокольня Вотивкирхе. Старик попрощался в четыре, хотя дорога до места занимала пару минут. - Любовь, которую переходил, сынок, на вкус, словно остывший обед, который ты ешь из чувства голода, - слышу я. Мать немного походила по городу. Рождественские огни отражались в лужах, а люди несли бумажные пакеты с подарками. Мать купила какой-то долбанный костюмчик и грохнулась на эскалаторе торгового центра. Нет, у нее не стучало молотом сердце, не потемнело в глазах, утверждает, что ее попросту придавила печаль. Лично я считаю иначе. Я думаю о ее приступах дома и на экзамене, опухоль родилась именно тогда и только ожидала себе в голове, невинная, словно большой пальчик ребенка, пока не проснулась через десятки лет и раздолбала мать изнутри. Люди ее подняли. Вернулись воспоминания. Мать думала про Юрия, который прилетел из самого Советского Союза, и о находящихся относительно недалеко родителях, к которым она не могла поехать в гости. В отражении на магазинной витрине она увидела постаревшую сумасшедшую тетку. Только что купленный костюм остался на ступенях, мама вернулась в гостиницу и там кружила между окном, кроватью и туалетным столиком. Проходили часы. Мать присушивалась к стальному кашлю лифта, пыталась не глядеть на часы, часы пялились на нее, и так вот оно и шло. В конце концов, кто-то постучал. К сожалению, это была Кейт. Она сообщила, что у нее важная информация для отца, и удивилась, что тот еще не вернулся. Так что они ожидали вдвоем: мать и та корова с губами, словно два склеившихся глиста. Мне нравится, когда мама плохо говорит о других. Тогда я чувствую, сколько в ней жизни. Старик вернулся около полуночи, находясь в ауре успеха и недавно переваренного алкоголя. Он схватил мать в объятия и закричал, что все прошло просто великолепно. Потом выпил рюмку рома, выразил не терпящее отлагательств желание переговорить с Кейт один на один, закрылся с ней в туалете и открыл краны в ванне. Мама сидела в комнате одна, слушая шум воды, а почему не прорвалась к этому клопу вместе с дверью, и вправду сложно понять. Наконец они вышли, Кейт чухнула, а отец опустился на колени и положил голову маме в подол. - Послезавтра я встречаюсь с Юрием, - шепнул он. – Через два дня все закончится. О фортепиано Мама поднялась рано и написала письмо дедушке с бабушкой. Старик в это время валялся навзничь и храпел. Мать утверждает, что письмо содержало эмоциональную херню, и сегодня она не стала бы его писать вообще. Если уж ты сделаешь кому-то зло, то, по крайней мере, не извиняйся. - Я писала, что приехала бы в Польшу, если бы это было можно, вот только Колю оставить не могла, потому что он был уже как старый бассет-хаунд, растерянный и злой, - расчувствовавшись, сообщает мать, конфета выпадает у нее из пальцев на пол часовни. – Меня печалило то страдание, которое я им принесла, так что написала еще и об этом, потом еще прибавила, что жизнь у меня хорошая и замечательный дом, это чтобы они не беспокоились. Тогда в Вене я бы все отдала, чтобы их увидеть. Написала адрес на конверте и сраз уже отдала почтовому служащему для отсылки, потому что могла бы и раздумать. От родителей сбежать невозможно, говорит она еще. Мы желаем известной нам с детства любви без каких-либо условий. Родители – это не люди, а тотемы, слышу я; дождь хлещет в окно за витражом, а я представляю себе дедушку и бабушку, выструганных из букового дерева и обвешанных искусственными цветами, как они торчат посреди громадной площадки, между продовольственным магазином и пожарной частью, в кровавом ливне. Во время завтрака Кейт спросила у матери, купила ли она себе что-нибудь. Уолтер передал отцу очередной конверт с долларами. Родители отправились в город тратить бабки. Мать вспоминает экипажи, в которые были запряжены белые лошади, виадуки над крышами жилых домов и совершенно бесящее напряжение, которое они пытались переходить и заболтать. Юрий то, Юрий это, как будто бы это она сама волочилась по бесконечным ступеням Вотивкирхе. Старик рассказывал, как выкрадывали немцев из-за линии фронта. Подкрадывались ночью, выбирали какого-нибудь урода, тащили к себе, обосравшийся говнюк выдавал все, что было нужно, а потом его расстреливали. Дружки погибали часто, он перестал различать живых и мертвых, в конце концов сам посчитал себя трупом. - А рядом с тобой я воскрес, - известил он. Понятия не имею, что мать должна была с подобной новостью делать. Она просто потащила его в город, куда глаза глядят. Так они попали на разрушенную бензозаправку, где их застала темнота, и старик буквально дрожал от страха, пялясь на незнакомые дверные проемы. - Здесь может случиться что-нибудь нехорошее, - буркнул он и стал выглядывать такси. Вечером они пошли на "Летучую мышь", по словам мамы, в "Рыжем Коте" играли лучше, а старик не был бы самим собой, если бы не пропустил парочку стаканов в ресторане гостиницы. Мать села с ним. Отиец сыпал шутками и поглядывал на фортепиано. Кроме них в ресторане находилась пожилая пара, какие-то шведы и еще пердун с внучкой. Старик же отодвинул рюмку, вытер губы и отправился сыграть для мамы Шопена. Когда он усаживался за инструмент, мать опасалась, что им придется платить за разломанный инструмент. Папочка же поправил табурет под задницей, сгорбился и ударил по клавишам на пробу. Рассказ мамы замедляется, ее голос становится более глубоким, ее пальцы сжимаются на моем предплечье. - При первых же звуках, люди повернули головы и так уже и остались. Только вот та маленькая девочка тут же пошла танцевать, потому что в зале зазвучали мелодии, словно бы мой Коля, человек, которого я любила, несмотря на все его зло и скуку, не предупреждая, вытолкнул ее в небо из становящихся твердыми грозовых туч. Эти звуки временами терялись, гибли в басовых раскатах грома и возникали из них, неуверенно, словно я и мой единственный. Эти звуки вливались мне в живот, будто жидкое золото, а тяжелые капли расплавленного сердца стекали у меня по ребрам. Именно так я себя чувствовала, честное слово. Я увидела наши хорошие и нехорошие моменты в какой-то мозаике, которая внезапно обрела смысл, а Колю, которого знала пятнадцать лет, с которым занималась любовью под ярким солнцем на террасе виллы "Под негром", и которого годами скатывала с обоссанной постели, именно того самого моего мужа, я видела в совершенно новом свете. Он ласкал клавиши и подскакивал на табурете, словно бы собирался подняться в воздух вместе с инструментом, из которого он высекал всю печаль выжженной любви. Пускай летит в небо, там ждут, думала я. Быть может, для таких как он, места на земле нет? Быть может, и для нас тоже никогда не было? Та маленькая девочка, что танцевала, вынула цветы из вазона и дала их отцу. Сам я из той ночи. Выскочил из фортепиано. Об электричестве Старик договорился на три часа дня. Все утро он просидел на краю кровати и пил игристое вино из минибара. Мама обняла его. Отец вздрогнул, словно бы сбрасывал кожу или ненужные крылья. В номер они заказали омлет с фруктами и воду с лимоном. Воду старик тут же выдул. В отношении еды презрительно фыркнул. Он долго стоял под душем, набрал мыло на кисточку из барсучьей шерсти, обмазал рожу от шеи до глаз, подождал немного, пока щетина чуточку размякнет и старательно снял мыло длинными движениями бритвы. За это время я сделал бы обед из двух блюд, десерта и напитка, сегодня утром я молниеносно побреюсь одноразовым станком, одновременно подгоняя Олафа, чтобы тот почистил зубы. Папочка в халате выглядел старик стариком, у него отвисла кожа под подбородком, кожа висела на гладких щеках. Он строил планы на вечер. Родители должны были идти на "Дон Кихота", на такой балет в Замковом Театре, и мама даже спросила, где же тут смысл, раз неизвестно, как пройдет встреча с Юрием. Старик попросил ее не беспокоиться, день пройдет для нее быстро, а вечером они будут скучать на том "Дон Кихоте". После этого отец записал ей телефонные номера Кейт и Уолтера и попросил, чтобы она им без дела не названивала. Мама гладила ему сорочку, а отец переключал радиостанции, пытался читать, пялился в окно и все ждал, пока не уберется молодняк, делающий ласточку на тротуарах. Наконец завел часы и надел их на руку. У него были красивые часы от Тиффани, золотые, которые мама подарила на сорок четвертый день рождения.