Келли пострадала и в другом отношении. Она боится привязанности к мужчинам. Ей казалось, что она хорошо знает Кена. Она любила его и была уверена в его нормальности. Проблемы порождались его безответственностью, а вовсе не склонностью к насилию. Но если она так легко могла ошибиться в мужчине, который убил стольких женщин, что сулит ей будущее? Сумеет ли она вновь полюбить и при этом чувствовать себя в безопасности? Она этого не знает и не позволяет себе проникнуться к кому-нибудь серьезным чувством. Келли надеется, что однажды преодолеет страх и боль, но сейчас она разрывается между любовью и отвращением. Эту рану залечит только время, хотя пока оно течет слишком медленно, и кошмару не видно конца. Анджело Буоно сидит в лос-анджелесской окружной тюрьме, в разумном удалении от своего младшего кузена. Он яростно отстаивает свою невиновность, в то время как психическое состояние Бьянки ставит под сомнение его свидетельство против Анджело. Однако психиатры, судя по всему, солидарны друг с другом в том, что версия о сообщничестве Буоно похожа на правду, а доказательств того, что преступления в Лос-Анджелесе совершались сразу двумя серийными убийцами, предостаточно. Проблема в объективности присяжных. Прислушаются ли они к фактам, основывая свои решения на уликах и свидетельских показаниях, или будут «голосовать сердцем», ведомые «интуицией» и психическим состоянием Бьянки? Буоно вполне может оказаться тем самым вторым человеком, которого разыскивает полиция. Впрочем, в той же вероятностью он подходит на роль очередной жертвы Хиллсайдского душителя. Самое печальное, что при любом вердикте присяжных истина может так и остаться неустановленной. В будущем Кена Бьянки ждет череда тюремных заключений, перемежающихся психиатрическим лечением. Однако в чем будет заключаться это лечение? Страдает он расщеплением личности или нет? Доктор Уотсон и доктор Эллисон уверены, что в период совершения преступлений подсудимый им страдал. В отличие от остальных, психиатры видели его другие ипостаси, и гипноз привел к трансформации памяти Бьянки. Следовательно, его можно вернуть в нормальное состояние, ибо расщепление личности поддается лечению. А может, Кен – убийца-психопат, безжалостно губивший женщин? Многие полицейские предпочитают именно такое объяснение. И в этом случае лечение не поможет. Какова бы ни была правда, Лос-Анджелес она уже не тревожит. Хиллсайдский душитель сидит за решеткой и не выйдет оттуда до конца жизни. Голливуд вновь бурлит причудливой жизнью, которая здесь считается нормальной. Горожане предаются новым излишествам и страшатся новых чудовищ. Репортеры вроде Джима Митчелла устремились к очередным достижениям и очередным сенсациям. Полиция вернулась к обычному патрулированию улиц. Суды, которые еще идут, уже мало кого интересуют. Воспоминания о Хиллсайдском душителе померкли, превратившись в ночной кошмар, о котором никому не хочется вспоминать. А Бьянки, раскаявшийся убийца, продолжает сидеть в камере, твердя о своей невиновности. Эпилог Пока Анджело Буоно готовился к предварительному слушанию дела по обвинению в склонении к проституции, вымогательстве и других преступлениях, состояние его младшего кузена существенно ухудшилось. К ноябрю 1980 года Бьянки настаивал на своей полной непричастности ко всем убийствам, как в Лос-Анджелесе, так и в Беллингхеме. Он очень хотел давать показания на суде Буоно, но все утверждения Кена сводились к тому, что он ничего не сделал, а вся вина лежит на кузене. – Мы считаем, что суд присяжных не поверит его словам, – отмечал Роджер Келли, тогдашний обвинитель на процессе. Если Бьянки заявит, что они с Буоно оба невиновны, у присяжных его слова вызовут обратную реакцию: раз уж против Кена имеются неопровержимые доказательства, то и Анджело виновен. Но пока Бьянки отстаивает свою невиновность и сваливает убийства на Буоно, присяжные могут счесть ложью все слова Кена. И тогда Анджело в их глазах окажется чист, несмотря на прочие доказательства. В прокуратуре считают, что дело против Буоно сильно лишь обвинениями в проституции и вымогательстве. Обвинение в убийствах основывалось на ключевых показаниях Бьянки, все остальные улики были косвенными. В едином комплексе доказательства выглядели неопровержимыми. Если же брать их по отдельности, то большинство улик, не считая показаний Бьянки, подходили и к другим вероятным подозреваемым. Сейчас, когда пишется эта книга, суд над Анджело Буоно еще продолжается. Джералд Челефф, адвокат Буоно, отказывается комментировать обвинения в убийстве. Работа адвоката – защищать своего клиента, пока присяжные не вынесут вердикт, к тому же любой вердикт может быть оспорен. Пока показания Бьянки являлись ключевыми для обвинения, Роджеру Келли и его помощникам приходилось туго. Состояние Кена стало ухудшаться, и прокурору сообщили, что обвиняемый каждый день рассказывает своим посетителям противоречащие друг другу истории. К Бьянки пригласили психиатра, но все усилия оказались тщетными. Теперь дело Кена радикальным образом отличается от предполагавшегося изначально, сразу после ареста Бьянки, и неизвестно, чем оно закончится. Рассудок Кена так и не сумел свыкнуться с мыслью, что он повинен в преступлениях, осквернивших его личный моральный кодекс и воспитанные родителями представления. Главные доказательства против Бьянки касались беллингхемского двойного убийства, поэтому он сосредоточился на этом деле. Кен взял на вооружение два метода: логические рассуждения и спорную попытку доказать, что истинный убийца все еще на свободе. И в поисках «настоящего виновника» неожиданно оказалась замешана двадцатичетырехлетняя начинающая актриса и драматург Вероника Линн Комптон, арестованная в Карсоне, штат Калифорния, 2 октября 1980 года. Комптон обвинялась в попытке удушения некой Ким Брид – жительницы Беллингхема и сотрудницы городского департамента парков и мест досуга. Когда Веронику арестовали и начали изучать ее недавнее прошлое, внезапно обнаружились параллели с рассуждениями Бьянки. Аресту Комптон предшествовал ряд необычных обстоятельств. Во-первых, участники расследования получили необычные посылки: там были кассеты с записью мужского голоса, обладатель которого брал на себя ответственность за беллингхемские убийства. Одна запись пришла в полицию, другая – доктору Эллисону, третья – священнику. Посылки отличались друг от друга. К примеру, в той, что была адресована Эллисону, содержалась просьба о психиатрической помощи, а еще туда зачем-то положили бюстгальтер. Возможно, подразумевалось, что его сняли с жертвы, хотя никаких намеков на его значение не обнаружилось. На слушании Бьянки признавался, что убил двух девушек из Беллингхема, когда те лежали связанными и с кляпом во рту на полу подвала. Голос на записи утверждал, что задушил их, когда они спускались в подвал по лестнице. Это не противоречило следам удушения на шеях жертв, но не объясняло, откуда тогда взялся лобковый волос Бьянки. Вещественные доказательства были слишком красноречивы. Голос на записях показался прослушавшим его детективам неестественным. Опытные копы за долгие годы службы повидали множество исповедей, и мужчина скорее напомнил им никудышного актера, читающего по бумажке, чем преступника, сознающегося в самом страшном из злодеяний. На пленке, присланной священнику, содержалось следующее послание: «Отец, я хочу попросить у вас отпущения грехов. Я хочу вам признаться. Мне были нужны деньги, и в Калифорнии я познакомился с этим парнем, который… В общем, на мне лежит вина за убийство Дианы Уайлдер и Карен Мэндик. Вместе со мной в убийстве участвовал Хардвик, тамошний коп. Еще в Калифорнии, когда мы с Анджело начинали, я понимал, что поступаю плохо. Те другие девчонки на самом деле не имели значения. Прошу отпустить мне грехи. Я знаю, что попаду в ад. Там мне и место. Мне и впрямь очень жаль. Отец, пожалуйста, молитесь за меня». Обыскав трейлер Вероники Комптон, полиция нашла еще одну кассету с тем же мужским голосом. Судя по всему, это была пробная запись. Видимо, Комптон записала голос мужчины, читающего по бумажке, чтобы перед отправкой послушать, как будет звучать «признание». Было ясно, что Вероника помогает Бьянки, оставался один вопрос: зачем? После проверки почты Бьянки, а также списка его посетителей наметились некоторые предположения. Вероника заявила властям и прессе, что знакома с Бьянки с 1977 года, хотя в то время она знала его как Стива Уокера. Сомнительная фамилия «Уокер» уже всплывала, когда доктор Эллисон пытался узнать у Бьянки полное имя Стива. Впрочем, как выяснилось впоследствии, очень маловероятно, что до беседы с доктором Эллисоном у Стива существовала фамилия. Вероника сообщила, что у нее был роман со Стивом Уокером; он спал с ней в те ночи, когда в Лос-Анджелесе происходили убийства, в которых обвинялся Бьянки. По ее словам, во время ареста Кена и последующих слушаний она находилась за границей и вернулась только сейчас, узнав о случившемся. Комптон предъявила различные документальные доказательства, которые ныне, на момент написания эпилога, датируются временем после января 1980 года, а не более ранним периодом, как утверждала Вероника. Следователи выяснили, что актриса, в чьих драматургических опытах часто затрагивались садомазохистские темы, начала переписываться с Бьянки в январе. Обвинитель Келли отмечал, что подсудимому предоставили значительную свободу в переписке и приеме посетителей. Телефонные звонки и разговоры с гостями не прослушивались. В тюрьмах существует цензура для осужденных уголовных преступников, но Бьянки, хотя и являлся таковым, пользовался некоторыми привилегиями в окружной тюрьме, где его содержали, пока он не дал показания против Буоно. Таким образом, контакты заключенного с внешним миром могли развиваться без чьего-либо ведома. В июне Вероника Комптон начала регулярно посещать Кена и его мать. Очевидно, адрес и телефонный номер Фрэнсис она получила от ее сына; девушка уже звонила миссис Бьянки, чтобы рассказать о своей любви к Кену и сообщить о появлении новых доказательств, благодаря которым он через два месяца выйдет на свободу. Кроме того, Вероника сумела добиться для себя и своего семилетнего сына приглашения на ужин к матери Кена. Остается множество нерешенных вопросов относительно действий Вероники в этот период. По одной версии, она была каким-то образом связана с друзьями Буоно, которые, по сути, подставили ее. Это они подговорили девушку навестить Кена в надежде на новый срыв, который заставит суд еще сильнее усомниться в достоверности показаний Бьянки. Согласно предположению полиции, Вероника написала несколько пьес, главной темой которых был секс с применением насилия; считалось, что ее могла привлечь жестокая составляющая личности Душителя. Однако это лишь предположение. Известно одно: Вероника и Кен, похоже, полюбили друг друга. В июле Кен звонил сестре Келли – спросить, не знает ли она какого-нибудь юриста по сделкам с недвижимостью: он якобы собирается продать трейлер Вероники и купить дом, когда его выпустят из тюрьмы (в чем он не сомневался). Увлекшись Вероникой, Бьянки перестал звонить и писать Келли Бойд. Будучи по своей сути однолюбом, он всецело посвящал себя избраннице. Если бы Кен увлекся Комптон в то время, когда жил с Бойд и терроризировал улицы Лос-Анджелеса, он бросил бы Келли и проводил все свое время с Вероникой. А поскольку он оставался с Келли на протяжении всего периода совершения преступлений, а потом, когда к нему в тюрьму начала ходить Вероника, прервал всякие контакты с прежней возлюбленной, полиция сочла свидания с Вероникой в Лос-Анджелесе плодом фантазии. Неизвестно, знал ли Кен Бьянки о планах Вероники попытаться освободить его. В противном случае его заявления о невиновности обесцениваются предпринятой попыткой нового убийства. Впрочем, его не обвиняли в соучастии, поскольку беллингхемские власти посчитали инцидент затеей самой Вероники. 19 сентября 1980 года, согласно заявлениям несостоявшейся жертвы и беллингхемской полиции, Вероника пыталась совершить убийство через удушение по образцу произошедших в Лос-Анджелесе и Беллингхеме. Полиция утверждала, что она остановилась в мотеле в центре Беллингхема, зарегистрировавшись под именем Синди Вассер из Далласа, штат Техас, и отправилась в бар, где познакомилась с двадцатишестилетней Ким Брид. Девушки разговорились, и «Синди Вассер» рассказала, что она актриса из Далласа и ждет ребенка. На ней были парик с длинными волосами пепельного цвета, солнечные очки, светлое платье свободного покроя и синие шлепанцы. Ким Брид ничего не знала о женщине, которая представилась ей именем Карен. Вдвоем они сходили за продуктами, после чего зашли домой к Брид, которая накормила детей и вернулись в мотель: «Карен» сказала, что кое-что там забыла. Очутившись в номере, Комптон, согласно обвинениям, выдвинутым против нее в Беллингхеме, ухитрилась связать Брид руки белым проводом, похожим на тот, который использовал Бьянки во время двойного убийства, и стала ее душить. Девушка уже начала терять сознание, но сумела справиться с нападавшей. Работа в департаменте парков и мест досуга сделала Ким довольно сильной, и ей удалось вырваться. Брид выбежала из номера и бросилась к своему приятелю. Они вместе вернулись в номер, чтобы схватить преступницу, которая к тому времени уже исчезла. Впрочем, следствие собрало достаточно доказательств, чтобы в следующем месяце потребовать ареста Комптон. В ноябре Вероника Комптон была экстрадирована в Беллингхем, чтобы предстать перед расширенной коллегией присяжных и выслушать вердикт о привлечении к уголовной ответственности за покушение на убийство. Уильям Джонстон, адвокат Вероники, очень беспокоился, что пресса связывает имя Бьянки с его клиенткой, которую до суда следовало считать невиновной. Вероника Комптон провела день в суде, была осуждена за покушение на убийство в Беллингхеме и получила пожизненный срок. Один из офицеров, расследовавших дело, сообщил – возможно, в шутку, – будто Вероника позднее призналась ему, что никогда не любила Кена Бьянки. Якобы девушку привлекал другой лос-анджелесский убийца, которого полиция прозвала Убийцей с Сансет-Стрип. Бьянки, потрясенный приговором Комптон и отчаянно не желающий смириться с собственным участием в преступлениях, написал мне письмо 24 ноября 1980 года, непосредственно перед дачей показаний против Буоно на закрытом судебном заседании. Послание стало очередным доказательством того, что в качестве свидетеля Кен может вызвать серьезные проблемы. Однако обвинение продолжало работать с ним в прежней манере, которая в конце концов радикально изменила ход дела. В письме Бьянки объяснял мне свое крайне неоднозначное отношение к выдвинутым против него обвинениям. Он пытался перебрать в памяти все события своей жизни в Лос-Анджелесе и Беллингхеме, надеясь выяснить, что он делал и чего не делал, а также что он знает об Анджело. Кен писал о проблемах с памятью, которые преследовали его всю жизнь. Он признавался, что мог бы копаться у себя в голове хоть всю оставшуюся жизнь, и все равно остались бы пробелы. Тем не менее он уверял, что заявления о собственной невиновности, сделанные им на протяжении последних девятнадцати месяцев, соответствуют истинному положению дел. В письме выражалась обеспокоенность ходом расследования. Бьянки считал, что некоторые улики могли быть подброшены или неверно интерпретированы. Вместо убедительных контрдоказательств он ссылался на потерю памяти, но при этом подчеркивал, что его собственные ощущения говорят: он никогда не смог бы совершить убийство. Далее Бьянки рассуждал о своих признательных показаниях – возможно, самом неопровержимом свидетельстве против него, где он раскрывал подробности, известные лишь настоящему убийце. Но Кен предпочел проигнорировать факты, взамен снова козыряя проблемами с памятью. По словам Бьянки, сознаться было самым логичным, поскольку его судили за убийство, а признание спасало ему жизнь. Кроме этого, на тот период он числился первым по счету подозреваемым, а ведь первый не обязательно виновен в преступлении. После уплаты чудовищной эмоциональной дани делу Хиллсайдского душителя и многомесячных попыток доказать свою невиновность Бьянки занялся следственными «нестыковками». Во-первых, вариантами объяснения обнаружения лобкового волоса, которые полиция уже рассмотрела и опровергла. Во-вторых, показаниями мнимых свидетелей, которые вновь проверили и тоже отмели. Наконец, Кен даже обвинил в обмане очевидцев, утверждавших, что он звонил Карен. В тоне письма сквозило недоверие ко всему: к доказательствам, работе полиции, воспоминаниям свидетелей. Бьянки ставил под сомнение достоверность найденных улик и время обнаружения некоторых предметов, в том числе пальто одной из девушек. Он приводил в пример совершенно другое дело, которое вел его адвокат: там при обыске машины беллингхемская полиция не сумела найти большое количество марихуаны, спрятанной в багажнике. Этим Кен пытался доказать, что полиция могла просмотреть какие-то улики. Бьянки заявлял, что не помнит подробностей, о которых говорил во время записанных на пленку бесед. На сеансах с психиатром пальто и другие зацепки относились на счет «Стива» – значит, «Стив» и подбросил предметы, неизвестные Кену. Поднимаемые Бьянки вопросы были существенны, но все они уже нашли решение в ходе расследования или во время допросов самого Кена. Неоспоримые вещественные доказательства включали биологический материал, обнаруженный на его одежде. Телефонный номер Карен Мэндик был в доме Бьянки, его визитная карточка имелась у Карен. Тот факт, что Диана никому не рассказала о подработке, – на что Кен также указывал, – не имел особого значения, поскольку она согласилась поехать с Карен, можно сказать, в последнюю минуту. Официально на работу наняли одну Карен. Еще Кен сомневался во всех своих признаниях, но его письмо ничего не стоило против видеозаписи, где ясно видно, что он говорит по своей воле. По мнению доктора Джона Уоткинса, который настаивает, что во время его сеанса с Бьянки тот страдал расстройством идентичности, больной мог создать новую личность или вернуть к жизни старую, чтобы справиться со стрессом в тюрьме. Кену пришлось лицом к лицу столкнуться с теми проявлениями в себе, которые он ненавидел, а в таких случаях механизм отрицания всегда переключал его на другую личность. Если так и случилось, то личность, писавшая мне, вполне могла быть невиновна: она никаких преступлений не совершала. А присутствие всех этих личностей в одном теле – лишь логическое допущение, которое не обязательно означает истинное расщепление личности. Доктор Уоткинс ознакомился с адресованным мне письмом Бьянки, после чего прислал мне обстоятельный ответ. Вот что, в частности, он писал: «Я всегда говорил, что если бы его [Бьянки] диссоциативное расстройство действительно исчезло и он „осознал“ свои преступления, то ему грозил бы психоз». Такое состояние иногда сопровождают признаки, которые воспринимаются окружающими как нормальные проявления. Например, источники из тюремной системы упоминали, что Бьянки как будто ушел в себя после ареста Вероники. Если Кен действительно дошел до психоза, то вместо погружения в горе он действительно мог впасть во временный кататонический ступор. Он легко прошел бы незамеченным для окружающих: кататония слишком напоминает здоровую реакцию в виде шока и горя, для того чтобы вызвать подозрения. Доктор Уоткинс продолжал: «Ныне он спас себя от психоза, вернувшись к полной диссоциативной реакции. Он снова там, где мы остановились в феврале 1979 года, когда Кен не подозревал даже о самом существовании Стива, не говоря уже о его преступлениях. Стив в его письме ни разу не упоминается, и я не могу лишь гадать, помнит ли он вообще о беллингхемских беседах с психиатрами, или они перешли в сферу, которую он называет „проблемами с памятью“. Я предвидел возможный срыв в психоз, но не возвращение к полной и практически „образцовой“ диссоциа-тивной реакции. Я никогда прежде не наблюдал расщепления личности со столь мощными и непроницаемыми стенами диссоциации. Но в то же время различие между личностями Кена и Стива делает столь сильную диссоциацию необходимой, если ему предстоит пережить полноценный приступ психоза. „Кен“ просто не может принять, понять, вспомнить или поверить, что он (хороший мальчик) оказался способен на такое злодеяние. Следовательно, Стива необходимо полностью устранить из сознания. Очевидно, в настоящий момент Стив „прячется“, поэтому все силы Кена сконцентрированы на поисках (почти параноидальных) другого объяснения тому тяжелому положению, в котором он оказался. Если диссоциацию не преодолеть, он может провести всю жизнь в попытках понять, почему его, „невиновного“, осудили за преступления, которых „он“ (Кен) не совершал. Стива, разумеется, можно вытащить с помощью гипноза – хотя по-видимому, теперь Кен будет избегать сеансов. Впрочем, опытному практику вполне по силам преодолеть его сопротивление. Вероятно, также можно переключить личность на Стива с помощью амобарбитала или пентотала натрия[7] – и, разумеется, он способен в любой момент проявиться самостоятельно. Мы можем узнать о таких случаях, если Кен будет и дальше жаловаться на провалы в памяти. Для обвинителей Буоно Кен бесполезен, потому что теперь он (Кен) ничего не знает о преступлениях. Появись еще раз Стив, он мог бы стать свидетелем, но он, полагаю, напуган и упорствует. Если бы сторона обвинения согласилась с диссоциативным диагнозом и правильно обращалась с Бьянки, сейчас у суда был бы заслуживающий доверия свидетель против Анджело. Когда я читал письмо Кена, мне в голову пришла одна мысль. Он описывает два инцидента „запоздалых улик“: когда полиция обыскала место вокруг грузовика и не обнаружила пальто девушки, а нашла его на следующий день, и тоже появившуюся не сразу пропавшую учетную карточку на дом Кэтлоу. Будет любопытно узнать у Стива, возвращался ли он к грузовику, чтобы положить рядом с машиной пальто и подбросить учетную карточку. Поскольку ему хотелось, чтобы в убийствах обвинили Кена, не исключено, что на следующий день Стив отнес пальто к грузовику, чтобы подставить своего врага. Знаете, Тед, пока Кен, полиция, обвинители и все остальные сосредоточены на проверке мелких деталей и нестыковок, сомнениям не будет конца. Как только они признают, что у Кена самое настоящее, полноценное расщепление личности, любые вопросы исчезнут, а противоречия прояснятся. Якобы непредсказуемое поведение Бьянки вполне оправданно. Однако закон не знает, что делать в таких случаях (как я отмечал в своих статьях по эго-состояниям в журнале „Психиатрия и право“). Все эти преступления совершила вторая личность Кена – Стив, а Кен страдает нестабильным диссоциативным фоном и представляет угрозу, особенно для женщин, если останется на свободе. Его следует постоянно содержать в заключении, и только очень сложное высококвалифицированное лечение способно избавить его от диссоциативной реакции и предотвратить психоз, лечение которого общество и закон вряд ли ему обеспечат. И даже если обеспечат, успех не гарантирован: очень немногие психиатры и психологи в стране разбираются в этом заболевании и умеют его лечить. Между прочим, если Кен (в его нынешнем состоянии) будет свидетельствовать против Анджело Буоно и утверждать, что видел его преступления, он солжет. Возможно, по просьбе обвинителей или чтобы получить обещанную выгоду. Но нынешний Кен (который написал вам письмо) знает о злодействах Буоно не больше, чем о преступлениях Стива. Защита с легкостью опровергнет его показания, поскольку он не сумеет привести точные подробности». Слова доктора Уоткинса оказались пророческими. Закрытые слушания по делу тянулись не один месяц, а источники, знакомые с ситуацией, сообщали о расхождениях в показаниях Бьянки, который менял их по два раза за день. Признаваясь в преступлениях, Кен твердил, что Анджело Буоно был его сообщником, но иногда вообще отрицал, что ему что-либо известно. Прокурор Роджер Келли прекрасно видел затруднения суда, однако даже не предпринимал попыток найти другие подходы к Кену и помочь ему стать честным, заслуживающим доверия свидетелем. Методы работы с источником ценной информации явно оказались неудачными. Несмотря на проблемы предварительных слушаний, было принято решение провести судебное разбирательство по Буоно. Однако 6 июля 1981 года Кен Бьянки на открытом судебном заседании полностью отрицал свою причастность к убийствам в Лос-Анджелесе. В тот же день Бьянки вернулся на место для дачи свидетельских показаний и начал похваляться убийствами: в подробностях описал каждое из них и указал Анджело в качестве сообщника. Он говорил отстраненно, как ранее на сеансах доктора Дональда Ланда в Беллингхеме. Расхождения в свидетельских показаниях одного человека всех поразили, зато высветили проблему, которую Роджер Келли раньше не предавал огласке. Нежелание отыскать новый подход к свидетелю проявилось не далее как тремя неделями ранее, перед слушанием 6 июля, когда доктор Джон Уоткинс написал Роджеру Келли, предложив обвинению свою помощь. Тщетно. Ни Келли, ни его сотрудники попросту не ответили на письмо доктора Уоткинса. Помог бы другой подход добиться от Бьянки большей стабильности, неизвестно. Ясно одно: нежелание менять тактику привело к провалу. Спустя семь дней после фиаско свидетеля Роджер Келли попросил отвести от Анджело Буоно обвинения в убийстве. Он объяснил, что в основу дела легли свидетельства Бьянки, который из-за смены показаний не заслуживает доверия. В добавление к тому, что открылось во время дачи показаний в суде, Келли рассказал и об иных проблемах, информация о которых впервые опубликована в данной книге. В том числе речь шла о письмах Бьянки доктору Ральфу Эллисону, где Кен пытался свалить вину за беллингхемские убийства на другого, отрицая собственное активное участие в них. Снова прозвучало и утверждение, что Бьянки якобы симулировал перед доктором Уоткинсом состояние гипноза, поэтому первое упоминание имени Анджело Буоно в связи с убийствами не заслуживает доверия. В то же время изучение жизни Кена Бьянки в Рочестере свидетельствовало, что истинное количество убитых им женщин могло быть и больше. А что, если он причастен к трем убийствам, которые прозвали алфавитными? Кармен Колон была осыпана всеми дарами судьбы, за исключением разве что ума. Коэффицент интеллекта этой жизнерадостной, активной десятилетней девочки, которую любили и ученики, и учителя, равнялся 70, тогда как у обычного человека, согласно той же шкале, он составляет 100–110 баллов. Однако Кармен вполне хватало способностей помогать родным. 16 ноября 1971 года девочка вышла из своего дома на Браун-стрит в Рочестере и отправилась в клинику «Буллсхед плаза», находившуюся в двух кварталах оттуда. Мама Кармен заболела, и девочку попросили забрать выписанные врачом лекарства. Медикаменты ей вручили примерно в половине пятого пополудни. Через час в десяти с лишним милях оттуда на федеральной автостраде автомобилисты заметили почти обнаженного ребенка, выскочившего из автомобиля, который последовал за ним задним ходом. Машина, номер которой очевидцы не записали, была того же цвета и марки, что и один из автомобилей Кена Бьянки. Впрочем, никто из следователей и свидетелей ни в то время, ни много лет спустя об этом не знал. По оценкам полиции, мимо проехала почти сотня машин. Обнаженная девочка явно была напугана, но никто не остановился, чтобы ей помочь. Позднее автомобилисты обратились в полицию, но в тот момент никому из них не пришло в голову выяснить, что происходит. В результате два дня спустя тело девочки нашли близ Стернз-роуд в городке Рига. На ней были фиолетовый свитер, носки и теннисные туфли. Ребенка изнасиловали, избили и задушили. На вскрытии выявили перелом черепа и многочисленные повреждения. Город кипел. Девочка проживала в пуэрто-риканском районе Рочестера, что обычно снижает общественный резонанс. Однако гибель невинного, доверчивого, дружелюбного ребенка возмутила всех. Газеты метали громы и молнии. Обыватели требовали найти виновного, словно стремясь загладить неловкость от того, что никто не пришел на помощь перепуганной девочке, но напрасно. Бесконечные обходы населения, десятки часов переработки – все эти усилия не дали результата. Дело осталось нераскрытым. Прошло полтора года. Однажды в понедельник одиннадцатилетняя Ванда Валкович отправилась в кулинарию за три квартала от дома, чтобы купить тунца и хлеба. Она заплатила за купленные по просьбе родителей продукты (которые тогда стоили дешевле, чем теперь) 8 долларов 52 цента; сумка была очень тяжелая. В половине шестого девочка, еле таща свою ношу, вышла из магазина. Домой она так и не вернулась. На следующее утро труп изнасилованного, задушенного, но полностью одетого ребенка был обнаружен на откосе у трассы 104. Это было второе из трех убийств. Сходств между первым и вторым случаями нашлось не слишком много. Оба раза шел небольшой дождь, днем небо было затянуто облаками. У обеих девочек в руках были сумки – возможно, их предложили подбросить до дома. Причины смерти были идентичны, а разница в возрасте между жертвами не составляла и года. Однако на этом параллели заканчивались. Ванда считалась сорвиголовой. Невысокая, ростом всего метр двадцать и весом тридцать килограммов, в школьной драке могла одержать верх над мальчишками старше ее. Родители считали, что она ни за что не села бы в машину к незнакомому человеку. Однако всех ее знакомых исключили из числа подозреваемых. Значит, ее подобрал либо незнакомец, возможно, в форме (полицейского, пожарного или водителя «скорой»), с кем она чувствовала себя в безопасности, либо все-таки знакомый, ускользнувший от внимания следствия, – владелец магазина, рассыльный и т. п.