– Мне надо было чаще проводить с ним рождественские праздники. Добиться, чтобы его чаще ко мне отпускали. – Спросите, нет ли у него провалов в памяти. Как бывает, когда засыпаешь в одном месте, а просыпаешься в другом. – Я должен был предвидеть, что у него возникнут проблемы. Он никогда не любил обниматься. Подростком не снимал наушники. – Как все подростки. А я говорю о психическом программировании. О промывании мозгов. Надо выяснить, как провел Дэнни те дни, которые не может вспомнить. От четырнадцатого ноября до первого декабря. От первого до восьмого февраля. В отчетах ФБР эти дни не описаны. Не тогда ли им занималась KBR? – Я ценю ваши усилия, – прервал его я. – Не поймите меня неправильно. Но все это не относится к моему сыну. Он просто оказался в неудачное время в неудачном месте. Он попал в Остин пятнадцатого августа, извилистым путем через Канзас и Миссури. Вел машину по шоссе NAFTA, пристроившись к большегрузам, чьи водители подстегивали себя продуктом перегонки лекарства от простуды. Скуки ради он плутал среди проселков и городских улиц. В Оклахоме ночевал в мотеле у стоянки фур. За унитазом там нашел пулю, а на полу нечто вроде обведенного мелом силуэта тела. В пестрых бликах августовского восхода он пришел к выводу, что секс с проститутками на трассе – своего рода молитва, если судить по доносившимся сквозь стену возгласам. В Остине он сидел в ресторане «Вип Инн» и искал, где остановиться. Вышел на сайт объявлений и нашел комнату в доме, где жили мальчики из студенческих братств, – рядом с университетом. Кто-то вывел краской на газоне эмблему «Техасских длиннорогих». В ветках деревьев застряли жестянки из-под пива. Внутри дом напоминал музей хлама. Он переходил от курса к курсу, оставаясь, в сущности, в тех же руках. Студенты въезжали на один семестр, заваливали подоконники пивными банками, забывали помыть туалет, добавляли новый слой к «мемориальному кладбищу подштанников», заложенному кем-то в гостиной. Потом выезжали. Иная комната еще числилась за парнем, окончившим курс в президентство Рейгана. Все это походило на серию фотографий реки, год за годом прорезающей горы каньоном. Хлам слежался в археологические слои. Копнув поглубже, можно было обнаружить сэндвич времен, когда Элвис был королем. Дэнни получил комнату на втором этаже с окнами на улицу Рио-Гранде. Дом напротив занимало женское общество, и парни по очереди залегали на крыше с биноклями в надежде высмотреть лакомый кусочек. Дэнни сидел в своей комнате и, не закрывая окна, слушал радио. В Остине было душно: жаркая ленивая погода, вентиляторы и грозы к вечеру. Студенты называли его «Пижон» и «Чиф». И по-французски «Богема», «Шеф». Кто-то прозвал его Альбертом. Так было проще, чем запоминать имена. Дэнни, как все до него, поживет немножко в номере 1614 и исчезнет, оставив призрак воспоминания и пару растянувшихся футболок в груде белья. Просто лишний человек мочится в унитаз и заплевывает зубной пастой грязную раковину. Кругом все шло как обычно. Остин был растущим городом. Население меньше миллиона человек и среди них многие – музыканты. Путь по улицам был заполнен саундтреками, в супермаркетах и аэропорту играли оркестрики. Вдоль дорог рос орех пекан, дубы и техасские платаны. Город выстроили на медлительной излучине рек Колорадо, и многое в нем было связано с водой. На городском озере катались на каноэ, в ручье Бартон купались. Это был город парков и ручейков, а еще молодых людей в бейсболках, играющих в фрисби. Как ему сказали: если ты не плаваешь или не крутишь педали, не бегаешь и не турист, что-то с тобой не так. Разъезжая по городу на дешевом подержанном велосипеде, Дэнни замечал, что в Техасе все либо техасское, либо им притворяется. Коврики у дверей, дорожные указатели, ворота. Словно горожане боялись, что, если не напоминать себе о Техасе ежеминутно, однажды они проснутся в Нью-Джерси. Именно в Остине Сигрэм проник в сознание Дэнни. Был вторник, двадцатое августа. До первых праймериз демократической партии оставалось больше пяти месяцев, но политики уже колесили по городам, выступали на утренниках, произносили программные речи и собирали комитеты по опросам общественного мнения. Дэнни объезжал по велосипедной дорожке озеро Леди-Берд, когда увидел плакат. Он остановился на берегу, вытер пот. Впереди шумела толпа. Потом, проезжая по мосту Первой улицы, он увидел кучку зарегистрированных избирателей на широком газоне парка «Аудиториум». С трибуны человек в костюме вещал о времени перемен. На воде играло солнце. С запада дул легкий ветер. Прошлой ночью сырость, наконец, сдуло, и сегодня казалось, что нет ничего невозможного. Он оставил велосипед у ворот и пробрался сквозь толпу. Девушки в бикини сидели на полотенцах, щурясь в сторону трибуны. Бегали собаки без поводков, дети кидали фрисби. – Я устал, – говорил сенатор Джей Сигрэм, непринужденно держа микрофон и не заглядывая в записи. – Устал придумывать оправдания тому, что банкиры богатеют, в то время как остальные в жопе. Устал слушать о том, как семьи выгоняют из дома. Устал от уверений, что должен бояться людей, с которыми никогда не встречался. Устал вести войны под лживыми предлогами. Устал жить в стране, где больные не получают помощи, и меня тошнит от убийств за наш счет, которые сходят с рук международным корпорациям. Я устал, меня тошнит, и на ваших лицах я вижу то же отвращение и усталость. Толпа бушевала от восторга. – Вам тошно, что вас не слышат. Вы устали платить налоги, которые идут на убийство людей, виновных лишь в том, что они говорят на другом языке. Вам тошно отдавать половину семейного бюджета за бензин, когда у автомобильных компаний уже есть технология, позволяющая в десять раз увеличить эффективность горючего. Прямо сегодня. Они могли бы сделать это уже сегодня, но не делают. Почему? Вы не устали спрашивать? Теперь все стояли. Дэнни шел между людьми, задевая кончиками пальцев их руки. Воздух был заряжен электричеством, как перед грозой. – Пора уже, – говорил Сигрэм, – не задавать вопросы, а действовать. Предъявлять требования. Мы требуем здравоохранения для всех. Мы требуем прожиточного минимума. Мы требуем, чтобы политики прекратили поднимать налоги нам и сокращать – корпорациям. Мы устали просить. Мы были терпеливы и вежливы. Теперь нам не до вежливости. Дэнни стоял у сцены и видел, как сенатор Сигрэм воздевает руки. Толпа взревела. Сигрэм опустил глаза и встретился взглядом с Дэнни. И подмигнул ему. На следующий день Дэнни пришел в избирательный штаб Сигрэма. Он располагался на улице Гваделупы, рядом с Кооперативом. Он поговорил с мужчиной в синих джинсах и белой рубахе, с Уолтером Багвеллом. – Чем я могу помочь? – спросил Дэнни. Багвелл дал ему блокнот и листовки и послал информировать избирателей. Дэниел стоял на углу Двадцать второй и Гваделупы, раздавая листовки студентам. В листовках были написаны те же вопросы, что Сигрэм задавал на митинге. И был адрес веб-сайта и телефонный номер. В первый день Дэнни роздал пятьсот листовок. По дороге домой он видел их в мусоре, урнах и налепленными на стекла машин. Ему это показалось метафорой самой политики: страсть одного – для другого мусор. Он прочитал все, что нашел о Сигрэме в университетской библиотеке. Сигрэм рос в бедности. Отец ушел из семьи, когда Джею было три года. Чтобы оплатить себе колледж, а потом юридическую школу, Сигрэм организовал в колледже подготовительные курсы для старшеклассников. К выпуску из Стэнфордского юридического у него работали больше тысячи человек, филиалы его курсов действовали в восемнадцати штатах. Он продал свою компанию «Принстон Ревью» за шесть миллионов долларов. Дэнни сидел в библиотеке, рассматривая фотографии Сигрэма и его жены Рэйчел. Та была симпатичной брюнеткой со смешливыми морщинками у губ. Так выглядят хорошие жены: жены, от которых не услышишь дурного слова, которые играют с детьми и готовят сложные угощения, которые не любят лишние строгости. Дети у них были румяные, с блестящими глазами. Так выглядят дети, которые хорошо учатся и играют в команде. Счастливые дети из полной семьи, любимые родителями. Дети, которым не приходится мотаться на каникулах между мамой и папой. Дети, никогда не слышавшие, как мама вопит, что «ненавидит» их отца и желает ему «сгореть в машине». Которые никогда не видели, как отец хлопает дверью и пробивает насквозь стены. Это было ясно. У этих детей были не только хорошие родители: у них были они сами. Есть с кем играть, и есть на кого опереться. Не то что Дэнни: одинокий ребенок, в шесть лет выбравшийся ночью из дома и уснувший в машине, чтобы проверить, заметят ли родители. Не заметили. Вот они на отдыхе: счастливая семья улыбается на берегу озера. Вот они на яхте в Карибском море. Вот празднуют Рождество под огромной елкой – яркие огоньки вспыхивают, как улыбки. Он отправил снимки и статьи на свою электронную почту. Хотел пересмотреть их потом у себя в комнате, кое-что выписать. Он впервые заметил ту девушку в отделе русской истории. Она ставила на полку книги о Гражданской войне. Светлая шатенка с острым носиком. Немножко лопоухая, но не слишком. Что-то в ее лице заставляло обратить внимание на грудь. Что-то в ее легком летнем свитере и в том, как ягодицы натягивали просторные брючки. Затаившись в «Текущих событиях», он подглядывал, как она ходит между полками. У нее была быстрая белозубая улыбка и легкий смех. Кажется, все здесь ее знали. «Из тех девушек, – подумал он, – которые встают рано, чтобы успеть поплавать, а после работы развозят «готовые обеды». Из тех девушек, которые не просто привезут заказ, но и задержатся, чтобы выслушать человека, посмотреть на фотографии внуков». В ту ночь, лежа в постели, он думал о ней. Представлял, как плавает с ней под парусом по Карибскому морю. Представлял, как натягивает ей кожу купальник. Внизу студенты перекрикивали телевизор и жевали найденную под полотенцем пиццу. Он слышал голос бейсбольного комментатора, отрывистые быстрые реплики и монотонный гул восточного промышленного города. В сентябре он регистрировал избирателей. Координатор кампании рассказал, что впервые видел, чтобы за один день собрали столько подписей. Он умел найти подход к людям. Умел в них всматриваться. Он заговаривал с домохозяйками в супермаркетах. Болтал о спорте с болельщиками. Стоял на перекрестках с дожидавшимися работы нелегалами и учил, как называются известные части тела в Эквадоре и Бразилии. После работы он уходил в библиотеку и читал все о Техасе. Ему казалось важным знать место, где он поселился. Та девушка работала не каждый день. С понедельника по среду у нее были вечерние смены, а в четверг и пятницу утренние. Ее звали Натали. Дэнни нашел место, с которого издалека узнавал ее силуэт. Он выучил ее костюмы, манеру одеваться: в джинсовые куртки и длинные юбки. На правой щиколотке она носила браслет. Такой мог бы подарить парень. Он гадал, снимает ли она его в постели? И перед душем? Он не раз подумывал заговорить с ней, но не решался. На вид эта девушка была совершенством, и он боялся, что она скажет или сделает что-то такое, что разрушит образ, и она превратится в очередную хорошенькую девицу с круглой попкой, побывавшую с ним в постели. В Остине он был счастлив. Ему нравились погода и люди. Нравилось ездить на велосипеде вдоль воды. Нравились даже студиозы с пивными животиками и мозолистыми от мяча головами. Здесь была девушка, которая не шла из головы, и работа, которая ему вроде бы подходила. Он нашел себе цель. Смысл. А потом он увидел башню. И все изменилось. Башня с часами была построена в Техасском университете в 1937 году. Она поднималась на триста с лишним футов над восточным краем кампуса. Самое высокое здание на многие кварталы. Первый раз Дэнни заметил ее с угла 21-й и Гваделупы, где раздавал листовки. Он работал здесь уже две недели, но, кажется, впервые поднял голову. Огромные часы показывали четверть четвертого: золотые стрелки тянулись поперек медных римских цифр. Он оставил листовки на крышке мусорного бака и пошел к главному входу. Войдя на территорию с 21-й улицы, миновал памятник студентам, погибшим на Первой мировой, и поднялся по ступеням к административному корпусу, мимо Бенедикт-холла и Мезес-холла, статуй Джорджа Вашингтона и Джефферсона Дэвиса – президента Конфедерации. Остановился на широкой площадке, задрав голову к башне. Она действовала на него странно, гипнотически. Почему-то вспомнилось воронкообразное облако, едва не убившее его в Айове. Здесь тоже почему-то виделась рука Бога. Пока Дэнни смотрел, к нему подошла девушка. Одна из тех, кого он регистрировал два дня назад. Они поговорили об учебе и погоде. Она не скрывала интереса к нему, но Дэнни остался равнодушен. Сьюзен, фамилию не запомнил. Сейчас она остановилась рядом и сказала: – Не верится, что он здесь стольких убил. У меня до сих пор мурашки по коже. Дэнни взглянул на девушку. Он понятия не имел, о чем она говорит. – Тот морской пехотинец, – объяснила она. – Чарльз, как там его… Уитмен. Еще в семидесятых, кажется. Пришел с винтовкой и стал стрелять. Она предложила ему выпить кофе. Дэнни чем-то отговорился и поспешил в библиотеку. Башня громоздилась над ним. Натали в тот день не работала. Накануне Дэнни подслушал, как она просила отгул. Это даже к лучшему: через час ему надо возвращаться на работу, было некогда на нее любоваться. Он сразу пошел в компьютерный зал и набрал: «Остин, Башня Техасского университета, Чарльз Уитмен». Все подтвердилось. Около полуночи первого августа 1966 года двадцатипятилетний Чарльз Уитмен задушил свою мать резиновым шлангом, потом разбил ей голову. После этого он пять раз ударил свою спящую жену Кэти охотничьим ножом. На следующее утро поехал к Техасскому университету, забрался на верхний этаж башни и расстрелял из снайперской винтовки сорок шесть человек, убив шестнадцать и ранив тридцать, после чего был застрелен полицией. Дэнни прочел сообщения. Нашел старые телерепортажи и газетные новости того дня. Он видел фотографии жертв на носилках, пригнувшихся за машинами полицейских. Он прочел, что за месяцы до бойни Уитмен не раз упоминал в разговорах, что снайпер на такой башне может причинить много вреда. Специалисты по истории культуры назвали это первым современным преступлением – та стрельба наугад положила начало двадцать первому веку. Чарльз Уитмен родился во Флориде, в городе Лейк-Уорт, в состоятельной семье. Он был способным учеником, хорошим пианистом, получил награду «Орел» от скаутской организации. Но его отец был склонен к насилию и позже признавался: «Я не раз бил жену. Но я любил ее. У меня был и остался ужасный характер, но и жена моя ужасно упряма. Я бил ее по горячности». Бил он и сыновей – ремнем, веслом, а если под рукой ничего не оказывалось, «учил» кулаками. В июне 1959-го, незадолго до восемнадцатого дня рождения, Чарльз вернулся домой пьяным, и отец, жестоко избив, сбросил его в бассейн, где юноша едва не утонул. Через несколько дней Уитмен поступил в морскую пехоту. Он твердо решил сбежать из дома. На службе он заслужил значок меткого стрелка – выбивал 215 из 250. Отличался в частой стрельбе на дальнюю дистанцию и, казалось, по движущимся мишеням стрелял еще точнее. Оценив такие способности, армия послала Уитмена в Остин, в Техасский университет. Здесь он женился на своей девушке, Кэти Лейснер. Тогда же начал играть в азартные игры и был арестован за браконьерство. Учился средне. Армия решила, что ошиблась в нем, и вернула Уитмена на действительную службу. Он попал в лагерь Леджун в Северной Калифорнии. Обиделся на морскую пехоту, что сказалось на его поведении. В октябре 1963-го он попал под трибунал за азартные игры, ростовщичество и незаконное владение неслужебным оружием. После отбыл тридцать дней в заключении и девяносто – на тяжелых работах. Он вернулся в Остин и возобновил учебу. Усердно пытался наверстать упущенное. Затем у него появились беспричинные вспышки слепой ярости. Жена убедила его обратиться к врачу. В кабинете психотерапевта Уитмен рассказывал о своих фантазиях: как поднимается на башню с часами и расстреливает людей из охотничьей винтовки. Врач сказал Уитмену, что его состояние улучшается, и предложил прийти через неделю. Уитмен начал самолечение, принимал декседрин. Он считал, что лекарство усиливает работоспособность, а на самом деле оно вгоняло его в ступор. Он сутками не спал, сидел за кухонным столом и не мог заставить себя ни за что взяться. 31 июля он купил нож «Бови» и бинокль в магазине распродаж, мясные консервы в «7-11». Заехал за Кэти на работу и отвез ее в ресторан. Вернувшись домой, написал следующее письмо: «Воскресенье, 31 июля, 6:45 вечера. Не совсем понимаю, что заставляет меня набирать это письмо. Возможно, желание как-то очертить причины своих последних поступков. Я сейчас не вполне понимаю сам себя. Меня считают в целом рассудительным и разумным молодым человеком. Однако в последнее время (не помню, когда это началось) меня преследуют необычные и иррациональные мысли. Эти мысли все время повторяются, и требуется огромное умственное усилие, чтобы сосредоточиться на полезных и позитивных занятиях. В марте, когда мои родители разъехались, я заметил, что переживаю тяжелый стресс. Я консультировался у доктора Кочрума в университетском центре здоровья и просил его посоветовать, к кому обратиться по поводу замеченных мной психиатрических проблем. Я беседовал с врачом однократно более двух часов и пытался передать ему свой страх перед позывами к насилию, которые испытывал. После первой встречи я к нему больше не ходил и с тех пор в одиночку сражаюсь с душевными возмущениями, кажется безуспешно. Я просил бы после моей смерти произвести вскрытие, чтобы проверить, имеется ли физическая причина этих нарушений. В прошлом я страдал мучительными головными болями и за последние три месяца израсходовал два больших флакона декседрина…» Оставив Кэти дома, Уитмен поехал к матери. В квартире 505 он душил ее куском шланга, а когда она потеряла сознание, ударил охотничьим ножом. Таким образом, сын превзошел отца. Он оставил тело в постели, накрыв одеялом. На дверях для смотрителя оставил записку с просьбой не беспокоить. Дома он пошел в спальню Кэти. Отдернул простыню и нанес ей пять ударов ножом. Потом закончил начатое письмо: «3:00, обе мертвы. После долгих размышлений я решил убить свою жену Кэти сегодня, после того как забрал ее с работы в телефонной компании. Я очень ее люблю, и она была лучшей из жен, о каких может мечтать мужчина. Я не могу рационально объяснить точную причину своего поступка. Не знаю, сделал это из эгоизма или хотел спасти ее от позора, который, несомненно, навлекли бы на нее мои действия. Однако в данный момент мне, прежде всего, приходит в голову, что я считаю этот мир неподходящим местом для жизни, собираюсь умереть и не хочу оставлять ее страдать здесь в одиночестве. Те же причины толкнули меня лишить жизни мать. Не думаю, чтобы бедняга когда-нибудь наслаждалась жизнью, как она того заслуживала. Она, простая молодая женщина, вышла замуж за собственника-тирана. Я был свидетелем того, как ее избивали по меньшей мере раз (sic) в месяц. Словно этого было мало, отец принуждал ее жить ниже привычного ей уровня жизни. Полагаю, все будет выглядеть так, будто я зверски (sic) убил (sic) тех, кого любил. Я всего лишь пытался сделать дело быстро и тщательно. Если мой страховой полис признают действующим, пожалуйста, проследите, чтобы с него оплатили все необеспеченные расписки, которые я оставил на этой неделе. Пожалуйста, оплатите мои долги. Мне двадцать пять лет, я финансово независим. Остаток передайте как анонимное пожертвование в фонд психического здоровья. Может быть, исследования предотвратят трагедии подобного рода в будущем». Когда взошло солнце, Уитмен сложил в зеленый чемодан следующие вещи: один (1) радиоприемник «Чаннел-мастер 14 AM/FM», один (1) чистый блокнот-ежедневник «Робинсон», 3,5 галлона воды в бутылках, одну (1) пластиковую канистру с бензином на 3,5 галлона, четыре (4) батарейки для фонарика «С», несколько мотков простой и нейлоновой веревки, один (1) пластмассовый компас «Вонда-скоп», черную шариковую ручку «Пейпер мэйт», один пистолет «Тактор», один (1) зеленый чехол для оружия, один (1) мачете «Неско» в зеленых ножнах, один (1) молоток «Геркулес», одну (1) зеленую коробку с принадлежностями для чистки оружия, один (1) будильник «Ген», зажигалку, одну (1) канистру с водой, бинокль, один (1) зеленый чехол для винтовки, один (1) охотничий нож «Камиллус» в коричневых ножнах и с точильным камнем, большой нож «Рэндолл» с костяной рукоятью (с гравировкой на клинке «Чарльз Дж. Уитмен») с коричневыми ножнами и точильным камнем, большой раскладной нож, один (1) десятидюймовый гаечный ключ, одну (1) пару очков в коричневом футляре, один (1) коробок кухонных спичек, двенадцать (12) банок пищевых консервов и банку меда, две (2) банки «Сего», одну (1) банку жидкости для розжига, один (1) бело-зеленый карманный фонарь на шесть вольт, один (1) комплект берушей, два (2) мотка белой клейкой ленты, один (1) прочный стальной ломик длиной один фут, один (1) зеленый армейский ранец, один (1) зеленый провод-удлинитель, несколько мотков изоленты и желтого электрического провода, одну (1) пару серых перчаток, одну (1) матерчатую сумку, одну (1) буханку хлеба, сладкие рулеты, ветчину «спэм», арахис, сэндвичи, коробку изюма, один (1) пластиковый флакон мужского деодоранта «Меннен», три (3) рулона туалетной бумаги. В 5:45 он позвонил начальнику Кэти в телефонной компании и сказал, что жена заболела и не приедет на работу. Утро провел за сборами. Около 7:15 он пошел в остинское арендное бюро и взял напрокат двухколесную тележку для перевозки тяжелого чемодана. Он обналичил 250 долларов в городском Национальном банке, купил оружие и патроны в промтоварном магазине «Дэвис», в оружейном магазине «Чакс Ган» и в «Сиарсе». Он упаковал оружие (револьвер «Смит-и-Вессон» «Магнум» калибра 357, пистолет «Галези-Брешиа», «Ремингтон» калибра 35, дробовик «Сиарс» 12-го калибра, 6-мм винтовку «Ремингтон» с оптическим прицелом 4-кратного увеличения «Леопольд» и карабин «М-1» калибра 30) в чемодан вместе с чеком из промтоварного магазина «Дэвис». Кроме того, у него было с собой более семисот патронов. Пора выдвигаться. Из дома он позвонил нанимателю своей матери и сказал, что та больна и не выйдет на работу. Было десять тридцать. Надо было спешить, чтобы покончить с этим к обеду. Он отнес новый дробовик в гараж, где укоротил ствол и приклад. В одиннадцать надел поверх одежды синий комбинезон, загрузил чемодан в машину и поехал к кампусу. На пропускном пункте кампуса он появился в одиннадцать тридцать. Он предъявил охраннику Джеку Родману свое удостоверение носильщика и сказал, что будет вывозить оборудование из здания экспериментальных исследований. Попросил допуск в погрузочную зону. Пять минут спустя Уитмен выгрузил свои вещи и вошел в башню. В комбинезоне, с тележкой он выглядел техником или ремонтником. В лифте он обратился за помощью к лифтерше, которая подсказала ему, как запустить кабину. «Благодарю вас, мэм, – сказал ей Уитмен, – вы не представляете, как меня это радует». На двадцать восьмом этаже дежурила секретарша. Уитмен выбил ей мозги прикладом винтовки и, протащив через комнату, спрятал тело за диваном. Через минуту после этого с обзорной площадки вышли мужчина и женщина и увидели, что Уитмен склоняется над диваном. Они заметили кровь на полу. Последовало неловкое молчание. Но тут открылись двери лифта, и пара вошла в кабину. Уитмен проводил их взглядом. Затем он загородил дверь на лестницу письменным столом. Потянувшись за своим чемоданом, он услышал, как скребет по полу сдвигающийся стол. Кто-то силился отворить лестничную дверь. Схватив дробовик, Уитмен двинулся к лестнице. На него таращились туристы: двое взрослых и двое детей. Он навел на них обрез и стал стрелять. Каждый выстрел звучал, как щелчок лопнувшей цепи. Выбравшись на крышу, он заклинил за собой дверь. Было 11:48. День был жаркий и душный, полуденное солнце окутало его горячим одеялом. Минуту он потратил на то, чтобы успокоиться. В паху ощущалось почти сексуальное напряжение. Он опер «Ремингтон» на каменный бортик с южной стороны. Припал глазом к прицелу. Торговый центр на юге кишел народом. «Так, должно быть, чувствует себя Господь», – подумал он, переводя прицел винтовки от прохожего к прохожему.