По его словам, мать помогает ему во всем, даже если сама болеет. Она много кричит, и она главная в семье. Она его наказывает. Во время рассказа о матери у ребенка появились навязчивые движения. Он упомянул, что мать командует отцом, который ее слушается. Отца он считает хорошим и добрым и не сердится на него». Казалось, чем больше Кен старался отстраниться от матери, тем больше он тянулся к отцу. Тот был фигурой почти мифической, поскольку все время проводил на работе. Впрочем, по мере вступления Кена в подростковый возраст они стали проводить вдвоем гораздо больше времени. Однажды они пошли покупать новые ботинки и вместе радовались тому, что размер ноги у них одинаковый, хотя Кену всего тринадцать. Оба так гордились покупкой, что сын тут же выбросил старые ботинки и остался обладателем двух пар обуви: новых модельных туфель и поношенных теннисок. Вскоре отец с сыном решили вместе отправиться на рыбалку, и Кен прихватил с собой новые туфли и тенниски. Тенниски лучше подходили для грязных тропинок, и Кен, забыв про новую пару, оставил ее на берегу. Он собирался съездить за туфлями через несколько дней, но еще раньше в дверь дома Бьянки постучались двое полицейских. Отца Кена нашли мертвым на работе; его тело лежало возле телефонной будки, из которой он собирался кому-то звонить. Постоянный стресс и сверхурочные сделали свое дело. Не ясно, что случилось дальше: воспоминания о тяжелом испытании исказились, прошло много лет. Очевидно, миссис Бьянки зашлась в истерике, и Кен выскочил из комнаты. Очевидец рассказывал, что парень набросился на полицейских, которые якобы обидели его мать; наконец он успокоился и ему сумели втолковать, в чем дело. Другие свидетели утверждают, что мальчик ни на кого не набрасывался, а просто впал в истерику, стонал и плакал, а потом убежал в свою комнату. В любом случае кончина отца стала подлинной трагедией. Они с Кеном только недавно начали учиться понимать и любить друг друга, и тут Николаса не стало. На протяжении многих дней подросток поднимался по лестнице на темный чердак, где рыдал и вел беседы с умершим отцом. С семьей Кен не общался. Горе его было неизбывно, и юноша пытался справиться с ним в одиночку. Единственным исключением стало его присутствие на похоронах. Прибыл сотрудник похоронного бюро, чтобы взять одежду для усопшего, и тут Кен вспомнил о потерянных новых ботинках и страшно расстроился, что не сможет надеть их на похороны. Сотрудник бюро выяснил, что Кена такой же размер обуви, как у отца, и предложил юноше взять новые ботинки покойного. До этого им уже предлагали оставить на память что-нибудь из одежды, и сотрудник объяснил, что для похорон сойдут и домашние тапочки. Они все равно будут не видны, даже в открытом гробу, так что пусть Кен смело забирает ботинки. Мысль о том, чтобы надеть на похороны что-то из личных вещей отца, ужаснула юношу. По крайней мере, так показалось остальным. Впрочем, многие из тех, кто пережил уход близкого человека, говорят, что им очень хотелось оставить что-нибудь из одежды умершего. В дни потрясения и эмоционального накала у них будто остается оболочка родной души, тогда как она сама уже далеко. Эти вещи знакомы, они хранят запах близкого человека, хотя его уже нет рядом. Такая ситуация может сильно осложнить принятие смерти, но случилось ли это с Кеном, неизвестно. Чем дальше Дин Бретт читал материалы досье, тем больше вопросов у него возникало. В детстве Кену часто доставалось от учителей и соучеников. Его иногда обвиняли в том, чего он не совершал. Свое участие в беллингхемских убийствах он точно так же продолжал отрицать, несмотря на целый корпус убедительных доказательств, свидетельствующих против него. Может, он патологический лжец? Или невинная жертва необъяснимых обстоятельств? Бретт понимал, что ответы прячутся в самой глубине сущности Кена Бьянки. К защите привлекли Джона Джонсона, социального работника, в прошлом сотрудника Университета Монтаны. Джонсон рассказал, что в университете работала супружеская профессорская пара, изучавшая людей с диссоциативными реакциями – периодами, когда они совершали какие-то поступки, но не помнили их. Профессора использовали гипноз, чтобы помочь субъекту сфокусировать внимание. Бретт решил не ограничиваться предоставленными полицией материалами и попросить о содействии ученых из Университета Монтаны. Однако он не отдавал себе отчета в том, что обычный человек может таить в себе потенциальное зло и оно способно выйти наружу. Адвокат хотел лишь узнать правду о Кене Бьянки, однако реальность оказалась столь же шокирующей, как те преступления, в которых обвиняли подзащитного Бретта. Глава 7 Предполагалось, что состоится обычный допрос. Управление шерифа зарегистрировало его под порядковым номером 079–16127–2010–999. Присутствовали все необходимые участники: адвокат защиты Дин Бретт, сержант Фрэнк Салерно и помощник шерифа Питер Финниган из отдела по расследованию убийств детективного подразделения лос-анджелесского окружного управления шерифа, профессор психологии Университета Монтаны доктор Джон Дж. Уоткинс и, разумеется, сам подозреваемый, Кеннет Бьянки. Происходящее записывалось на аудио- и видеопленку. Ожидался рутинный допрос подозреваемого в убийстве, хотя на нем присутствовало несколько больше людей, чем обычно. Дело происходило 21 марта 1979 года, и Кен уже ознакомился с заключением клиники Де Поля, так что ему было известно, в каком свете видят его прошлое остальные. Бьянки нервничал, готовясь к разговору с человеком, получившим общенациональную известность в своей научной области. Доктор Уоткинс в прошлом являлся президентом Общества клинического и экспериментального гипноза и президентом подразделения гипноза Американской ассоциации психологов, был удостоен множества почетных званий. Кен жаждал его одобрения и с первых минут беседы держался необычайно почтительно, одновременно пытаясь как можно подробнее объяснить свои чувства: – Я думал о своей жизни и могу поклясться чем угодно, что в памяти возникают совершенно безоблачные картины, и вообще… Далее Бьянки признался, что в заключении клиники Де Поля увидел обратную сторону своих отношений с матерью: – Вы можете до посинения говорить со мной о матери и пытаться ее дискредитировать. А я упрусь насмерть, я буду цепляться зубами и ногтями… то есть я не соглашусь ни с чем, что вы о ней скажете. Потому что я всегда уважал и… и глубоко любил ее. Но теперь, когда я читаю это заключение, мне ясно, что в одиннадцать лет у меня были проблемы, да еще какие, и они могли привести к чему угодно. А может, и не могли, кто знает?.. В любом случае мне, видимо, требовалась помощь, более профессиональная помощь. По словам Кена, зачастую он совсем по-другому, чем окружающие, оценивал свою реакцию на стресс. – Иногда я… мне удавалось справиться с ситуацией, и по-моему, справиться неплохо: я сохранял спокойствие и все такое. И тут слышал мнение третьих лиц, которые были свидетелями, – они говорили: парень, ты перегнул палку. И… Или: парень, ты был неправ, реально неправ. А я снова прокручивал случившееся в уме и понимал, что мне это видится совсем не так. Через несколько минут беседы доктор Уоткинс сказал: – Знаете, если вы действительно хотите узнать и понять себя, нужно просто распахнуть дверь и не думать заранее, что за нею обнаружится. Полагаю, гораздо хуже обманывать себя, чем обманывать других насчет того, что творится у вас внутри. Если вы прячетесь от самого себя, если не знаете, какой вы на самом деле, то боюсь, та безоблачная картина, которая сложилась у вас ранее, смахивает на давний самообман. Бьянки выразил готовность узнать о себе побольше. По его собственному признанию, он и сам подозревал, что всю жизнь отрицал многие стороны своего существования. Возможно, у него больше проблем, чем ему казалось. На это Уоткинс заметил: – Полагаю, главная ваша проблема заключается в отрицании некоторых сторон своей личности. Вы даже не хотели признать, что они у вас есть и что вы о них знаете. Если набраться мужества, вы обнаружите в себе нечто такое, о чем даже не подозревали. Но поскольку сейчас вы готовы пойти до конца, полагаю, это само по себе уже проявление мужества, не так ли? Затем доктор объяснил, что собирается исследовать сознание Кена при помощи гипноза: – Гипноз – лишь один из способов, помогающих людям выяснить, что происходит внутри них. Он не единственный, однако другие методы требуют гораздо больше времени, например беседы с врачом, на которые уходят десятки, а иногда и сотни часов, прежде чем человек начнет себя понимать. Некоторые из нас – тех, кто занимается этой профессией, – сами прошли через этот утомительный процесс; нельзя сказать, чтобы мы узнали о себе всё, однако кое-что новое все-таки проявилось. Гипноз представляется мне очень естественным феноменом: полагаю, каждый из нас подвергается ему по меньшей мере дважды в день, не осознавая этого. Когда… знаете, когда вы утром начинаете просыпаться и еще дремлете, полуспите-полубодрствуете, и все как в тумане. Может быть, в это время вы помните часть своих снов. Проснувшись окончательно, вы их почти забудете, но не совсем. Гипноз – это не сон, – продолжал профессор, – и не лишение человека воли, и не обретение власти над ним, вовсе нет. Это вид естественной релаксации, во время которой мы пытаемся помочь людям лучше припомнить некоторые события и переживания, оглянуться вокруг. Кена заинтересовала методика. Он спросил, до какого периода времени удается добраться при помощи гипноза. Уоткинс объяснил, что в мозгу фиксируются все наши переживания, так что теоретически можно проникнуть в прошлое вплоть до самого рождения. Хотя обычно возвращаются в раннее детство. Очень важно, подчеркнул профессор, что никаких страданий сеанс не приносит. Воспоминания не причинят Кену боль. Перед погружением в гипноз обычно задают ряд вопросов. Бьянки захотел побеседовать о самых страшных снах, которые он видел в прошлом. – Когда я был маленьким, мы жили на Клиффорд-авеню, в квартире на последнем этаже, и в моей спальне была дверь, ведущая на чердак. Мне ночь за ночью снился один и тот же сон – помню его, будто это было только вчера. Мне снилось, что дверь… Что я просыпаюсь и зачем-то подхожу к двери. А там – темнота, непроглядная темнота, и я не вижу ни проблеска света. И за дверью пряталось нечто страшное – не спрашивайте, что; я никогда его не видел, не трогал, не ощущал. Но оно вселяло в меня такой ужас, что, помню, я просыпался от собственного крика. – Сколько вам было лет? – Тогда я ходил во второй-третий класс. В конце концов этот сон перестал мне сниться, не помню, когда и как. А тогда мы жили в районе Кэмпбелл и Риз-стрит, на верхнем этаже, и у меня была собственная спальня. Мне часто снилось, будто я просыпаюсь, а в кромешной тьме что-то есть. Я не мог закричать, убежать, позвать на помощь, не мог даже двинуться – ничего не мог. Это нечто, чем бы оно ни было, заставляло меня прирастать с месту. И мне было страшно, понимаете, жутко страшно. Я не кричал, но просыпался весь в поту и потом еще долго не мог заснуть. Это продолжалось довольно… довольно долго, и не знаю, когда закончилось. Наверное, просто прошло со временем. Кен рассказал и о других снах, которые появились после смерти отца. Умерший отец еще два года снился ему почти каждую ночь. Они всегда встречались в этих снах, и Кен признался: – Мне казалось, будто он говорит: «Я здесь, не беспокойся, все в порядке», и я всегда просыпался утешенный. Беседа продолжалась. Бьянки рассказал о смерти отца и о том, что на похороны пришли все его коллеги. Он расслабился, стал более откровенен с врачом. Напряжение ушло, и молодой человек почувствовал себя непринужденно. Настало время прибегнуть к гипнозу. Доктор Уоткинс приступил к вводной части – долгому постепенному расслаблению. Он говорил Кену, что его тело тяжелеет, внимание фокусируется на мыслях о расслаблении. – Вам очень хорошо, потому что не надо думать о разных вещах, можно забыть обо всем и ощущать только тяжесть в руках… Руки становятся тяжелыми. Они будто ветви на стволе дерева. Чувство теплой тяжести растекается по туловищу, переходит в ноги, в ступни; окружающий мир тоже становится теплым и тяжелым. Вы ощущаете глубокое спокойствие, умиротворение, расслабление… В воображении возникают голубое небо, ласковое солнышко, мягкая трава. Тишина и покой. Вы погружаетесь всё глубже… Дин Бретт и остальные участники допроса наблюдали за происходящим, прислушивались к монотонному потоку слов, всецело завладевших вниманием Кена, погружающих его в состояние абсолютной концентрации, которую мы называем гипнозом, – никакого волшебства, лишь полная сосредоточенность. Хотя наблюдателям было трудно оставаться бодрыми, у них это получилось. Они понятия не имели, что произойдет дальше; казалось, погружение в гипноз будет продолжаться бесконечно. Наконец Джон Уоткинс приступил к самой противоречивой части пролога. Он попросил, чтобы говорила только одна часть Бьянки, а не вся личность целиком. Профессор сказал: – А теперь, когда вы полностью расслабились, Кен, оставайтесь в этом состоянии и дальше. Но мне бы хотелось побеседовать с вами. Я уже говорил с Кеном, но, полагаю, существует и другая часть Кена, с которой я еще не общался; часть, которая, быть может, чувствует совершенно иначе, чем та, с которой я уже говорил. Мне хочется встретиться с этой другой частью. Пусть она проявится и поговорит со мной. И когда она придет, левая рука приподнимется с подлокотника, чтобы дать мне сигнал, что эта другая личность уже здесь и я могу с ней побеседовать. Личность, не будете ли вы так любезны явиться, чтобы пообщаться со мной? Другая личность, не та личность Кена, с которой я уже говорил. Вы можете поднять левую руку, чтобы показать, что вы здесь? Отлично. Давайте побеседуем друг с другом и на время забудем про Кена… нам не обязательно разговаривать с Кеном, пока вы и Кен этого сами не пожелаете. Но мне бы хотелось услышать ваш ответ. Не могли бы вы сказать: «Я здесь»? Вы со мной пообщаетесь, личность? Вы скажете: «Я здесь»? Низкий, невнятный, словно заспанный голос произнес: – Да. – Личность, вы то же самое, что Кен, или существуете отдельно от него? Говорите чуть громче, чтобы всем было слышно. – Я не он, – ответил голос, невнятный и заметно более низкий по тембру, чем обычный голос Бьянки. – Вы не он. Кто вы? У вас есть имя? – Я не Кен, – сказал незнакомый голос, шедший из уст Кена. – Вы не он? Хорошо. Кто вы? Расскажите о себе. У вас есть имя, которым я могу вас называть? – Стив. Будто почувствовав удивление Уоткинса, Бьянки с нажимом повторил глубоким голосом: – Зовите меня Стивом. Доктор Уоткинс не подал виду, что произошло нечто необычное. Его тон не изменился. Он спокойно произнес: – Значит, я могу называть вас Стивом? Отлично. Стив, оставайтесь, где сидите, располагайтесь в кресле поудобнее, давайте побеседуем. Вы не Кен. Тогда расскажите мне о себе. Чем вы занимаетесь, Стив? Голос человека, сидевшего перед профессором, был полон гнева, слова будто выстреливали изо рта: – Я его ненавижу! – Что? – Я его ненавижу! – Вы его ненавидите. Это вы о Кене? Человек, сидевший в кресле, застыв в одной позе, медленно, с чувством повторил: – Я ненавижу Кена! – Вы ненавидите Кена. Почему вы ненавидите Кена? – Он пытается быть милым. Доктор Уоткинс растерялся. Сидевший перед ним человек сообщил: – Я ненавижу многих людей. – Значит, вы ненавидите многих людей? – Он пытается подружиться. – Понятно. Кого еще вы ненавидите? – Я ненавижу мать.