Теперь сомнения оставались лишь у Келли. Кен часто писал ей – то были письма любящего человека, а не безумца. – Кен рассказывал мне о своей чувствительности, о своем понимании того, что я тоже могу быть эмоционально уязвима, – признавалась Келли. – Он говорил, что его сердце разбито, что каждый новый день для него тяжелее предыдущего. Камера будто сжималась вокруг него, заключение подавляло все чувства, кроме любви, которую он испытывал ко мне и Шону. Кен написал и Шону, – добавила Келли, – хотя пройдут годы, прежде чем наш сын сможет прочесть это письмо. Кен говорил, как ему стыдно и как сильно он любит нашего малыша. Сказал Шону, что постоянно думает о нем и мечтает когда-нибудь снова обнять сына и стать ему настоящим отцом, а не воспоминанием. В послании Кена было столько любви и столько муки, что я не могла читать его без слез. Часть четвертая «Я признаюсь» Глава 14 На пятницу 19 октября 1979 года было назначено слушание по вопросу о вменяемости Кена Бьянки в суде округа Уотком. Оно обещало стать крупнейшим судебным разбирательством в Беллингхеме, и интерес публики к нему был велик. К половине девятого утра собралось около пятидесяти человек, включая нескольких старшеклассников, изучающих психологию, и парочку влюбленных, забредшую сюда потехи ради. Пока полиция и сотрудники управления шерифа проверяли всех пришедших металлодетекторами, парочка прямо в очереди начала целоваться и обниматься. Для влюбленных слушание ничем не отличалось от очередного свидания – все равно что в пятницу вечером сходить в кино на «ужастик» с монстрами, только сегодня монстром был психически нестабильный человек по имени Кен Бьянки. Сначала в зал впустили репортерский корпус. Единственный среди них фотограф из «Беллингхем гералд» должен был делать снимки, которые собирались разослать в газеты и журналы по всей стране. Радиожурналист вооружился портативной полицейской радиостанцией и широковещательным передатчиком, чтобы при первой возможности выйти в прямой эфир. Велась аудио- и видеозапись, хотя прямую трансляцию слушания запретили. Журналистов разместили на скамье присяжных, поскольку разбирательство проводилось только для судьи Джека Куртца. Один из присутствующих заметил, что репортеры будто судят и обвиняемого, и зрителей. Члены семьи Бьянки, включая Келли Бойд и священника, близкого друга их обоих, – сидели впереди. Присутствовали и родственники жертв, хотя они не проявляли явной враждебности ни к Келли, ни к Кену. Тем не менее Бьянки попросили надеть под костюм-тройку пуленепробиваемый жилет, а по периметру зала суда выстроились бойцы отряда быстрого реагирования. Помещение опечатали, и во время заседания суда никому не разрешалось ни входить, ни выходить. Освещала разбирательство лишь одна ежедневная газета – «Беллингхем гералд», и срок сдачи материала совпадал с окончанием слушания. Редакция заранее заготовила две статьи: в одной сообщалось, что Бьянки признан виновным, в другой – что он невиновен. По закону штата Вашингтон Кена могли объявить виновным прямо на слушании и вынести приговор без формального судебного процесса. Полиция согласилась передать прессе решение по делу Хиллсайдского душителя, так что газета рассчитывала на правдивую информацию. Журналист, который должен был уведомить редакцию об итогах слушания, стоял за дверью зала суда: если бы он находился внутри и наблюдал за происходящим, ему не позволили бы выйти, чтобы сделать звонок. Келли Бойд, сидевшая на скамье, нервничала и время от времени поглядывала на репортеров. Она решила не проявлять эмоций. Ей хотелось, чтобы весь мир знал: вне зависимости от того, что натворил Кен, ей не в чем себя упрекнуть. Она любила все хорошее в этом человеке и продолжала любить. А еще она боялась незнакомой темной стороны Кена, которая заставляла его убивать снова и снова. После ареста гражданского мужа Келли всеми силами избегала журналистов и всяческой публичности, но сегодня она решила, что обязана присутствовать в зале суда. Дин Бретт достиг договоренности относительно своего клиента с судебными органами Лос-Анджелеса и Беллингхема. Кен Бьянки признает себя виновным и согласится свидетельствовать против своего кузена в обмен на тюремный срок вместо смертного приговора. Он получит по пожизненному за каждое убийство и гарантированно останется за решеткой до конца своих дней. Кроме того, он публично назовет кузена своим сообщником, после чего в Лос-Анджелесе Анджело Буоно сразу же предъявят ордер на арест. Полиция готовилась ворваться к Буоно в тот самый миг, когда из Беллингхема придет уведомление, что Бьянки назвал имя кузена на открытом судебном заседании. Без этого заявления они не могли быть уверены в том, что Кен будет свидетельствовать против Анджело. Кен Бьянки едва мирился с необходимостью признать себя виновным и практически не говорил об этом с Келли. До самого дня слушания она понятия не имела, что он заключил сделку с судом. Дин Бретт был почти в том же положении, потому что Бьянки с большим трудом принимал мысль о своей виновности. «Это руки убийцы», – без конца повторял Бьянки перед слушанием и смотрел на собственные руки. Такое упражнение посоветовал Джон Джонсон, чтобы помочь Кену осознать правду. «Это руки убийцы». Бьянки произносил заученную фразу каждый день, но не желал верить в ее истинность. В четверг обвиняемый и его адвокат работали до позднего вечера, обсуждая грядущее слушание. Бьянки хотел бороться. Невзирая ни на какие улики, он считал себя невинной жертвой обстоятельств, а не преступником. Бретт прошелся по всем доказательствам. Вина выглядела бесспорной. Лобковые волосы, волокна ковра и прочие многочисленные улики – все это полиция проанализировала и установила прямую связь с Бьянки. По сути, именно неопровержимость доказательства вины и задевала Кена. Он и хотел бы всё отрицать, однако не было смысла. Он виновен, и этого факта не избежать. К одиннадцати часам вечера даже Кен вынужден был согласиться, что самым правильным будет признать вину и понести наказание. В начале слушания Бьянки пришлось выслушать полицейский рапорт о его преступлении. В рапорте детально излагались обвинения против него, перечислялись подробности раскрытия дела. Во время описания убийств Кен то и дело заливался слезами, не в силах справиться с эмоциями. Затем, все еще всхлипывая, он произнес: – Не нахожу слов, чтобы выразить, как я терзаюсь содеянным. Мне никогда не возместить страданий, которые я причинил людям, и не вымолить у них прощения. В глазах тех, кто сочувствовал этому человеку из-за его больной психики, Кен Бьянки стал жертвой себя самого, поскольку уже в штате Вашингтон его приговорили к двум пожизненным заключениям. По мнению других, слезы, которые проливал Бьянки, свидетельствовали вовсе не о раскаянии. Скорее, это были слезы отчаяния: он попался, не успев совершить новое убийство. Так или иначе, Бьянки уже не суждено было свободно разгуливать по улицам. В течение суток после слушания его отправили в Лос-Анджелес, где в следующий понедельник приговорили еще к нескольким пожизненным заключениям в обмен на свидетельство против Буоно согласно достигнутой договоренности. По решению суда Кен должен был провести в калифорнийских тюрьмах тридцать пять лет, после чего его переведут в штат Вашингтон для отбытия наказания там. Не прошло и часа после выдвижения обвинения против Анджело Буоно в Беллингхеме, как подельника Хиллсайдского душителя арестовали. Кузен Бьянки заявил о своей невиновности, но полицейские не сомневались, что упекли за решетку истинного соучастника убийств. Преступления совершались именно этими людьми, ведь Бьянки сам указал на Буоно; остальные подозреваемые были проверены и оправданы, убийства прекратились. Вину или невиновность Буоно определит суд, и тогда все вопросы будут решены. Полиция Беллингхема прекрасно понимала, каково психическое состояние Кена Бьянки. Было сделано все возможное, чтобы не дать ему сорваться и выпасть из реальности. Его убедили сознаться и принять их с сообщником деяния как данность, у него появился новый шанс выжить, и притом никто не думал манипулировать его чувством вины. Прежде у властей Лос-Анджелеса не было времени познакомиться с Бьянки поближе. Те, кто хоть сколько-нибудь его знал, видели в нем только убийцу. Они были свидетелями хладнокровно совершенного зверства, и оно повергало их в ужас. Некоторые ненавидели этого человека, другие считали, что он не стоит даже их презрения. Ничтожество, жалкая букашка, которую следует раздавить, поместить в наглухо запечатанную банку в назидание потомкам, и постараться забыть о нем, потому что теперь, когда Душитель пойман, он уже не имеет никакого значения. Никто не видел в Бьянки доброго и нежного мужчину, обычного человека из плоти и крови, чья изломанная психика толкнула его на чудовищное насилие. Из-за враждебного отношения к Бьянки власти Лос-Анджелеса мало заботило, что он нуждается в эмоциональной поддержке. Они могли понять стремление обвиняемого отрицать реальность, но решили заставить его прямо взглянуть на свои злодеяния путем постоянного возвращения к ним. Следователи снова и снова обсуждали с ним убийства, требуя всех мыслимых подробностей. Дошло до того, что ночью Кена под усиленной охраной вывезли из тюрьмы и устроили ему «экскурсию» по всем местам преступлений, чтобы он физически пережил содеянное. Постепенно Бьянки снова скатился к отрицанию реальности своих поступков. Он не мог никого убить. Надо переложить вину на кого-нибудь другого. Он невиновен. Первый срыв произошел в октябре в лос-анджелесской окружной тюрьме, когда Бьянки начал отрицать свою причастность к беллингхемскому делу. Он убедил себя, что единственное его преступление, если таковое вообще было, заключалось в присутствии при смерти обеих женщин. Он выдвинул версию о «втором человеке», которую изложил в письме. В письме говорилось, что Кен «вспомнил», будто бы в ночь убийства Карен и Дианы был не один. Он заявил, что вошел в комнату и увидел двух молодых женщин, повешенных на балках. Увиденное его ужаснуло, а поступок мужчины, который находился там вместе с ним, привел в ярость. Не меньше беспокоила Бьянки собственная реакция на убийства, очевидцем которых он стал. Он признался, что внутри него прячется другая личность – вуайерист. Кена шокировало удовольствие, которое доставило ему зрелище смерти, и воспоминания об этом удовольствии продолжали преследовать его. Это было сенсационное заявление: оказывается, есть и другой человек, подлинный убийца, а вина Кена состоит лишь в том, что он наблюдал, не пытаясь предотвратить преступление. Однако версия не выдерживала критики. Отметины на шеях свидетельствовали, что девушек не повесили, а удавили, поскольку следы удушения были недостаточно глубоки, чтобы появиться под действием всей тяжести тела. К тому же в беллингхемском доме не было балок, на которых можно повесить человека. Вторым слабым местом версии о «втором человеке» стал лобковый волос. Если Бьянки в присутствии женщин не обнажался, как его волосок мог запутаться в лобковых волосах одной из жертв? Версия была полностью сфабрикована и не имела под собой реальных оснований. В продолжении письма Бьянки говорил о своей непричастности к лос-анджелесским событиям. Якобы он, отчаявшись найти сочувствие у полицейских, расследовавших дело, сознался в преступлениях, которые в действительности совершил Анджело. Бьянки утверждал, что в Лос-Анджелесе он тоже лишь присутствовал при убийствах. Однако, будучи хорошо знакомым с полицией этого города, сразу понял, что его попросту высмеют, если расскажет копам правду о случившемся. Кен снова признавался, что часть его наслаждалась зрелищем истязания других людей, хотя сам он никогда в нем не участвовал. По словам Бьянки, в своем признании он подтасовал факты. В действительности убийства были делом рук Анджело, а он лишь наблюдал. Подтверждением якобы служили его оговорки в свидетельских показаниях: когда он говорил: «их убили», подразумевалось, что это сделал Анджело. Однако, добавлял Бьянки, тогда он поправил себя и заявил, будто сам убивал жертв: ему казалось, что такому признанию поверят скорее, чем правде, которая состояла в том, что он ничего не делал. По мнению Кена, его вина заключалась лишь в том, что он был свидетелем преступлений и не остановил их. 11 декабря Бьянки назвал имя второго человека, якобы причастного к беллингхемским убийствам. В очередном письме он рассуждал о сексуальных отношениях, известных под названием БДСМ, – разновидности садомазохизма, где человек получает сексуальное удовлетворение от связывания партнера, избиения, порки и разнообразных истязаний. Физическая боль – важная часть подобных отношений, но иногда они приводят к смерти. Кен отметил, что интересовался БДСМ, после чего перешел к беллингхемскому делу. В качестве своего подельника он указал некоего Грега. Тот уже был известен беллингхемской полиции, а после письма Бьянки его еще раз тщательно проверили. Полиция установила, что в ночь убийства Грег находился далеко от места преступления. Это безусловно свидетельствовало, что он непричастен к преступлению и что вся эта история от начала до конца сфабрикована. Бьянки рассказал, что «Стив» часто беседовал с Грегом о БДСМ. Он будто бы считал, что интерес Грега сугубо умозрительный. Но когда Грег якобы встретился с ним в доме Кэтлоу, то, согласно Бьянки, предложил обеим женщинам заняться с ним сексом в стиле «бондаж и доминирование». По словам Кена, сам он вышел из дома, как только Грег завел разговор с девушками. А когда вернулся, девушки называли Грега наглецом и грозились заявить на обоих мужчин в полицию. Грег, по-видимому, потерял голову, испугавшись, что огласка навредит его семье, и убил девушек, после чего сбежал с места преступления. «Второго человека» Бьянки выбрал удачно: Грег к тому времени был мертв – разбился на мотоцикле в том же районе, где были найдены трупы. Возможно, Кен, изо всех сил пытаясь откреститься от преступления, вовремя вспомнил о знакомстве с человеком, которого вдобавок уже не было в живых, и решил состряпать новую версию. Далее в своем письме Бьянки выражал беспокойство, что доказательства не всегда совпадают с истиной, какой она ему видится. По словам Кена, когда полиция Лос-Анджелеса возила его по местам преступлений, он с трудом припоминал события тех вечеров, во время которых машину вроде бы вел Анджело. У него в памяти сохранились подробности лишь тех ночей, когда за рулем предположительно сидел он сам, а остальное было как в тумане. Затем Бьянки вернулся к истории с Грегом. Он писал, что перед уходом из дома Кэтлоу отдал своему другу сумку с эластичными бинтами и веревкой. В то время он полагал, что это лишь реквизит для взаимоприятных сношений, а не орудия смерти, как впоследствии охарактеризовала их полиция. Однако Грег, поразмыслив, видимо, понял, что его семья и личная свобода в опасности. Бьянки предположил, что именно страх вынудил Грега лишить жизни женщин, угрожавших привлечь его к ответственности за приставания. Содержание писем, в которых Кен описывал инцидент с Грегом, менялось. Ранее, 10 ноября, он писал про своего мнимого соучастника совсем другое: будто бы Билли (одна из его личностей), прикинувшись Кеном, позвонил Карен и Диане насчет работы, хотя в действительности хотел не нанять их, а устроить для себя с Грегом свидание вслепую. Кену вполне хватало Келли, но Билли, по-видимому, хотелось разнообразия, и он считал себя вправе назначать свидания и обладать другими женщинами. Согласно письму, именно Билли встретился с Грегом в доме Кэтлоу, а потом ушел в магазин. Когда Кен / Билли вернулся, связанные и с заткнутыми ртами девушки сидели на стульях с веревками на шеях. Грег якобы заявил, что наказал девушек за отказ заниматься с ним сексом. Когда Грег выдернул из-под них стулья, петли на шее затянулись и жертвы были задушены. Билли впал в ступор, и вместо него якобы явился Стив. Он заявил, что сам избавится от трупов, если Грег поможет перенести их в машину. Стив понимал, что у Грега проблемы, и хотел ему помочь. В письме утверждалось, что остальная информация следствия, включая дальнейшее перемещение трупов, верна, но сам Бьянки в убийствах неповинен. Остаток письма был посвящен сомнениям Кена. Он не мог понять, откуда на одежде жертв взялась сперма, хотя предполагал, что это сперма Грега, забравшегося на одну из связанных девушек. Кроме того, Бьянки упоминал, что узнал о неожиданной гибели Грега в дорожной аварии уже после ареста. Авария, случившаяся в том же районе, где произошли убийства, навсегда уничтожила шанс доказать «правду» с помощью Грега. В течение следующих месяцев Бьянки продолжал враждебно реагировать на оказываемое давление. Он неустанно высказывал сомнения в уликах и требовал найти журналиста, который пообщается с ним в тюрьме, чтобы разобраться в противоречиях беллингхемского дела. Поскольку перед допросами Кену разрешили ознакомиться с полицейскими рапортами по делам, он считал, что позднее принял изложенную в них информацию за свои личные воспоминания. Вообще такое возможно, но не в случае Бьянки. Во-первых, сведения, которыми он делился во время допросов, были гораздо многообразнее всех отчетов вместе взятых, к тому же он сообщал подробности, которые теоретически мог знать лишь убийца. Во-вторых, оставался лобковый волос, обеспечивший неопровержимое доказательство его участия. В-третьих, свидетель видел грузовик, принадлежавший охранному агентству, в восьмидесяти пяти милях от места преступления. Это случилось другой ночью, о чем Кен не упомянул. Бьянки смог отчитаться за два других грузовика, использовавшихся в ночь преступления, и предполагалось, что за рулем третьего сидел он сам. Машины действительно не было рядом с домом, где произошли убийства. Но Бьянки не удалось объяснить и то, что грузовик видели в восьмидесяти пяти милях оттуда через сутки после убийств. Даже те зацепки, на которые опирался сам Бьянки, в итоге приводили к заключению, что убийцей должен быть именно он. Давление усиливалось. Кен часто разговаривал с матерью, одобрения которой всегда добивался. Миссис Бьянки отчаянно хотела верить в его невиновность и была глубоко уязвлена заявлениями относительно тяжелого детства сына. Вместе с новым мужем она перебралась в Калифорнию, чтобы быть поближе к Кену и избежать огласки после статей в газетах Рочестера. Мать жаловалась сыну на финансовые затруднения, и он чувствовал себя виноватым, поскольку не мог ей помочь. Это была очередная причина, чтобы с новой силой отрицать всякую возможность своего участия в убийствах. Еще одним поводом открещиваться от сотворенного стал Шон. Мальчик был единственной радостью в беспросветном нынешнем существовании, и Кен боялся лишиться сыновней любви. Келли показывала ребенку фотографии отца, чтобы поддерживать в сыне живую память о нем. Но Шон общался с Кеном лишь в младенчестве. Ребенок быстро рос и переставал понимать, что такое настоящий отец. Кен знал, что не пройдет и нескольких лет, как Шон самостоятельно прочтет о нем в газетах и, вероятно, проникнется отвращением к нему. Бьянки хотел любви и уважения сына, и в то же время он понимал, что мальчик не сможет любить серийного убийцу. Арест Анджело Буоно не улучшил дела. Анджело в некотором роде заменял Кену отца. Какие бы преступления Анджело ни совершил, в основу обвинения легли именно свидетельские показания Бьянки. Осознание этого мучило Кена, он винил себя за то, что выступил против кузена. Тем временем Келли начала встречаться с другим, и Кен это знал. Он понимал, что однажды она найдет себе мужчину, и ненавидел саму мысль о том, что она уже не приедет в Лос-Анджелес поддержать его, а после окончания суда не поселится где-нибудь поблизости от тюрьмы, которая станет его последним пристанищем. Бьянки предпочел бы, чтобы Келли «исчезла» и больше не травила ему душу. Он хотел отречься от любви, избавиться от чувства вины за нынешнюю ненависть к прежде любимой женщине. Даже те, кто вроде бы проявлял участие, причиняли только боль. Одна молодая красавица, бывшая сотрудница «Плейбоя» и подруга телерепортера, переписывалась с Бьянки и навещала его в тюрьме. Казалось, девушку искренне заботило тяжелое существование Кена, хотя она скрывала от него свою фамилию, называясь лишь именем. В итоге выяснилось, что она работала по заказу, намереваясь завоевать его доверие и выудить информацию для эфира. Мотивы девушки так и не прояснились окончательно, но ей запретили дальнейшее общение с Бьянки. Однако она обнародовала историю о посещении Кена матерью, когда он впал в такое бешенство, что пришлось на время обездвижить его, поместив в специальное кресло. Сюжет появился в выпуске новостей на телеканале, где работал друг девушки. Правда, никто из тюремных охранников той смены не помнил такого эпизода: по их словам, несмотря на россказни девушки, Бьянки никогда не выходил из себя после визитов матери. Нервировали и судебные отсрочки, а также бесконечная смена адвокатов у Буоно. Стоило Кену подготовиться к даче показаний, как слушание переносили на следующую неделю. Бьянки звонил матери и рассказывал о деле, на ходу выдумывая новые «факты». Он допытывался у Келли, почему она ему не верит, хотя все его заявления неизменно оказывались лживыми. Он мог сказать одному охраннику одно, а другому – совершенно противоположное. Если спросить у шестерых его посетителей, чту Бьянки говорил на конкретную тему в конкретный день, каждый из них процитировал бы совершенно разные фразы, но все шестеро не сомневались бы в абсолютной нормальности обвиняемого. К середине 1980 года Бьянки, казалось, совершенно сдал. Он не мог смотреть в лицо правде. Родным и друзьям он рассказывал о «настоящем» убийце, которого когда-нибудь обязательно поймают. Твердил о деньгах, которые потратил на частных детективов, проверяющих «неувязки», призванные доказать его невиновность. Он так упорно отрицал реальность, что почти лишился доверия как свидетель. Если бы Бьянки привели в суд давать показания против кузена, заявления его были бы непредсказуемы. Ситуация весьма беспокоила сторону обвинения, но выхода не было. Ко времени написания этой книги Кен Бьянки по-прежнему не мог принять на себя ответственность за совершенные преступления. Он отчаянно пытался найти виноватого. Твердил о дополнительном расследовании, о надеждах на новые улики, о неувязках в беллингхемском деле, о полицейских, которые стремятся его «упечь». Убийца не находил в себе сил смириться со своим прошлым, несмотря на все доказательства против него, включая его собственные признания, записанные на аудио- и видеопленки. Мать Кена Фрэнсис сменила фамилию и живет со вторым мужем недалеко от места заключения сына. Она любит его, полностью принимая все хорошее и все дурное в нем. Фрэнсис потрясена свершившимися злодеяниями, но постепенно смирилась с тем, что это дело рук ее сына. Она читала о том, как проводился допрос под гипнозом, и не считает, что Кена принуждали к ложным показаниям. Больше всего мать Кена угнетает тень ответственности за совершенные сыном убийства, которую поспешили косвенно возложить на нее. На допросах женщину обвиняли в жестоком обращении с сыном; опубликованное заключение клиники Де Поля также свидетельствовало против нее. Однако жестокое обращение, по сути, не подтверждалось никакими документами. Достоверно известно лишь одно: врачей и социальных работников, по-видимому, раздражали поступки миссис Бьянки и ее тревога за своего ребенка. Когда она совершенно естественно пыталась жить по христианским законам, заботиться о сыне и растить его в более благополучном районе, ее называли безрассудной. В действительности же она просто стремилась к тому, чего ищет любая женщина из ее культурной и этнической среды. Главенство матери в доме считается обычным для итальянской католической семьи. Муж, как правило, отходит на второй план и не вмешивается в воспитание, пока ребенок не становится подростком. Именно так и произошло с Кеном и его отцом. Миссис Бьянки предполагает, что свою роль могли сыграть гены. Биологическая мать ее сына была алкоголичкой, и Кен стал нежеланным ребенком. Могло ли это навредить ему? Могло ли подтолкнуть к извращенному поведению? С уверенностью сказать невозможно. Через несколько месяцев после изучения личности Кена Бьянки и знакомства с его семейной историей доктор Джон Уоткинс и другие специалисты выдвинули теорию, которая предлагала ответ на вопрос, почему Кен Бьянки стал именно таким. Аргументация психиатров подкрепляет мнение миссис Бьянки о несправедливости обвинений против нее. Кроме того, теория отражает многие современные представления о патологическом развитии детской психики. Доктор Уоткинс подчеркнул, что Кен был лишь обузой для своей биологической матери. Его подкинули соседке, которая, в свою очередь, пустила ребенка по рукам, оставляя его с любым, кто соглашался взять его хотя бы на день. Младенца только кормили, меняли ему пеленки, присматривали за ним; его никто не ласкал, не брал на руки, что так важно для формирования эмоциональной привязанности. Впервые Кен узнал, что такое настоящая любовь, когда его усыновили супруги Бьянки, – через четыре месяца после рождения. Что происходит с малышом, которого не держат на руках, не целуют, не одаривают любовью сразу после появления на свет? Исследования, которые проводились в нью-йоркских родильных домах почти тридцать лет назад, свидетельствуют: когда ребенка не передают матери сразу же после рождения, это часто приводит к смерти. В исследуемых роддомах младенцев помещали в стерильное помещение, вместо того чтобы положить рядом с матерью или отдать педиатрической сестре, которая держала бы ребенка на руках и ухаживала за ним. Могло пройти несколько часов, прежде чем к младенцу прикоснулись. Показатели детской смертности в таких учреждениях были ошеломляюще высоки, но значительно снизились, когда новорожденных стали сразу же класть рядом с матерью или передавать в руки медсестре. Кен Бьянки был слишком крепок, чтобы умереть. Отвергнутый родной матерью, надолго лишенный тесного эмоционального контакта с какой-либо другой женщиной, Кен мог получить эмоциональную травму еще до усыновления. Даже в таком возрасте ребенок способен проникнуться страхом к постоянным переменам в семейной жизни. Каждая новая «мать», присматривавшая за малышом, в конце концов отвергала его. Ко времени усыновления Кену, возможно, уже был нанесен такой ущерб, что любое, даже самое обычное наказание в его глазах превращалось в предательство. Если его ругали за опрокинутую во время игры лампу, он мог испытывать бессознательную боязнь, что приемная мать, которая по-настоящему любила сына, собирается его отвергнуть. Ему внушала страх обычная дисциплина, которую прививает ребенку любая хорошая мать. Мнимые «ужасы воспитания» могли восприниматься им как жестокое обращение, хотя, по сути, они порождались его сознанием из-за отсутствия нормальной семейной жизни в младенчестве. Благодаря приемной матери Бьянки все же узнал подлинную родственную привязанность, однако вред, нанесенный ему за первые четыре месяца жизни, вынуждал его считать, что в детстве с ним дурно обращались. Келли Бойд живет в страхе перед тем днем, когда ей придется рассказать Шону об отце. Она не из тех женщин, которые скрывают от детей правду. И не из тех, кто позволит ребенку ненавидеть своего отца. Она хочет, чтобы Шон понял Кена и по возможности полюбил его или хотя бы проявил гуманность к отцу.