— Если бы… Если бы ты только сказал… Я бы проводила с ней больше времени… Гораздо, гораздо, гораздо больше!.. Бросила бы секцию, даже бросила бы школу! Смогла бы быть с ней… Вот как? — Я тебе этого не прощу. Как бы Сакура тебя ни любила, как бы тобой ни дорожила и как бы в тебе ни нуждалась, я тебя не прощу. Она снова потупила взор, и слёзы закапали на пол. На самую малость, буквально на чуть-чуть, я стал прежним собой и подумал: «Пускай». Пускай ненавидит. Но затем покачал головой. Нет. Так нельзя. Собравшись с духом, я заговорил с поникшей Кёко: — Мне жаль… И всё же я прошу меня простить. Не сразу, так хотя бы постепенно. Она ничего не сказала. Отгоняя волнение, я снова заговорил: — И если… ты не будешь против… может, когда-нибудь… мы с тобой… Она на меня не смотрела. — Станем друзьями… Подобных слов я не произносил никогда в жизни, и потому горло перехватило, а сердце сжалось. Отчаянными усилиями я попытался выровнять дыхание. Я был настолько занят собой, что мне некогда было строить догадки о состоянии Кёко. Она молчала. — Не только из-за завещания Сакуры. Я сам это выбрал. Я хочу, чтобы мы с тобой поладили. Чтобы мы подружились. Нет ответа. — Не получится?.. Я не знал других способов просить. И потому замолчал. Между нами повисла тишина. Никогда ещё я не ждал чьего-то ответа с таким трепетом. Я почти что довёл себя до нервного срыва. Наконец Кёко, всё так же глядя в пол, несколько раз отрицательно покачала головой, впервые за столько часов встала из-за стола и, стараясь не встречаться со мной взглядом, ушла. Я смотрел ей в спину. Настала моя очередь понуро свесить голову. Выходит, не получится… «Вот расплата за моё прошлое», — подумал я. За то, что не считался с людьми. — Будет непросто, — пробормотал я себе под нос. Но, по-моему, обращаясь к Сакуре. Я положил оставленную на столе «Книгу жизни с болезнью» в сумку, выбросил накиданный нами мусор и вышел на улицу, в ночную темноту. Что же мне делать? Я ощущал себя запертым в лабиринте, откуда нет выхода. И откуда видно небо. Я знал, что снаружи что-то есть, но не мог выбраться. «Вот ведь закавыка, — подумал я. — И как же круты те, кто справляется с такими в повседневной жизни». Я сел на велосипед и решил ехать домой. Летние каникулы подходили к концу. Глава 10 Цикады подхлёстывали меня своим стрекотом, словно повторяя: «Вот тебе! Вот тебе!» Вчера закончились дополнительные занятия, и в день, когда по-настоящему начались летние каникулы, я карабкался вверх по каменным ступеням. Погода стояла исключительно жаркая, и солнце безжалостно пытало меня своими лучами, льющимися с небес и отражающимися от земли. Футболка уже промокла насквозь. Впрочем, не от большого желания я подвергал себя издевательствам и истязаниям. — Всегда знала, что ты хлюпик! — со смешком сказала идущая передо мной девушка, глядя на то, как я обливаюсь потом и задыхаюсь. Обидевшись, я собрался было возразить, но решил, что сначала стоит перевести дух, и прибавил ходу. — Давай-давай! — снисходительно поддержала она меня, хлопая в ладоши, но по её лицу я не мог понять, подбадривает она меня или подначивает. Добравшись до верха и обтираясь полотенцем, я наконец ей возразил: — Не сравнивай меня с собой. — Ты же парень! И не стыдно? — Люди высокого происхождения, такие как я, не утруждают себя упражнениями. — Ты их недооцениваешь. Я достал из рюкзака пластиковую бутылку с чаем и сделал несколько жадных глотков. За это время девушка ушла далеко вперёд. Пришлось поспешить следом, и вскоре мы вышли на площадку с отличным видом на округу. С высоты весь наш город был как на ладони. — Как хорошо!.. — воскликнула девушка, раскинув руки. И действительно, пейзаж радовал глаз, а ветер приятно обдувал кожу. Чувствуя, как он сушит пот, я отхлебнул ещё чаю и воспрянул духом. — Что ж, почти пришли. — Смотрите-ка, вдруг силы появились! В награду получишь конфетку. — Вы что, на пару считаете, будто я в основном питаюсь жвачкой и конфетами? — спросил я, вспоминая лицо друга, никогда не упускавшего случая угостить меня в классе жвачкой. — Так получается, что у меня всегда в кармане лежат сладости. На вот! Я с видимой неохотой взял конфету и сунул в карман. Какая, интересно, эта по счёту? Девушка, мурлыча себе под нос, бодро зашагала дальше. Я устало заковылял позади, но, словно увидев в этом демонстрацию нашего с ней соотношения сил, через не хочу заставил себя выпрямиться. Утоптанную землю скоро сменила брусчатка, а значит, мы прибыли на место. Мы отыскали каменное надгробие среди множества других, выстроившихся рядами. — Харуки, тебе поручается вода. Наберёшь вон там. — Можно два вопроса? Во-первых, какие ещё есть обязанности и, во-вторых, не лучше ли сходить вдвоём? — Работай молча. Я же тебе конфетку дала. Хотя меня это глубоко возмутило, я знал её характер и понимал, что дальнейшие споры бессмысленны. Молча положил вещи и пошёл к колонке. Возле неё лежало несколько вёдер и черпаков. Я взял черпак, наполнил ведро водой из крана и вернулся к ожидавшей меня девушке. Она стояла и разглядывала небо. — Уже? Вот и молодец. — Могла бы помочь. — А я высокого происхождения. — Ладно-ладно. Тогда прошу. Я передал ей ведро и черпак. Почтительно их приняв, она от души плеснула водой на могилу семьи Ямаути. Брызги, разлетевшиеся от камня во все стороны, попали мне на щёки. Надгробие таинственно засверкало, отражая лучи солнца. — Сакура-а, подъём!.. — По-моему, воду не для того льют. Совсем не для того, — попытался я урезонить девушку, плескавшую воду на могилу. Не послушавшись, она вылила всё до последней капли. Выглядела при этом довольной, и с неё градом лил пот. «Должно быть, это такой вид спорта», — в порядке бреда предположил я. — Когда молишься у могилы, надо хлопать в ладоши? — Обычно молятся в тишине, но для Сакуры будет лучше, если мы хлопнем. Встав бок о бок, мы один раз хлопнули в ладоши и, загадав, чтобы Сакура нас услышала, зажмурились. И дружно отправили ей наше мысленное послание. Простояв довольно долго со сложенными ладонями, мы почти одновременно открыли глаза и вместе положили на могилу наши подношения.