В ходе ссор он размахивал сжатым кулаком и буровил всякую чушь, что сам представлял жизнь по-другому. Если мама отвечала, он накручивался еще сильнее, совал случайные вещи в сумку, бездарно высыпал призрачные камни из обуви, желая выйти на мороз в майке и пиджаке. Он запросто мог бы вскочить в машину и покатить в лес, так что мать баррикадировала ему дорогу, закрывала двери, после чего убегала с ключами по всему дому. Старику догонялки быстро надоедали, в особенности, если мать сбегала на второй этаж. Он стоял внизу, угрожал, что выбьет окно и сбежит из этой тюряги, в которую дом превратился. Но тут же расстраивался, выпивал, что у него там было и засыпал на диване. Извинения выглядели еще хуже. Старик приносил цветы, сумочки и сережки, падал на колени, целовал руки, клялся, что Хелена – это весь его мир, что сам он понятия не имеет, зачем так делает. Ему просто хотелось лучшей жизни для себя и для нее, в особенности – для нее, ну, опять же, и обещал, что никогда уже ее не обидит. Он забирал маму в кино, в магазины, на залив Чесапик, где сам пил слабенькое пиво и рассказывал одни и те же старые истории. И так оно все и крутилось. - Иногда я все так же видела в нем того мужчину, которого полюбила, - слышу. – Я обманывала себя, что он там, бродит по скорлупе, которой сделался Коля, отчаянно ищет выхода, а я обязана ему помочь в этом. Кто тогда слышал о какой-то взаимозависимости? По дому валялись заметки с расписаниями движения поездов и автобусов между штатами, планы эвакуации города на случай бомбардировки и список вещей, необходимых для выживания в лесу. Мать собирала их, укладывала по порядку, а старик кружил, будто безумный рыцарь в поисках ружейного ершика или телескопической стойки. Наконец он заполз в подвал с биллиардным столом и там и остался. Он снес вниз охотничье снаряжение, радиоприемник, лежанку с соседской распродажи и массу одеял. Внизу же он читал и слушал музыку в окружении стаканов, бутылок и пепельницы. Наконец мать спросила его, что он, бля, вытворяет. Отец посадил ее себе на колени и поклялся, что вскоре все поменяется. Он только закончит одно крупное дело, над которым работает втайне от всех. Тут я собираюсь с силами и спрашиваю, каким чудом она сносила все это. Взаимозависимость взаимозависимостью, но, ведь если бы я откалывал подобные номера, Клара пинками выгнала бы меня из дома. Мама печально усмехается. - В этом-то все, дорогой мой, и заключается. Когда ты живешь с алкоголиком, то массы вещей не замечаешь, опять же, вечно обманываешь самого себя. А кроме того, ведь у нас было и немного прекрасных мгновений. Каждое утро я делала ему кофе и гренки, потом ехала в институт. За это время Коля купил себе новый автомобиль, "студебеккер", крупный, нужный ему для охоты. А мне отдал "форд", я ездила на неем в Балтимор. Если дорога была пустой, я опускала стекла и кричала. О вурдалаках В детстве я ужасно боялся чудовищ. Меня пугали Бука и черно-белый Носферату, которого как-то показали по телевизору. Мама разрешала мне смотреть все, что крутили. Гиперактивное воображение создало чудища, которые добывали себе пищу в парке между Витомином и центром города, и даже возле мусорных баков. Никогда я не заходил в подъезд сам, ожидая, пока не появится какой-нибудь сосед, а когда однажды мать послала меня в подвал за елочными шариками, мне казалось, что я с ума сойду от перепуга. Одиночества в лифте я тоже не мог вынести, поскольку представлял себе демонические пальцы, всовывающиеся сквозь щель внизу, которые сразу же разорвут меня, лишь только лифт застрянет между этажами. Так что за свое прекрасное, несмотря на курево, физическое состояние я должен благодарить многолетний подъем бегом на десятый этаж. Под моей кроватью когда-то проживала громадная крыса с хвостом толщиной с силовой кабель. Дверцы шкафа злорадно вибрировали. Засыпал я исключительно при включенном свете и просил маму, чтобы та сидела рядом, пока я не засну, на что, ессно, охоты у нее не было. Наконец она спросила, чего я боюсь. Я ответил, что чудищ. Ну и зря, заверила она меня. Чудищами являемся как раз мы, люди дрожат именно при виде нас. Они гасят свет, запирают двери на все запоры, тревога заглушает их дыхание. Я сам нисколечки чудовищем себя не считал, так что спросил, кто же я, конкретно, такой. Мама очень красиво изобразила изумление и ответила, что вурдалак. Собственно говоря, мы оба вурдалаки. Я маленький волчонок, а она – грозная волчица. На следующий день, когда я снова отказался, гасить свет, то услышал вой из-за дивана. Мама сидела там на четвереньках и выла, поднимая голову, как будто бы лампа на потолке превратилась в луну. Я свалился на колени и ответил ей тем же самым. Потом мы возились на полу. Я скалил зубы, словно показывая клыки. Так было каждый вечер. Мама выла в кухне, ванной или прихожей, вдобавок комично вращая глазами, и царапала ногтями паркет. Довольно скоро наша забава распространилась на весь микрорайон. Вечерами мы выходили под дом и разбегались в разные стороны. Я бежал к костёлу, к лабиринту низеньких приходских домиков, где встречались анонимные алкоголики, на задворки гастронома и на мусорник, который неожиданно сделался знакомым и безопасным. Там я приседал на корточки и начинал выть. Меня видели одноклассники и нашли еще одну, помимо имени, причину для издевок. Только все это я в заднице видел, потому что был вурдалаком. Как-то раз, весной, в полнолуние, я бежал сломя голову в сторону низких панельных домов на улице Видной, потому что именно оттуда доносился мамин вой. Мы встречались под начальной школой и радостно скалили клыки, терлись носами. На нас наткнулся какой-то мрачный мужик в нейлоновой рубашке и спросил, а не ебанулись ли мы, потому что позорим весь микрорайон, и наше место в Коцборове[66]. Мама оскалила зубы и рыкнула, как будто бы хотела его укусить. Тот был в этом совершенно уверен, потому что она со злостью поперла прямо на мужика. Убегал он так, что сердце радовалось. Дома мама вытащила из холодильника кусок мяса с кровью и спросила в шутку, может мы его сырым слопаем. О Битлах Битлы выступили зимой в Вашингтоне. Билет стоил четыре бакса, я сам его видел, так что знаю. Похоже, что именно тем днем в матери что-то неотвратимо лопнуло, и она потеряла надежду. Хотя, это могло случиться и той замечательной ночью, когда папочка спрыгнул с крыши мотеля головой вниз. Я размышляю над тем, что бы я сделал сам себе, если бы серьезно обидел Клару. В ней этот страх сидит совершенно напрасно. Иногда лишь, в особенности, когда готовлю мясо, когда стряхиваю капли масла на сковороду, когда выхожу из "Фернандо" с затуманенной усталостью, монотонностью и ярким светом головой, опасаюсь, что и вправду мог бы сделать что-нибудь нехорошее, понятное дело – случайно, и если бы верил в Бога, то свалился бы на колени и просил бы его, что бы он вынул из меня, из нас все гадкие вещи. Он бы выскреб рак хирургической ложкой, словно больной плод, думаю, что это ясно. Мне хочется выцарапать отца из себя. Те кусочки, которые мы совместно делим, упырей генома, я срывал бы, словно струпья, высасывал бы тот яд из свежих ран и плевался бы ним; я могу содрать с себя всю шкуру, выдеру ошметья отцовского сердца и циррозной печени, его следы на душе и двенадцатиперстной кишке, и я нассу на них, осчастливив тем самым жену. Просто я ужасно боюсь того, что эта часть истории матери – правдива. А не изнасиловал ли ее мой отец? Рак ее защищает, подсовывая всяческую хрень о пришельцах, маскируя ужасную правду. Кто-то ее раздавил, обидел, вывез на другую сторону Атлантики. Из того, что она рассказывает, ей ужасно хотелось пойти на Битлов, отец сказал, что все билеты мигом разобрали, и ничего уже сделать нельзя, после чего вытащил пару из кармана пиджака. Радующееся, превратившееся в ребенка чудовище. Мать утверждает, что в день концерта[67] снега нападало по пояс, по телевизору передавали посадку самолета с Битлами, а старик заправлялся с самого утра, как и всегда, когда у него были выходные. В конце концов, мать сказала ему, чтобы он перестал, ведь они идут на концерт, на что отец схватил фляжку, позвал Бурбона и каким-то чудом прошел в дверь. Мама была уверена, что через часик он, пьяный, вернется и станет сильно извиняться. Время шло. Мать ожидала в своем вечернем платье. После наступления сумерек из-за заснеженных деревьев появился тролль в мокрых по пояс штанах, в компании веселого Бурбона. Пошатываясь, он пересек порог, снял сапоги, элегантно поставил их к стенке и начал свистеть. Когда мать тащила его в кровать, он еще и напевал. Она накрыла его одеяло, оставила воду, а сама поехала на Битлов. Здание концертного зала было, вроде как, уродливым, словно бойня, чаще всего там устраивали боксерские поединки. Сейчас оно ходило ходуном от бабского визга. Мама приехала в самый последний момент, второй билет она отдала первой встречной девице. Сами Битлы, якобы, были робкими, растерянными, они никак не могли справиться со звучанием инструментов. Только живот у мамы свернулся в горячий клубок, а ребята играли так, что удалось позабыть обо всем. - Я разнюнилась, потому что страшно хотела, чтобы любовь выглядела, как в их песнях. Опять же, чего тут скрывать, Полу я бы позволила сделать с собой все, что угодно. Домой она вернулась ночью. В ней звучала музыка, опять же, она думала про молоденького Маккартни. Папочка протрезвел, приготовил ужин, опустился на колено и поклялся, что он прозрел и все исправит. Я – не такой, как он. Напрасно боюсь. О крыше Старик хотел, чтобы мать его простила. Когда она сдала экзамены за семестр, они отправились в путешествие через всю Америку. Мама рассказывает об этом с восхищением в голосе, но и с ноткой печали, как всегда с ней, она всегда празднует те вещи, которые никогда уже не повторятся снова. Якобы, после скандала с Битлами отец практически не пил, то есть, пил три стакана в день, ведь Бог – он троицу любит. Двинулись они на юг. Бурбон высовывал башку в заднее окно, у него трепетали уши и язык. Начали с Нью-Орлеана и французского квартала, где молодые, в дупель пьяные говнюки бросали маме разноцветные кораллы, прося, чтобы она, взамен, показала им сиськи. Мать опасалась, что отец что-нибудь сделает с ними, но тот был нежен и чудесен; он вел ее в пивнушки, где люди слушали джаз в клубах дыма, а потом шли через истекающий жаром город. Они вдвоем садились в патио с бутылкой вина и парой свечек, а цикады громко играли для них. Мне самому ужасно хотелось бы быть с ними, увидеть их в тот момент. Где-то в Техасе старик сцепился с молодыми людьми. Те угощали его слабым пивом и самокрутками с травкой; папа отказался, вместо того ввязался в дискуссию. Молодняк жаловался на войну во Вьетнаме и отсутствие выборных прав для афроамериканцев (это слово с трудом проходит у мамы сквозь горло), и вообще они утверждали, что в Америке просто ужасно. Так что старик насел на них и громко заявил, что в СССР уже только лишь за подобную болтовню сажают в лагерь, а они здесь стоят себе спокойненько, пивком накачиваются, курят какое-то дерьмо и не задумываются над тем, кто из них капает в безопасность. - Те не понимали, о чем он вообще говорит, - смеется мама. – Я его оставила. Прямо за мотелем расстилалась пустыня, так что я пошла прямо перед собой, далеко за зону видимости огней. И только лишь в темноте задрала голову. Никогда я не видела столько звезд и таких ярких! Я бы, сынок, и дальше пошла в темноту, думала как раз об этом, но потом сказала сама себе, что Коля ведь хороший человек, и возвратилась в мотель. А через два или три дня тот самый хороший человек сделал ласточку на самом краю Большого Каньона. Он и вправду верил, будто бы он бессмертный. Что еще? Он ловил рыбу в Тихом океане и коптил ее потом по ночам, а головы выбрасывал в высокую траву, где уже следили за ним стаи котов. Вместе они шастали по холмам Голливуда, между похожих на космические корабли домов, а маленькая девочка в маме рассчитывала на то, что из какого-то из них выйдет Генри Фонда или Берт Ланкастер. Еще завернули в парк Йосемити, а на обратном пути, наверное, в Колорадо, после целодневной езды среди кукурузных полей, они попали в заплеванный бар, где шел турнир в "дартс", и никто нихрена не верил, что полька с русским едут через всю Америку, раз они, местные люди, не высовывали отсюда носа всю жизнь. - Погляди, сынок. Мама вынимает выцветший поляроидный снимок: на фотографии папочка в белой рубашке и она, со стаканами с выпивкой, на фоне мишени для "дартс", в окружении жирных теток и мужиков в джинсе. - Они сделали две фотки, одну для нас, а вторую поцепили за баром, и, знаешь, если не считать концовки, это была по-настоящему классная поездка. Соберитесь как-нибудь. Возьми Клару с Олафом, и езжайте, как мы, от одного побережья до другого, заскочите и в ту самую пивнушку. Быть может, наш снимок до сих пор там и висит? Мысль об отпуске столь же реальна, что и валящийся с неба человек. А раз уже речь идет о падениях, мама вспоминает особенную, последнюю ночь поездки. Провели они ее в мотеле, где-то в Виржинии. Там у них имелся бассейн. Старик уперся на том, что прыгнет в него с крыши вниз головой. Мать ему запретила. В течение всей поездки он не пил, так что в качестве награды на последний день позволил себе бутылочку. Он выдоил три стаканчика, остальное спрятал и занес под кровать. Маму разбудил вой Бурбона. Старик лежал в бассейне лицом вниз. Вода окрашивалась красным. У лежака стяла пустая бутылка.