– Не знаю. Двинем куда-нибудь. – Тебе бы только двигать. – А что? Сегодня ведь пятница. Чего делать-то? Серьезно. – Пивка закупим. – Ага. – Достали вы меня со своим пивком. Жрете прямо на улице, как бомжи. Хасин сказал, значит, больше никаких разговоров. С самого начала каникул он был злой как собака. Оно и понятно. В июне его скутер отдал богу душу, и с тех пор он был вынужден ходить пешком, как каторжный. Началось с зажигания. А потом вдруг всё посыпалось на хрен: цилиндры, поршни, тормозные колодки, свечи. В придачу эти проблемы со шмалью, какое тут может быть благоразумие? Хасин сплюнул сквозь зубы. Никто больше не шевелился. Элиотт взялся свернуть косячок. После трех время стало похоже на тесто – жирное и тягучее до бесконечности. Каждый день так. Ближе к вечеру город впадал в какое-то мутное оцепенение. Не слышно было ни детских криков, ни телевизоров в раскрытых настежь окнах. Многоэтажки дрожали в знойном мареве, и казалось, они вот-вот рухнут. Временами в тишину врезывался треск мопеда. Ребята моргали и отирали пот, проступавший на каскетках темными пятнами. Внутри, под ними назревало беспокойство. Все были сонные, злые… Да еще этот кислый табачный вкус во рту. Вот бы оказаться где-нибудь совсем в другом месте, на работе, в каком-нибудь офисе с кондиционером, там, наверно, хорошо. Или на море. Хасин тоже психовал. С самого утра у него не набралось и десятка клиентов. Должно быть, появились новые источники. Спрос и предложение подчинялись каким-то магнетическим законам и теперь разбежались, как рассорившиеся любовники. При таких делах Хасин с его корешами скоро окажутся в полной заднице, они все потеряют. Он мог сколько угодно твердить, что брат выручит их, если что, он и сам в это не верил. У этого сукина сына настоящий бизнес, он имеет дело с парнями из Бобиньи, живет в окрестностях Парижа и не был в Эйанж уже года три, не меньше. На звонки не отвечает. Рассчитывать на него не стоит. Если так и дальше пойдет, придется обращаться за помощью к «головастикам». У этих всегда есть способ раздобыть товар, у них свои каналы. Но эта идея ему совсем не нравилась. Иметь дело с этими типами и правда опасно. Они на все способны. Они трахают друг друга, вот уроды, при одной мысли об этом Хасину становилось не по себе. Он прокручивал все это в голове, когда приперся Фред. Этот был из настоящих торчков, всегда такой расслабленный, вежливый такой. Хасин его на дух не переносил. Главное, это дерьмо позволяло себе еще и фамильярничать, потому что оно, видите ли, когда-то знавало кузенов Буали, тех самых, которые первыми организовали в Эйанже трафик шмали, еще в восьмидесятых. – Привет, братишка, – сказал Фред. – Нет ничего. Вали отсюда. Дальше все пошло как обычно. Фред и ухом не повел, Хасин отвечал все более односложно. Фред принялся клянчить: одну дозу, всего одну! Дело дошло до оскорблений. В конце концов перешли к угрозам, и Фред, жалкий и медлительный, соблаговолил отчалить. Сдержанность во взаимоотношениях была его навязчивой идеей. Он так и не нашел чем заняться в жизни: ни профессии у него не было, ни жены, ни преступлений. Жил он с матерью, влачил нищенское существование. Слава богу, у матери была богатая аптечка, которой Фред и утешался, когда нечего было курить. Врачи здесь были добрые. Вся долина нуждалась в паллиативной помощи. – Похоже, у него еще и СПИД, – проговорил Элиотт, глядя вслед этому беспозвоночному. – Глупости. – Да он же подыхает, это сразу видно. – Ну и пусть подыхает, сукин сын. К пяти часам появилась девица с автодрома вместе с матерью, которая держала палатку с вафлями. Обе только и знали, что жрать чуррос и конфеты, не отрывая задниц от стула, при этом, как ни странно, мамаша была настолько же тощей, насколько дочка жирной. Включили генератор, и площадка сразу осветилась множеством лампочек. Мамаша поставила разогреваться формочки, запустила аппарат для приготовления сахарной ваты. По площадке распространился карамельный запах. Заиграла музыка. Ребята сгоняли домой и теперь пахли гелем для душа, волосы их блестели, кое-кто малость перестарался с дезодорантом. Они напускали на себя скучающий вид, типа им все до лампочки, но нетерпение давало себя знать. Наконец явились они. Парочками или маленькими стайками. Девчонки с длинными распущенными волосами смотрели в пол, посмеивались втихомолку и постреливали вокруг глазами. Они устроились по ту сторону площадки, на скамейках или стояли, облокотившись о защитное ограждение. Пришли они из других кварталов Эйанжа или из Ламека и Этанжа, а некоторые приехали на автобусе аж из Мондево. Им разрешили, потому что сейчас каникулы, но при условии, что вернутся они не слишком поздно. У себя в квартале ребята девчонок не клеили, потому что каждая неизбежно была чьей-то сестрой или дочкой. А с этими, пришлыми, можно. Они приезжали каждый день, ради этого кусочка ярмарки. Надо было пользоваться моментом. Хасин первым направился к кассе. Он взял десять жетонов на двадцать монет. Девица за стеклом уже обливалась потом. Узнав песню, послышавшуюся из репродукторов, она прибавила звук. Это была довольно занудная композиция Брайана Адамса, и ее мамаша закатила глаза. Она только что поставила печься первые вафли и обмахивалась рекламной газеткой. Остальные ребята выстроились в очередь за жетонами. Дело пошло. Истратив первые десять жетонов, Хасин купил еще десяток. Почти два часа он катался по кругу. Приятели то и дело врезались в него. Он отвечал тем же. И все это время он думал только о девчонке, что стояла с двумя подружками на краю площадки, той, с кольцами в ушах и французским маникюром. Всякий раз, когда он смотрел в ее сторону, та отворачивалась. Каждый день они чего-то ждали. Но ничего не происходило. Он даже не знал, как ее зовут, ничего не знал. Он никому не говорил об этом. Около восьми она ушла. Она никогда не оставалась надолго. Хасин ушел с автодрома и вернулся к парапету, у которого проходила вся его жизнь. Ему все обрыдло. Элиотт спросил, что с ним. – Ничего, отстань. Тут еще этим болванам, Саиду со Стивом, удалось заманить к себе в тачку двух телок. Хасин сплюнул сквозь зубы. Малыш Кадер смотрел на него. А вот этого делать было никак нельзя. – Чего тебе? – Ничего. – Чего пялишься? – Да ничего. – Кончай пялиться, говорю, сучонок. И так далее. Малышу Кадеру пришлось-таки опустить глаза. Небо над их головами застряло в зубастых челюстях многоэтажек. Фасады зияли узкими глазницами и кривыми ртами окон. Вкусно пахло вафлями. Фредди Меркьюри пел «I Want to Break Free». В конце концов Хасин ушел. Малыш Кадер был весь зеленый. Получил ни за что. – Ну и ну, что с ним такое, не знаю. Вчера мы были на одной тусовке, так он уже там волком смотрел. – С чего бы это? – Не знаю. Гриль свалил. Всех сукиными детьми обозвал. – Тут он прав. Они сукины дети и есть. – Ага, точно. Все засмеялись. Нет, все равно, временами можно подумать, что он того, спятил. Хасин на полном газу выехал на «YZ» из «зоны», пригнувшись, съехал по берегу вниз. На третьей скорости влетел в центр городка. Теперь главное не тормозить – в этом вся фишка. Для этого надо просто заранее вписываться в поворот, а в конце виража снова жать на газ. Мотор бешено тарахтел в переулках. Прохожие успевали разглядеть только тощую фигуру с тонкими руками, торчавшими из рукавов непомерно широкой футболки. Из этого видения и из причиненного им неудобства они сразу делали политические выводы. Семнадцатилетнее сердце Хасина было словно опутано колючей проволокой. Останавливаться на светофорах? Исключено. Все, он больше не может. Временами смерть казалась ему желанным исходом. Вскоре он выехал на шоссе, тянувшееся до самого Этанжа, и остановился на краю поля, где валялись огромные тюки с соломой. Бросив мотоцикл, он пошел прямо по сухому жнивью. Он шагал в хорошем темпе, на губе его проступил пот, голые руки болтались вдоль туловища. Во рту чувствовался медный привкус. С сухим шуршанием прокладывал он себе дорогу, оставляя позади примятый след. Так он шел, пока не устал, присел в тени, прислонившись спиной к стогу. Потом достал из кармана зажигалку и стал играть с ней. Открывал большим пальцем крышку и зажигал, чиркнув колесиком о джинсы. Солнце уже не так припекало, проливая на окрестности мягкий обволакивающий свет. Это была старая зажигалка «Зиппо» бронзового цвета, как во Вьетнаме. Он отнял ее у одного пацана во время выпускных экзаменов за неполную среднюю школу. Каждый год в школу Луи Армана приезжали сдавать экзамены третьеклассники из «Грозового перевала», частного заведения в центре города. Надо было видеть, как они прибывают в своих бенеттоновских свитерках. Высаживая их из тачек, родители с опаской поглядывали на серые строения. Прямо проводы новобранцев на перроне. Это была старая республиканская традиция – сдача экзамена в чужой школе. В первые годы это мероприятие сопровождалось вымогательствами и прочими инцидентами. Но со временем вялотекущая классовая борьба перестала приносить доход. Буржуи из «Грозового перевала» сговорились и стали оставлять дома часики, подаренные по случаю конфирмации. Не снимать же с них рюкзачки от «Tann’s». В прошлый раз Хасин занялся группой волосатиков в рокерских футболках. Вот тогда он и заныкал эту зажигалку и два гитарных каподастра. Голубое пламя вкусно пахло бензином. Он поджег соломинку у своих ног. Та вспыхнула. Искушение было велико, но Хасин затоптал пламя. Медный привкус во рту становился все сильнее. Кислота проникла в грудь, и он почувствовал, как рот наполняется слюной. Он снова зажег зажигалку. Дохнув дымом, с треском и жаром загорелся стог. Остроконечные, сладострастные языки пламени с чудным запахом поднимались вверх. Он отступил на несколько шагов назад, чтобы лучше видеть. Огонь уже бежал по земле, все дальше, в поисках пищи. Хасин дышал полной грудью. На него вдруг снизошел поразительный покой, как это всегда бывало. Теперь можно и домой. Когда мотоцикл тронулся в обратный путь, за спиной у него, казалось, пылала вся долина. – Опять курил? – спросил старик. Хасин не нашел у себя ключей, и ему пришлось позвонить, чтобы отец открыл дверь. Тот стоял на пороге в стоптанных тапках на босу ногу, весь в джинсе, застегнутый на все пуговицы. Глаза с трудом угадывались на его морщинистом лице. Под носом топорщился пучок не тронутых бритвой седых волос. Видел он все хуже. – Да нет же, – ответил Хасин. – Так как? Я могу войти? – От тебя дымом несет. Ты куришь? – Говорю тебе, нет! Отец нахмурился и, наклонившись, понюхал футболку сына. Не переставая ворчать, он пропустил его внутрь. Войдя, Хасин снял кроссовки. Из кухни доносился шум скороварки. Пахло картошкой. – Люди видели твоего брата, – серьезно сказал отец. У него был красивый, низкий хрипловатый голос. Слова перекатывались будто камешки в решете. – Им привиделось. – Они говорят, что видели. Юноша обернулся к отцу, чьи зрачки приняли нечеткий контур и молочный оттенок, указывающие обычно на старость. Однако ему было всего пятьдесят девять. – С чего бы им говорить, если они на самом деле его не видели? – Да не знаю я. Перепутали. – Мне сказали, что он там был. – Чушь собачья. Кончай ты с этим, – застонал Хасин. Старик выглядел озабоченным. Он уже давно не видел старшего сына. У Хасина сжалось сердце. Они с отцом стояли в тесном коридорчике вплотную один к другому. На стенах висели зеркала, старые фотографии, разные вещи оттуда. На полу выстроились в ряд ботинки. Хасин заговорил снова: – Что мы едим? – Что всегда. Иди сюда. Отец вернулся к плите. Перевернул в сковородке рубленые бифштексы, потом включил громче радио, заглушившее ворчание жарившегося мяса. Потом выключил огонь под скороваркой, и они сели за стол. Отец пил воду, сын налил себе стакан гренадина. Было еще светло, но температура стала терпимее. Пахло кофе, весь день простоявшим на огне. Они не разговаривали, ели, положив локоть на стол. Зазвонил телефон, и Хасин побежал в гостиную, чтобы ответить. Это была мать. Она звонила оттуда. Они перекинулись парой слов, но говорила главным образом она. Сказала, что у них жарко. Что рада, что скоро увидит его. Спросила, как он себя ведет. Потом трубку взял отец и несколько минут разговаривал с женой по-арабски. Хасин ушел к себе, чтобы не мешать. Позже отец заглянул к нему. – Ты мэрия ходил? – Ага. – Работа был? Отец жил здесь уже больше тридцати пяти лет, но все еще говорил на очень относительном французском, хотя и приобрел местный грубый говорок. Всякий раз, когда тот открывал рот, Хасину хотелось куда-нибудь спрятаться. – Да нет, нет там никакой работы. – Нет работы? Она говорила, что все в порядке. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, отец вошел в комнату. – Нет. Ты не понял. Она там сидит, чтобы помогать людям, которые ищут работу. Но у них самих ничего нет. Все это вообще ни к чему. – Как это?