На парковке стоит мамин «сааб». Идиотский, как нелепое синее чудище. Хедвиг не хочет смотреть на него, а чудище не хочет смотреть на Хедвиг. Она делает круг по двору. Грязная вода в лужах пачкает сапоги. Ледяная струйка просачивается через дырку в подошве. Пальцы сводит от холода. Мама и Барашек Бенгт уже полчаса сидят в учительской. Сколько ещё ждать? Для Хедвиг чем дольше, тем лучше. Пока время не остановится и Земля не рухнет в тартарары. Однако высокие деревянные двери школы открываются. Мама выходит на крыльцо. Взгляд суровый, рот крепко сжат и похож на куриную попку. – А я ещё удивлялась, что полотенце, которое я уложила в твой физкультурный мешок, было сухое, когда ты вернулась домой, – говорит она. Голос напряжён и почти дрожит. – И чистые трусы как лежали, так и лежат. – Я не думала, что ты заметишь, – бормочет Хедвиг. Мама хмыкает: – Когда они у тебя грязные, дорогая моя, их ни с чем не перепутаешь. Мама замолкает. Её взгляд устремлён куда-то вдаль, на какую-то точку у горизонта или ещё дальше. Ей грустно. Она долго ничего не говорит. Потом пристально смотрит на Хедвиг: – Ты не любишь физкультуру? – Люблю. – Но почему же ты это сделала? Мне так стыдно, передать тебе не могу. – Повязка, – бормочет Хедвиг. – Что? – Он обещал подарить повязку для волос тому, кто научит его завязывать шнурки. – Да, но почему это надо было делать на уроках физкультуры? Неужели ты думаешь, что я бы не разрешила поехать к нему домой на школьном автобусе? Разрешила бы, конечно! Это как плевок, как шутка, брошенная в лицо. Поехать к Улле домой? Выйти вдвоём на остановке в Йеллерсте и гордо, бок о бок, зашагать по дороге, пока остальные надрываются от смеха, прижавшись носами к стеклу? – Ты глупая. – Что? – Ничего. Мама вздыхает: – Мне не нравится, когда так отвечают: «ничего», и ты это знаешь. Так не говорят. Слышишь? – Говорят, если хочется. – Нет. Потому что это не ответ. – Ответ. – И что же он означает? – Ничего. – Хватит, Хедвиг. – Он ничего не означает! Мне нечего тебе сказать! – Понятно. А жаль. Они обе молчат. Мама теребит ключ от машины, и жизнь кажется такой же неудобной и дурацкой, как маленький севший свитер. Не жизнь, а мука. – То есть сперва ты всем сказала, что Улле не умеет завязывать шнурки. А потом, когда он пообещал подарить повязку для волос тому, кто его научит, ты решила любой ценой её заполучить? – Мама качает головой. – Вот, значит, как ты истолковала эту историю про Гуннара. Хедвиг прикусывает щёку. Опять эти чёртовы слёзы. Сколько можно, ведь ей уже девять, почему она никак не научится быть сердитой и непреклонной, как Барашек Бенгт или мама? Хедвиг отворачивается, прячет лицо рукой. Она пытается сдержать слёзы, но виски сводит от боли. Мама гладит её по голове, но Хедвиг выкручивается: не трогай меня, раз ничего не понимаешь! – Детка моя. Не плачь. Сильные руки крепко обхватывают Хедвиг. На щёку опускается поцелуй. Она втягивает носом мамин запах. И боль отпускает. – Ты же знаешь, что я хочу для тебя самого лучшего, правда? Хедвиг? Хедвиг кивает. Теперь ей всё равно. Пусть обнимает. Все эти записки, барашки с глазами каракатицы – теперь это не имеет никакого значения. Стоять бы так в маминых объятиях долго-долго, и, глядишь, жизнь перестанет казаться такой мучительной. Мама берёт пряди её мокрых волос и убирает за уши. Вытирает сопли. – И чем же всё кончилось, ты получила повязку? – спрашивает мама. Хедвиг качает головой. – Да, нельзя иметь в этой жизни всё, – говорит мама так, будто это пустяк, коробочка с мятными пастилками или пара подтяжек. Голова закипает и шипит, как забытая на плите кастрюля картошки. – Но если очень хочется! – Да ладно тебе, ерунда какая. – Нет, не ерунда! Ты меня достала! – Что? Хедвиг вырывается. – Хедвиг, ну что не так? – Всё! – Ну что, например? Хедвиг пинает ногой землю. Сбежать бы куда-нибудь подальше и никому больше не показываться на глаза. – Ответь! Скажи, что случилось? – Почему ты не купишь оверлок? – Почему я не куплю что? – ОВЕРЛОК! – Зачем же так кричать! Что это такое? – Швейная машинка! Швейная машинка, которой можно сшивать эластичные ткани! – А, понятно. Мне это ни к чему. Я не сшиваю эластичные ткани. Хедвиг хмыкает: – А могла бы. – Что? – Ничего! Ничего, ничего, ничего, ничего! Она распахивает дверцу «сааба» и падает на сиденье. Мама садится за руль. Она долго смотрит на Хедвиг. Потом заводит двигатель и выезжает со школьной парковки. И ведь даже сейчас она наверняка больше всего переживает за того старого идиота, который до сих пор сокрушается: «Эх, и почему я не стал директором банка?» Улле убегает домой