В комнате полно зеркал, мягких мячей, фиолетовых и синих ковриков и весов. В остальном она пуста. Я делаю упражнения, которые показывал доктор. Лежу на спине, погружаясь в подушки, опускаю ноги на приступку и тянусь, хотя ногу еще рано нагружать. Стальная конструкция двигается вместе с моей ногой, обещая вернуть мне силу. Проходит пять минут, и я начинаю отчетливо ощущать швы в ноге. И боль. – А тебе не рановато все это делать? – раздается голос. Я оборачиваюсь и вижу в дверях Уилла – потного, с полотенцем на плечах. – Рановато, – отвечаю, но делаю еще пару подъемов. Он подходит и протягивает мне руку – словно мы сейчас на сцене и готовимся исполнить пару па-де-де. Я принимаю помощь. – Ты можешь еще сильнее ее повредить. – Говоришь как один из учителей, – замечаю я. Или как моя мама. – Вот и славно. – Он садится на коврик и начинает разминаться. – Так что тебе можно делать? Что говорят? – Немного растяжки. Легкие подъемы. Нижний станок. Это практически ничего. Уилл приподнимает брови. Жалеет меня. – Может, поговорим о чем-нибудь другом? – молю я, хромая за гантелями в угол. Он опережает меня и приносит их сам. Я что-то бормочу и благодарно улыбаюсь. Мы садимся на пол вместе. – Наверное, не стоит спрашивать, узнали ли они, кто подложил тебе это стекло? – Если только ты этого не знаешь. – Увы. Я бы обвинил Бетт. – Он закатывает глаза. – Но не в этот раз. То есть она могла бы. Серьезно. Не слушай то, что о ней говорит Алек. Она обманывает и его, и всех остальных. Она многим устроила веселую жизнь. Если это Бетт виновата, то она заслужила наказание. Осторожнее с ней. Глаза Уилла расширяются, словно он сам боится того, что говорит. А говорит он то же, что сказал мне Анри в начале осеннего семестра. И то же продолжает писать в записках. А еще это было в послании на День святого Валентина. – Не хочу об этом говорить. И ты ведь уже предупреждал меня, помнишь? – С Уиллом я точно не хочу все это обсуждать. – Как у тебя дела? – Вообще-то хорошо. – Он краснеет – я никогда его таким не видела – и наклоняется ближе. – Кажется, у меня скоро появится первый парень. Такого я не ожидала, но стараюсь не сильно выказывать свое удивление. – Правда? Я его знаю? Он танцует? – Хм… может быть, – отвечает Уилл. – Он высокий, таинственный и очень красивый. Нам сложно знакомиться с людьми не из балетного мира, мы ведь постоянно торчим в студиях, на репетициях, на занятиях… Все это почти не оставляет времени для остального. Приглашения на выпускные и танцы иногда приплывают, но потом прекращаются. Легче встречаться с кем-нибудь из балетного круга. – Давай подробности! Целовались? Ходили куда-то? – Я повторяю за мамой: она так же достает тетю Лиа насчет ее личной жизни. – Не скажу! – Он краснеет так сильно, что его кожа почти сливается с цветом волос. – Пока, по крайней мере. Он, типа, застенчивый. Так что говорят про твою ногу? – Погоди-ка. – Я хитро улыбаюсь. – Не меняй тему! – Давай сойдемся на том, что он очень горяч, – ухмыляется Уилл и открывает рот, чтобы сказать что-то еще… Но в дверях появляется Алек, и Уилл тут же затыкается. Он натужно кашляет и притворяется, что укладывает и без того идеальную прическу. – Привет. – Я здороваюсь с Алеком, и он заходит в комнату так, словно в ней полно мин. Парни не разговаривают, и я никак не могу понять, что только что произошло. 32. Бетт Впервые за всю мою жизнь меня никто не слушает. Даже Элеанор начала надевать наушники и подпевать мелодии из «Жизели», стоит мне только заговорить про Джиджи и Алека, или о том, что Джиджи решила все у меня украсть, или об определенно психическом срыве Джиджи после того случая с печеньем. Но сегодня я вынимаю наушники из ушей Элеанор, когда мы собираемся на утренний урок балета. – Ты меня вообще слушаешь? – Дай мне уже сосредоточиться, – замечает она. – Ты словно одержима. – Что? Нет. – Тогда почему ты только о ней и говоришь? – Просто хочу держать тебя в курсе. Ощущение, словно Элеанор плюнула мне прямо в лицо. Она снова хочет надеть наушники. – Не думаю, что хочу быть в курсе всего этого. Но я не обращаю на ее слова никакого внимания. – Я даже с Джун об этом поговорила. Мы с ней считаем, что у Джиджи интрижка с мистером К. Потому она и получила обе роли. Рука Элеанор замирает в миллиметре от уха. – Я… Я закинула удочку пару недель назад, – признаюсь я, пытаясь вернуть свою лучшую подругу, с которой могу делиться всем на свете. – Просто чтобы проверить. Она краснеет – не той розовой краской, которую схватывают от разгоряченного танца, о нет. Она краснеет так, словно пролетела несколько пролетов лестницы на глазах у всех. Или словно кто-то, кто тебе очень нравится, внимательно следил за козявкой в твоем носу, а ты и не замечала. – Зачем ты это сделала? – Хотела вернуть себе роль. – Скручиваю волосы в пучок. – Раньше такое проходило. Адель мне рассказывала. – Он не расхаживает тут кругами, чтобы вот так просто закрутить роман с одной из своих балерин. Думаешь, он тупой? У него ведь могут возникнуть проблемы. – Адель говорит… – И слышать ничего не хочу. – Элеанор поднимается и хватает свою сумку. – Мне нужно подготовиться к уроку. Глотаю таблетку, чтобы забыться. Моя лучшая подруга только что ушла от меня. Я ее отпугнула. Интересно, сколько таблеток я уже приняла? Кажется, за последний месяц я увеличила свою обычную дозу в два раза. Гоню от себя эти мысли и приглаживаю волосы. Все должно выглядеть идеально. Спускаюсь вниз, в класс. Избегаю взглядов Анри, когда проскальзываю в студию «С». Не было никогда на мне его губ. Я сказала, не было. Держусь в стороне. Девчонки замечают. Джиджи сидит ближе к центру, ее покалеченная нога возлежит на подушечке на стуле, словно на ней хрустальный башмачок. Выжимаюсь на полную, ведь она смотрит. Надеюсь, она себя чувствует сейчас так же, как я, когда Джиджи танцевала передо мной партию феи Драже. Или когда Кэсси исполняла роль сильфиды. Урок заканчивается, и мистер К. сообщает нам, что сегодняшняя репетиция отменена. Сегодня ведь день рождения отца Алека. На него приглашены все учителя и члены собрания, а также куча важных городских людей, которым нравится балет. Мама заберет меня с уроков, чтобы я высушила волосы и купила новое платье. Она считает, что мне стоит попытаться вернуть Алека. Видит, как я расклеилась. Может, она и права. Остаюсь в студии одна, чтобы размяться. Колено болит меньше, если я медленнее остываю после танцев. Другие балерины уже ушли на обед и на занятия. Меня всегда это поражало – как хаос в мгновение ока превращается в полное спокойствие. Как толпа превращается в одиночество. Я никогда не думала, что буду его искать. Двери зала открываются – не медленно, со скрипом, а разом, со стуком, и врывается поток воздуха. Кто-то знает, что я здесь. И кому-то глубоко плевать на этот факт. Это мистер К. – А, тебя-то я и ищу. От его слов по спине пробегает дрожь – вдруг он позвонил моей матери? Или назначил сеанс у психотерапевта? – Здрасте. Слежу за голосом. Медленно поднимаюсь, хотя колено все еще болит. Нужно закинуться «Эдвилом» и, может, съездить к своему физиотерапевту. И все будет в порядке. – Морки говорила, что ты очень хорошо поработала на прошлой неделе, – говорит мистер К., но я слышу «ты постоянно лажала, а теперь вроде приходишь в форму». Киваю. Это ведь не комплимент, и нам обоим это известно. – Ты пропустила Джиджи вперед себя, – продолжает он. – Нельзя все время быть на вершине. Но можно все же оставаться великой. – Или лучшей.