До кафе, где мы условились встретиться, я добрался после полудня. Я пришёл немного раньше назначенного времени, и моя визави ещё не появилась. Заказал айс-кофе и сел на свободное место возле окна. Дорогу сюда я нашёл сразу. По совпадению, здесь же мы собирались встретиться с Сакурой в тот день, когда она умерла. «Хотя какое это совпадение?» — мысленно поправился я, потягивая кофе. Должно быть, они часто сюда ходили. Как и в тот день, я смотрел на улицу. Как и в тот день, мимо сновали люди, и у каждого была своя жизнь. В отличие от того дня, та, кому я назначил встречу, пришла точно вовремя. Вот и хорошо. Уже легче. Вне связи с перенесённой тогда травмой, я опасался, что меня кинут. Кёко, с красными от слёз глазами, молча села напротив и смерила меня быстрым взглядом. — Ну, вот она я… Чего тебе? Отступать было некуда. Я отчаянными усилиями унял трепещущее сердце, ответил на её взгляд своим и попытался заговорить. Но она меня прервала: — На похоронах… Сакуры… тебя не было… Я промолчал. — Почему? — Видишь ли… Я замешкался с ответом, и внезапно по помещению кафе прокатился громкий треск, а время замерло. Это Кёко врезала кулаком по столу. — Извини… — тихо сказала она, потупив взгляд, и время пошло вновь. Я снова решился заговорить: — Спасибо, что пришла. Кажется, мы впервые общаемся нормально. Нет ответа. — Я хочу, чтобы ты меня выслушала, только не знаю, с чего начать. — Давай покороче. — Хорошо, прости. Я хочу кое-что тебе показать. Снова молчание. Поговорить я, разумеется, хотел о Сакуре. Больше нас с Кёко ничего не связывало. Вчера, после мучительных сомнений, я решил с ней встретиться. По пути сюда я обдумывал, как и о чём мне лучше рассказать. Начать с наших с Сакурой отношений или с её болезни? Остановился на том, что сперва предъявлю ей правду. Я вытащил из сумки «Книгу жизни с болезнью» и положил на стол. — Книжка?.. — Это «Книга жизни с болезнью». — И что?.. Я снял с томика обложку и показал ей заглавие. В тот же миг её глаза, глядевшие безо всякого выражения, широко распахнулись. «А то, — подумал я. И ещё: Завидую». — Это… почерк Сакуры… — Да, — утвердительно кивнул я. — Это её книга. Передана мне по её завещанию. — Какому завещанию?.. К сердцу подступила тяжесть, горло сдавило. Но надо было продолжать. — Всё, что здесь написано, — правда. Это не розыгрыш, подстроенный ею или мною. Это что-то вроде дневника, а в конце — завещание, адресованное в том числе нам с тобой. — Что ты… такое говоришь?.. — Она была больна. — Врёшь. Я бы знала. — Она тебе не сказала. — Почему ты знаешь то, чего не знаю я? Я бы тоже засомневался. Но сейчас я знал причину. — Сакура никому не говорила, кроме меня. Она погибла по трагическому стечению обстоятельств, но на самом деле, если бы не это… Моя речь прервалась. Взамен на высокой ноте зазвенело в левом ухе, а чуть позже заныла левая щека. По недостатку опыта я не сразу сообразил, что ко мне применили насилие, — а именно дали пощёчину. Со слезами на глазах, словно взывая к милости, Кёко произнесла: — Не надо… — Надо. Я должен тебе это передать. Она написала в этой книге, что для неё нет никого важнее тебя. Поэтому я прошу меня выслушать. Сакура была больна. Не случись то несчастье, она бы всё равно умерла через полгода. Я не вру. Кёко бессильно помотала головой. Я протянул ей «Книгу жизни с болезнью». — Прочти. Она, конечно, любила приколы, но никогда бы не пошутила над тобой так жестоко. И я решил ничего больше не говорить. «А если она и читать не станет?» — встревожился я, но мои сомнения вскоре развеялись: рука Кёко потянулась к книге. Боязливо до неё дотронувшись, она перевернула страницу. — И правда, почерк Сакуры… — Подлинная история, написанная собственноручно. По-прежнему хмурясь, Кёко начала медленно читать с первой страницы. Я сосредоточенно ждал. Покойная Сакура говорила мне, что Кёко тоже не относится к числу поклонников печатного слова. Поэтому для того, чтобы прочитать «Книгу жизни с болезнью», понадобилось определённое время. Разумеется, на это повлияла не только скорость чтения. Поначалу Кёко с недоверчивым видом перечитывала страницы по несколько раз. Будто бы твердя про себя: «Нет, не может быть!» Словно между ней и Сакурой существовала мысленная связь. Потом, словно по щелчку выключателя, она начала плакать и читала всё медленней. Я не испытывал ни малейшего нетерпения. А когда она заплакала, я с облегчением понял, что она приняла прочитанное. Не случись этого, моё появление здесь потеряло бы всякий смысл. Я бы не передал ей последнюю волю Сакуры и упустил бы ещё одну цель. Между делом я заказал вторую чашку кофе. Немного подумав, поставил перед Кёко стакан апельсинового сока. Она отпила всего один глоток, ничего не сказав. Дожидаясь Кёко, я не думал о Сакуре. Меня больше занимала мысль о том, что можно сделать с её наследием. Для меня, до сих пор выступавшего за самодостаточность, это была сложная тема. За размышлениями время пролетело незаметно. Опомнился я, когда на улице уже смеркалось. В итоге я не смог придумать ничего конкретного сверх того, что мне пришло в голову вчера. То, что людям привычно, у меня вызывает затруднения. Я посмотрел на Кёко. Её лицо опухло от слёз, на столе высилась горка промокших платочков, и она как раз закрывала книгу, заложив палец между страницами приблизительно на середине. Я поступил так же, как и мать Сакуры вчера: — Это ещё не всё. Казалось, Кёко уже устала плакать, но, прочитав завещание, она окончательно закрыла книгу и, словно забыв, что вокруг незнакомые люди, громко разрыдалась. Я наблюдал за ней. Не отрываясь, так же, как вчера мать Сакуры наблюдала за мной. Кёко всё повторяла и повторяла имя подруги: «Сакура, Сакура». Она плакала дольше, чем я вчера. Я не отводил от неё взгляда, пока она не посмотрела на меня глазами, полными слёз. Как и всегда, она видела во мне врага. — Почему?.. — спросила она осипшим голосом. — Почему… не сказали… мне?.. — Потому что она… — Почему ты не сказал?! Я не нашёл что ответить на её неожиданно сердитый возглас. Кёко, сверля меня сквозь слёзы убийственным взглядом, отрывисто заговорила: