Когда я подошёл ближе к столику, она, завидев меня, широко улыбнулась. И, словно улыбка стала сигналом, ко мне также повернулась девушка, занявшая моё место. На её лице отразилось удивление. А я понял, что уже её видел. — Са… Сакура, так твой спутник — [угрюмый одноклассник]? Я наконец вспомнил, кто эта девушка, куда более непреклонная, чем Сакура. Точно, они часто проводили время вместе. Кажется, она занималась в какой-то спортивной секции. — Ну да. А чему ты так удивляешься? Знакомься, [мой друг-одноклассник], — моя лучшая подруга Кёко. Она засмеялась, лучшая подруга растерялась, а я, держа в руках тарелку и кружку, наблюдал за развитием ситуации. «Опять запахло неприятностями», — вздохнул я про себя, но для начала, поставив кофе и варабимоти, сел на свободный стул. К счастью или нет, но нас провели к круглому столику на четверых. Девушки сидели друг напротив друга, а я, сам того не желая, смотрел на них. — Ну как же… Ты дружишь с [угрюмым одноклассником]? — Да. Я так Рике и ответила. Она повернулась ко мне и мягко улыбнулась. Улыбка, похоже, только усилила сомнения её подруги: — Но она сказала, что ты пошутила! — Так это [мой друг-одноклассник] соврал, чтобы его попусту не беспокоили! Рика поверила ему, а не мне. Что случилось с нашей дружбой? Подругу Сакуры это подобие шутки не рассмешило. Наоборот, она смерила меня цепким взглядом. Наши глаза случайно встретились, и я отвесил лёгкий поклон. Вторя мне, она ответила тем же. Я понадеялся, что на этом всё, но лучшая подруга Сакуры, оправдывая своё звание, одними поклонами не удовлетворилась. — Слушай, а я с тобой хоть раз разговаривала? Если задуматься, вопрос оскорбительный, но вряд ли она задала его со зла, а, если и так, меня он не задел. — Было дело. Ты вроде заходила в библиотеку, когда я стоял на выдаче. — Это не называется разговором! — громко захохотав, встряла слушавшая нас Сакура. «Только по твоей оценке», — подумал я, но непосредственный участник событий с ней согласился. — Я тоже это разговором не назову, — пробормотала лучшая подруга. Впрочем, нас с ней устраивали оба варианта. — Кёко, тебя там друзья не заждались? — Да, сейчас иду. Сакура, я же тебя не упрекаю, просто спрашиваю, — подруга пристально вглядывалась ей в лицо и лишь раз глянула на меня. — Вы гуляете вместе второй день подряд, к тому же сюда ходят только девушки или парочки. Вы настолько близки? — Нет! — гордо отвергла её предположение Сакура. Я тоже собирался это сделать, но слова застряли в горле. Мне показалось, в такой ситуации всерьёз отбиваться вдвоём вредно. Лицо подруги на секунду смягчилось, но его тут же исказила гримаса недоверия. Она перевела взгляд с Сакуры на меня, затем обратно: — То есть вы просто знакомы? — Я же сказала: мы дружим. — Ой, хватит, опять твоя болтовня не по существу. [Угрюмый одноклассник], вы с Сакурой просто знакомые, верно? Что значит лучшая подруга — она хорошо её понимала. Я прикинул, как бы половчее уклониться от прилетевшей шальной пули, и выбрал наиболее подходящие слова: — Я бы сказал — мы дружим. Я видел оба лица одновременно. Бессильное разочарование на одном и ликующую улыбку во весь рот на другом. Подруга вздохнула — так, чтобы её непременно услышали, пронзила Сакуру испепеляющим взглядом, бросила на прощание: «Завтра я заставлю тебя сознаться» — и, помахав рукой только ей, удалилась. «Так вот с кем она назавтра договорилась?» — сообразил я и с радостью осознал, что искры посыплются не на меня, а на неё. А со взглядами одноклассников, которые будут сопровождать меня и впредь, я решил смириться. Пока нет реального вреда, их можно не замечать. — Вот уж кого не ожидала здесь встретить… — наполовину удивлённо, наполовину радостно произнесла Сакура, без спроса цапнула с моей тарелки одну лепёшку и тут же её слопала. — Мы с Кёко дружим со средних классов. Как видишь, она не привыкла уступать, и поначалу я её боялась. Но стоило нам поговорить, как мы тут же подружились. Она хорошая девочка, и ты тоже должен с ней поладить. — Ничего, что ты утаила свою болезнь от лучшей подруги? — окатил я её холодной водой, понимая, что, скорее всего, это тотчас же смоет краски положительных эмоций, игравших в душе моей спутницы. Я не имел склонности обижать намеренно. Мне действительно искренне хотелось разобраться, почему она проводит немногие оставшиеся дни со мной. Казалось бы, последние часы жизни разумней разделить с тем, кому она гораздо дороже. Редкое для меня проявление заботы и сочувствия. — Ничего-ничего! Она слишком чувствительная. Если ей сказать, она будет плакать при каждой нашей встрече. Как тогда веселиться? Ради собственного спокойствия я решила молчать до последнего. Она словно отразила вылитую на неё холодную воду усилием воли — с таким настроением и такими словами. Этого хватило, чтобы заставить меня умолкнуть. Но её воля пробудила сомнения, со вчерашнего дня таившиеся в глубине души, и я решил, что один-единственный вопрос я обязан задать. — Скажи… — М? Что? — Ты правда умираешь? Лицо Сакуры на секунду застыло. «Лучше бы не спрашивал», — заметив это, опомнился я, но проникнуться сожалением не успел: она вновь отдалась стремительному вихрю чувств. Сперва улыбка, затем — смущение, кривая усмешка, злость, печаль, снова смущение, и, наконец, глядя мне прямо в глаза, она засмеялась и ответила: — Умираю. — Ясно… Моргая чаще обычного, она улыбнулась ещё шире. — Я ещё несколько лет назад узнала, что умру. Сейчас — за счёт достижений медицины, наверное? — болезнь почти никак не проявляется внешне, и мне продлили жизнь. Но я всё равно умру. Неизвестно, протяну ли ещё год. Так мне сказали. Я не хотел об этом знать и не хотел этого слышать, но её голос беспрепятственно долетал до моих барабанных перепонок. — Я никому не говорю об этом, кроме тебя, [мой друг]. Ты, наверное, единственный человек, кто привносит в мою жизнь правду и обыденность. От врачей я получаю только правду. Семья излишне ревностно откликается на каждое моё слово, отчаянно пытаясь облегчить моё существование. Друзья, узнав, наверняка поступят так же. И только ты, зная правду, ведёшь себя со мной как обычно. Поэтому мне с тобой весело. У меня заболело сердце, словно его изнутри укололи иглой. Я знал, что не даю ей ничего из перечисленного. Если предположить — только предположить, — будто она что-то от меня получает, то, боюсь, это помощь в побеге от реальности. — Как я уже вчера говорил, ты обо мне слишком высокого мнения. — Ты лучше скажи: нас можно принять за влюблённую парочку? — А почему ты интересуешься? — Да так! Наколов на вилку кусок шоколадного торта, она с аппетитом запихнула его в рот. Ничто не выдавало в ней человека при смерти. Тут до меня дошло. Никто из людей не выглядит так, будто когда-нибудь умрёт. Вчера были живы и я, и жертва убийцы, и Сакура. Никто не вёл себя как умирающий. Так что, вполне возможно, ценность сегодняшнего дня одинакова для всех. Я задумался, а она, словно предостерегая меня, сказала: — Не хмурься так. Ты тоже однажды умрёшь. Увидимся на небесах. — И то верно… Моё сентиментальное отношение к тому, что она жива, — лишь раздутое самомнение. Порождение высокомерной убеждённости, что я непременно проживу дольше неё. — Так что давай, приумножай добродетель, как я. — Хорошо. Умрёшь — стану правоверным буддистом. — И запрещаю тебе подкатывать к другим женщинам после моей кончины! — Прости, но мы встречаемся без обязательств. — Ха-ха-ха! — засмеялась она своим обычным раскатистым смехом. Мы доверху набили животы угощениями. Расплатились каждый за себя, вышли на улицу и решили, что на сегодня пора закругляться. От школы до «Десертного рая» пешком было далековато, лучше бы мы поехали на велосипедах, но Сакура пожалела времени и усилий на то, чтобы заходить за ними домой, и мы отправились в кафе как были, в школьной форме. Обратно мы скорым шагом шли по тротуару вдоль шоссе, освещённые лучами солнца, миновавшего зенит. — Хорошо, когда тепло! Для меня, наверное, это лето последнее, надо оторваться на всю катушку. Что будем делать в следующий раз? Что первое приходит на ум, когда ты представляешь себе лето? — Арбузный фруктовый лёд.