Я уже собрался повернуться к ней спиной, но её слова меня остановили. Она радостно улыбалась, будто задумав какую-то шалость. Я, как мне кажется, радостным точно не выглядел. — Раз тебе невтерпёж, так и быть — разрешаю стать моим помощником на те немногие дни, что у меня остались! — Это как понимать? — Ты свободен в воскресенье? — Ох, прости, у меня назначено свидание с одной милой девушкой. И ужас в том, что, если оставить её одну хоть ненадолго, она тут же закатывает истерику. — Врёшь ведь? — А если вру? — Тогда встречаемся в воскресенье, в одиннадцать утра, перед станцией! И я обязательно запишу это в «Книгу жизни с болезнью»! Сказав как отрезав — будто моего согласия не требовалось с самого начала, — она помахала мне рукой и зашагала прочь. В ту сторону, откуда на нас с высоты смотрело летнее небо, окрашенное в оранжевый и розовый цвета с едва различимой примесью ультрамарина. Не ответив на её жест прощания, теперь я всё-таки повернулся к ней спиной и двинулся домой. Громкий смех утих, небо понемногу насыщалось ультрамарином. Я шёл знакомой дорогой. «Привычная для нас обоих дорога до дома, но на каждом шаге мы наверняка видим её по-разному», — подумал я. Мне, скорее всего, предстоит ходить по ней до окончания школы. А сколько ещё раз суждено пройти той же дорогой Сакуре? Но она права: я тоже не знаю, сколько ещё раз здесь пройду. Цвета, в какие окрашен путь для неё и в какие он окрашен для меня, на самом деле не должны различаться. Я прижал палец к шее и убедился, что жив. Попробовал передвигать ноги в такт биению сердца — и появилось ощущение, будто я через силу встряхиваю свою затухающую, мимолётную жизнь. Настроение испортилось. От неприятных переживаний меня, пока ещё живого, отвлёк подувший вечерний ветер. Глава 2 Дело было в апреле, когда ещё цвела поздно распустившаяся сакура. Оказалось, медицина добилась определённых успехов. Большего сказать не смогу: в деталях я не разбираюсь и углубляться в них не хочу. Но по меньшей мере достижения медицины позволяли девушке, которой смертельная болезнь оставила меньше года жизни, проводить свои дни так, что о её недуге никто не догадывался. Иначе говоря, человек получал возможность дольше жить по-человечески. Больные, но по-прежнему активные люди представлялись мне чуть ли не роботами, но для тех, кто страдал от тяжёлых заболеваний, мои впечатления ничего не значили. Вот и она не забивала себе голову всякой ерундой, а пользовалась благами медицины по полной. А то, что о её болезни проведал какой-то там одноклассник, — не более чем результат невезения и собственной безалаберности. В тот день я пропустил школу. Причиной стал аппендицит, а точнее — последствия операции: мне снимали швы. Чувствовал я себя хорошо, процедуры завершились быстро. Мне следовало, несмотря на опоздание, пойти на занятия, но из-за длительного ожидания, свойственного большим больницам, и из-за собственного упрямства — раз так, ну её, эту школу — я задержался в больничном холле. Казалось бы, мелочь. На краешке дивана, одиноко торчавшего в углу холла, беспризорно лежала книга. «Кто-то забыл, — подумал я, и одновременно во мне проснулось и подтолкнуло к действиям специфическое любопытство книголюба: — Что это за книжка?» Пробравшись сквозь толпу пациентов, я подошёл к дивану и сел. В книге на беглый взгляд насчитывалось не меньше трёхсот страниц, и на ней была надета фирменная обложка соседнего с больницей книжного магазина. Я снял её, чтобы посмотреть название. К моему удивлению, обязательной для карманных изданий суперобложки под ней не оказалось, а на передней обложке самой книги красовалась надпись «Книга жизни с болезнью», сделанная от руки толстым фломастером. Такого названия, будь то отдельная книга или книжная серия, я, разумеется, никогда не встречал. Что это? Сколько ни гадай, ответа не получишь, и я перевернул страницу. Меня встретили не привычные глазу печатные иероглифы, а тщательно выведенные шариковой ручкой строчки. Иначе говоря, текст был рукописным. «23 ноября 20ХХ. Отныне я собираюсь день за днём описывать в этой книге, названной мной “Книга жизни с болезнью” свои мысли и действия. Никто, кроме моей семьи, не знает, что в ближайшие несколько лет я умру. Приняв это, я пишу сюда, чтобы сжиться с недугом. Сперва о нём. Когда совсем недавно выяснилось, что у меня не в порядке поджелудочная железа, диагноз оказался страшным — от этого заболевания большинство людей умирает очень быстро. Оно развивалось практически бессимптомно…» — Поджелудочная железа… Умру… — невольно проронил я. Такие сочетания звуков мне не приходилось произносить в повседневной жизни. Что ж, понятно. Человеку сообщили, что ему осталось недолго, и он ведёт дневник о том, как борется с болезнью, — точнее, как с ней сосуществует. Мне не следует его читать. Когда я это понял и закрыл книгу, надо мной раздался голос: — Послушай… Я поднял голову и, хоть и удивился, виду не подал. Удивился я потому, что знал заговорившую со мной девушку. А чувства скрыл, понадеявшись, что она обратилась ко мне не из-за книги. Наверное, даже мне не хотелось признавать такой поворот судьбы — что дни моей одноклассницы сочтены. Я сосредоточился лишь на том, что со мной заговорила одноклассница, состроил подобающую мину и ждал, что она скажет дальше. Словно насмехаясь над моей робкой надеждой, она протянула руку: — Это моё. А что ты делаешь в больнице, [неприметный одноклассник]? В то время я с ней почти не разговаривал, знал только, что эта весёлая и бойкая девушка — полная моя противоположность. Я опешил: как она может безмятежно улыбаться, когда мне, человеку постороннему, стало известно об её тяжёлом заболевании? И всё же я всеми силами притворялся, будто ничего не знаю. Решил, что так будет лучше всего, — и для меня, и для неё. — Снимал швы. Мне недавно аппендицит вырезали. — A-а, понятно. А я пришла на обследование поджелудочной железы. Я ведь умру, если её не проверять. Вот как это называется? Я щажу чувства больной, а она отмахивается от моей заботы и разбивает её вдребезги. Не понимая, что у неё на уме, я изучал лицо одноклассницы. Она расплылась в улыбке и уселась на диван рядом со мной. — Удивлён? Но ты же читал об этом в «Книге жизни с болезнью», — как ни в чём не бывало сказала она, словно рекомендуя мне новый роман. «Всё ясно, — подумал было я. — Подстроила розыгрыш, а на блесну попался я, её шапочный знакомый». — Признаюсь честно… Вот-вот, сейчас последует разоблачение. — Я дико испугалась. Думала — всё, пропала книжка. Бросилась в панике искать, а она у тебя! — Что это такое? — Как что? Моя «Книга жизни с болезнью». Ты же туда заглядывал. Что-то вроде дневника, я начала его вести, когда узнала о неладах с поджелудочной. — Шутишь, да? Ничуть не стесняясь того, что мы в больнице, она раскатисто захохотала. — Насколько же дурной у меня вкус, по-твоему? Это даже для чёрного юмора слишком. Нет, там чистая правда. У меня отказала поджелудочная, и я скоро умру. — Э-э… Ясно… — И всё? Не маловато будет? — она повысила голос, словно не веря своим ушам. — А что следует говорить, когда узнаёшь, что твоя одноклассница умирает? — Мм… У меня бы слов не нашлось! — Видишь? Оцени уже то, что я не отмолчался. — И то верно, — хихикая, протянула она. Что тут смешного, я не понял. Она взяла книгу, встала, помахала мне рукой и ушла вглубь больничного корпуса. «Это секрет, в классе никому не говори», — сказала она напоследок, и я облегчённо вздохнул. Я был твёрдо уверен, что больше мы с ней общаться не будем.