— Да, детектив Риццоли. Ее ДНК. Они хотели доказательств, что убитый действительно был ее братом. Кэрри Отто почтой прислала образец слюны, и мы сверили его с анализом жертвы. Оказалось семейное сходство. — Такого быть не может. — Эй, вы же знаете, что говорят о ДНК. Она не врет. Если верить нашей лаборатории, Кэрри Отто совершенно очевидная родственница мужчины, которого мы откопали на заднем дворе того дома. Либо у Кэрри есть еще один братец, которого убили здесь, в Сан-Диего, либо Медея Соммер обманула вас. И стреляла в другого человека, не в того, о котором сказала. — У Кэрри Отто не было другого брата. — Вот именно. Следовательно, Медея Соммер обманула вас. Так что, она в заключении? Джейн не ответила. С десяток самых безумных мыслей запорхали в ее голове, словно стая бабочек, но ни одну из них ей не удалось ухватить. — Бог мой, — ужаснулся детектив Потреро. — Только не говорите, что она на свободе. — Я вам перезвоню, — пообещала Джейн, отключая связь. Риццоли сидела в машине, уставившись в ветровое стекло. Она увидела, как из больницы вышли два врача в развевавшихся на ветру белых халатах и величавой походкой двинулись прочь. Они были уверены в себе, их поступь свидетельствовала об отсутствии сомнений, а вот Джейн, напротив, терзали подозрения. Джимми Отто или Брэдли Роуз? Кого из них Медея застрелила в своем доме двенадцать лет назад? И зачем ей нужно было врать об этом? «Кого же на самом деле убил Фрост?» — мучилась она. Джейн восстановила в памяти картину, которую она увидела той ночью в Мэне. Смерть Кэрри Отто. Убийство человека, которого она считала братом Кэрри. Медея называла его «Джимми», и он откликался на это имя. А потому наверняка и был Джеймсом Отто, как уверяла Медея. Однако ДНК по-прежнему оставалась препятствием, о которое спотыкалась Джейн, — железным доказательством, противоречившим всему остальному. Если верить ДНК, в Сан-Диего умер не Брэдли, а родственник Кэрри Отто. Можно сделать лишь один вывод. «Медея обманула нас», — пронеслось в голове у Риццоли. И если они позволят Медее ускользнуть, то будут выглядеть полными дураками. Черт, думала она, а мы ведь и правда дураки, и свидетельство тому — ДНК. Ведь, как сказал детектив Потреро, ДНК не врет. Джейн стала набирать номер Кроу на своем мобильном и вдруг замерла. «Или все-таки врет?» — стукнуло ей в голову. 37 Ее дочь спала. Синяки на теле Джозефины уже побледнели, а волосы скоро отрастут вновь, но, когда Медея глядела на дочку в приглушенном свете спальни, Джозефина казалась ей юной и беззащитной, как дитя. В некотором смысле дочь действительно впала в детство. Джозефина настояла, чтобы в ее комнате всю ночь горел свет, и не желала оставаться одна дольше нескольких часов. Медея понимала, что страх появился лишь на время и скоро Джозефина вновь обретет мужество. Живущая в ней воительница сейчас исцеляется и бездействует, но вскоре вновь вырвется на волю. Медея знала свою дочь, как саму себя: внутри ее хрупкой оболочки бьется сердце львицы. Медея обернулась, чтобы взглянуть на Николаса Робинсона, который наблюдал за ними, стоя в дверном проеме спальни. Он пригласил Джозефину в свой дом, и Медея понимала, что здесь ее дочери ничто не угрожает. За прошедшую неделю она неплохо узнала этого человека и научилась доверять ему. Он несколько скучноват и, возможно, слишком строг и образован, но во многом подходит Джозефине. И предан ей. Это качество Медея ценила в мужчинах превыше всего. Долгие годы она доверяла очень немногим, но в глазах Робинсона уловила ту же неизменную преданность, какую однажды увидела во взгляде Джеммы Хамертон. Джемма умерла за Джозефину. Медея верила, что Николас поступил бы так же. Выходя из дома, она услышала, как Робинсон закрывает за ней дверь на врезной замок, и ощутила уверенность, что вне зависимости от обстоятельств Джозефина будет в хороших руках. Медея могла рассчитывать на это, а потому она решительно села в машину и поехала на юг, в сторону Милтона. Там она арендовала дом, стоявший на отшибе, с большим, поросшим сорняками участком. Он кишел мышами, и, лежа в постели, Медея слышала их, пытаясь уловить куда более зловещие звуки, чем возню незваных грызунов. Сегодня она не слишком радовалась необходимости возвращаться в тот дом, но все равно продолжала путь. В зеркале заднего вида она заметила фары ехавшей вслед за ней машины. Автомобиль следовал за ней до самого Милтона. Войдя в дом через парадную дверь, она ощутила запахи старого дома — пыли и потертых ковров, в которых, возможно, накопились споры плесени. Когда-то Медея читала, что от плесени можно заболеть. Она способна искалечить легкие, обратить против человека его же иммунную систему и в конце концов убить. Прежней обитательницей была восьмидесятисемилетняя женщина, умершая в этом доме; возможно, ее прикончила именно плесень. Чувствуя, что она вдыхает эти смертоносные частички, Медея прошлась по дому и, как обычно, проверила, все ли окна закрыты и заперты. Вот ирония судьбы: из-за своего маниакального стремления к безопасности она закупорилась в помещении, где можно отравиться воздухом. На кухне Медея сварила себе крепкий кофе — не что-нибудь там, а именно настоящий кофе. По правде говоря, больше всего ей хотелось крепкого коктейля из водки и тоника, и это желание было настолько невыносимым, что вполне могло сравниться с наркоманской ломкой. Всего один глоток алкоголя мог успокоить ей нервы и рассеять предчувствие ужаса, которое, казалось, пропитало каждый уголок этого дома. Но сегодняшний вечер не подходил для водки, а потому Медея воздержалась от выпивки. Вместо спиртного она выпила чашку кофе, так чтобы разум обострился, а тревога убавилась. Ей требовалось, чтобы нервы были в порядке. Прежде чем лечь, она в последний раз поглядела в окно, выходившее на улицу. На дороге было тихо, так что, возможно, та самая ночь еще не пришла. Возможно, судьба даровала ей еще одну отсрочку. Но даже если так, отсрочка была временной — похожим образом смертник каждое утро просыпается в своей камере, не зная, в какой именно день его поведут к эшафоту. Это и сводит с ума приговоренного узника — неопределенный срок свидания со смертью. По коридору Медея направилась в спальню, ощущая себя приговоренной узницей и гадая, как пройдет сегодняшняя ночь — так же спокойно, как и предыдущие десять? Она надеялась на это, но знала: короткая отсрочка не отвратит неизбежности. Оказавшись в конце коридора, она снова посмотрела в сторону прихожей — последний взгляд, перед тем как выключить свет. Прихожая погрузилась во тьму, и Медея заметила, как в окне фасада промелькнули фары проезжающей машины. Автомобиль двигался медленно, словно водитель долго и пристально разглядывал дом. И тогда она поняла. Ее пробрал холод, словно вены сковало льдом. «Это случится сегодня», — решила Медея. Внезапно ее затрясло. Она была не готова к этому, и ей вдруг захотелось использовать стратегию, которая почти три десятилетия сохраняла ей жизнь, — бегство. Однако Медея пообещала себе, что в этот раз устоит и будет бороться. Сейчас ей не придется рисковать жизнью дочери — только своей собственной. И она поставит свою жизнь на карту, если таким образом удастся наконец обрести свободу. Медея шагнула во мрак спальни, где висели слишком прозрачные шторы. Если включить свет, ее силуэт будет четко прорисовываться в окне. А если ее не видно, значит, и отыскать не получится, поэтому она не стала разгонять тьму. Замок на двери был очень хлипкий — всего лишь кнопка на рукоятке, любой злоумышленник вскроет его за минуту, но, возможно, эта драгоценная минута ей как раз и пригодится. Заперев дверь, Медея обернулась к постели. Во тьме раздался тихий вздох. От этого звука волоски у нее на затылке встали дыбом. Пока она старательно запирала двери, проверяла окна, незваный гость уже ждал ее в доме. У нее в спальне. — Отойди от двери, — спокойно приказал он. Она с трудом различала безликую фигуру, сидевшую в кресле в углу. Но видеть было необязательно: Медея знала, что он держит в руке пистолет. Она повиновалась. — Вы допустили серьезную ошибку, — сказала она. — Это ты допустила ошибку, Медея. Двенадцать лет назад. Понравилось тебе стрелять в затылок беззащитному парнишке? Мальчику, который ничего тебе не сделал? — Он ворвался в мой дом. Он был в спальне у дочери. — Он не сделал ей ничего плохого. — А мог бы сделать. — Брэдли не был жестоким. Он был безобидным. — Его напарника безобидным не назовешь, сами знаете. Вы прекрасно понимаете, какой тварью был Джимми. — Но он не убивал моего сына. Это сделала ты. Во всяком случае, Джимми оказал любезность и позвонил мне в ту ночь, когда это случилось. Сообщил, что Брэдли больше нет. — Вы называете это «любезностью»? Джимми использовал вас, Кимбалл. — А я его. — Чтобы отыскать мою дочь? — Нет, твою дочь я и так нашел. Я заплатил Саймону, он взял ее на работу, и я мог спокойно наблюдать за ней. — И вам все равно, как поступил с ней Джимми? — Пистолет был направлен на Медею, однако от ярости ее голос все равно зазвучал громче. — Она ведь ваша внучка! — Он оставил бы ее в живых. Мы так договорились с Джимми. Он должен был отпустить ее, когда все будет кончено. Я хотел одного — чтобы ты умерла. — Но это не вернет Брэдли. — Зато круг замкнется. Ты убила моего сына и должна заплатить за это. Жаль только, что Джимми не смог сделать это вместо меня. — Полиция поймет, что это ваших рук дело. Вы готовы отказаться от всего ради этой мести? — Да. Потому что никто, мать твою, не должен связываться с моей семьей! — Зато ваша жена будет страдать. — Моя жена умерла, — сообщил он, и эти слова обрушились во тьму, словно ледяные камни. — Синтия умерла прошлой ночью. Все, чего она хотела, все, о чем мечтала, — это снова увидеть сына. Ты лишила ее этой возможности. Слава богу, что она так и не узнала правду. Хоть от этого я смог уберечь ее — от сознания, что наш мальчик убит. — Кимбалл глубоко втянул воздух, а затем выдохнул со спокойным чувством неизбежности. — Теперь мне осталось только это. Медея видела, как во мраке поднялась его рука, и знала: пистолет нацелен на нее. Она понимала: то, что сейчас случится, должно было произойти уже давно, потому что началось двенадцать лет назад, той ночью, когда погиб Брэдли. Нынешний выстрел будет всего лишь отзвуком предыдущего, эхом, задержавшимся на двенадцать лет. В каком-то смысле все это — причудливая форма правосудия, и Медея понимала, почему это случится, ведь она сама была матерью и, если бы кто-нибудь причинил вред ее ребенку, тоже захотела бы отомстить. Она не винила Кимбалла за то, что он собирался сделать. Пока он нажимал на спусковой крючок, Медея чувствовала странную готовность, а потом пуля ударила ей в грудь. 38 Вот тут все могло бы закончиться, думаю я, лежа на полу. Моя грудь горит от боли, и я с трудом дышу. Кимбаллу нужно сделать всего несколько шагов, чтобы приблизиться ко мне и произвести финальный выстрел в голову. Но в коридоре слышатся шаги, и я знаю: он тоже слышит их. Спальня оказалась западнёй — он застрял тут вместе с женщиной, в которую только что выстрелил. Они стучат в дверь, в дверь, которую я по глупости заперла, посчитав, что она защитит меня от преступника. Я даже и не предполагала, что закроюсь от собственных спасителей, от полицейских, которые ехали за мной к дому, от людей, которые наблюдали за мной всю прошедшую неделю, ожидая этого нападения. Сегодня мы все наделали ошибок, возможно, даже роковых. Мы не ожидали, что Кимбалл влезет в мой дом, когда там никого не будет, мы не предполагали, что он будет ждать меня в спальне. Но самую большую ошибку совершил сам Кимбалл. Дерево ломается, и дверь с треском падает внутрь. Полицейские похожи на разъяренных быков. Они врываются с криком, топотом, резким запахом пота и враждебности. Звук такой, будто в комнату вломилась буйная толпа, но потом, щелкнув выключателем, кто-то зажигает свет, и я вижу, что в комнате всего четыре мужчины-детектива, и все они направили пистолеты на Кимбалла. — Бросьте оружие! — велит один из них. Кимбалл до того потрясен, что не может ответить. Его глаза — траурные впадины, а лицо вытянуто от удивления. Он привык отдавать приказы, а не подчиняться им, и теперь стоит, беспомощно сжимая пистолет, словно оружие приросло к его ладони и он при всем желании не способен выпустить его из рук.