– Что, правда сорок тысяч? Стейк качает головой: – Тридцать крон. О’кей, тесто готово. Ты смазала форму? – А надо было? Стейк вздыхает и улыбается, довольной такой улыбочкой. – Некоторые ничего сами не могут. Ладно, сам сделаю. Он роется в шкафчике и достаёт старый противень с жёлтыми и зелёными треугольничками по краям. Смазывает его маслом, высыпает вишни и сверху раскладывает тесто. – Сим-салабим! – объявляет он. – Вишнёвый пай готов отправиться в печку. И, пока вишнёвый пай стоит в печке, Хедвиг и Стейк сидят на диване и болтают ногами. Пай уже почти готов, когда Хедвиг перестаёт болтать ногами, вскакивает и говорит: – Слушай! Мы забыли вытащить косточки! Стейк грызёт указательный палец. – Упс. Ага, так и есть, забыли. Ой-ой-ой, вот незадача. Как думаешь, а сейчас их не поздно выковырнуть? Хедвиг качает головой. Вряд ли. Ведь сверху ещё тесто. – А может, это будет… плевательный пай? – придумывает она. Стейк заинтересованно приподнимает брови. – Ну, знаешь, чтобы все сами выплёвывали косточки, – говорит Хедвиг. – Просто поставим на стол плевательную миску, и всё. А что, гениальная идейка, считает Стейк. И сам он тоже явно гений, ведь он только что придумал новое блюдо. Глядишь, через несколько лет оно попадёт в кулинарные книги. Они накрывают на крыльце. Вместо плевательной миски ставят старую кастрюлю. Можно налетать. Но вдруг папа Стейка встаёт. – Знаете что, позову-ка я соседей, – говорит он. – После того как они чистили мне дымоход среди ночи, я просто обязан это сделать. Я мигом. И чешет через лес со стаканом пива в руке. Но проходит больше чем миг, а если точно, как минимум полчаса, прежде чем он снова показывается среди ёлок. Он и ещё две фигуры. Тем временем проснулись комары, а Стройняшка Ингер надела вязаную кофту. После похорон мама и папа Хедвиг и переодеться толком не успели. Хедвиг немного волнуется – вдруг им не очень хотелось куда-то тащиться и пробовать пай. Вдруг они расплачутся прямо посреди застолья и убегут домой. Но по папе не скажешь, что он готов расплакаться. Он охотно соглашается выпить пивка. Разве что мама немного недовольна… – Значит, так, – говорит Стейк, многозначительно глядя на своего папу. – Перед вами пай, который вообще-то полагается есть горячим! Но, как бы то ни было, это первый в истории плевательный пай. Угощайтесь. И все кладут себе пай. И нахваливают Стейка за его новый рецепт. Клинк! Клинк! Клинк! – звенят косточки о дно кастрюли, а если кто-то промахнётся, то ничего страшного, потому что на столе нет скатерти. Когда все доели, папа Стейка хочет подлить пива маме, папе и Стройняшке Ингер. Но мама отодвигает свой стакан. – Нет, знаете, я всё-таки скажу, – бормочет она. Папа Стейка замирает с бутылкой в руке. – Я уже очень долго ждала, пора и честь знать, – продолжает мама. – Честь знать? – переспрашивает папа Стейка. – Фотоаппарат! Который вы держали целое лето. Я бы хотела его забрать. – Да, но я не брал никакой фотоаппарат… – оправдывается папа Стейка. А Стейк тут как тут, не растерялся. – В кухне действительно лежит какой-то фотоаппарат, – говорит он. Идёт в дом и вскоре возвращается с фотоаппаратом, который Хедвиг оставила на столе, когда они пекли пай. Пакетик Стейк снял. – Этот? Мама кивает. – Да! Большое спасибо! Она кладёт фотоаппарат в сумку, и настроение её быстро улучшается. Но папа Стейка отчаянно скребёт макушку и несколько раз повторяет: – Хоть убей, не помню, чтобы я его брал. Тогда Стройняшка Ингер пихает его в бок. – Ещё бы, с твоей-то слоновьей памятью! Я три часа простояла на перроне! Потом они чокаются, потом всё забывают, а потом съедают ещё по одной порции пая, хотя на самом деле давно уже сыты. Спокойной ночи, дорогая Чуть позже, когда от плевательного пая остались только косточки, Хедвиг наклоняется к Стейку и шепчет: – Пойдём. Я тебе кое-что покажу. Вообще-то Хедвиг ни за что не отважилась бы пойти через лес в такой поздний час. Где-то кричит гагара – так, что по спине бегут мурашки, – а тени в лесу угольно-чёрные. Но ей не страшно, когда рядом Стейк. Храбрый Стейк. На крыльце «Дома на лугу» так и лежит коробка с надписью «Лимонный мусс». Внутри оловянные солдатики. И лошадка. Лошадка, которая тащит пушку и почти всё лето ждала, когда её отдадут Стейку. Хедвиг протягивает лошадку Стейку. – Наконец-то! – говорит Стейк и гладит лошадку по спине. – Спасибо! Он отцепляет пушку, которая крепится двумя тоненькими кожаными ремешками. – Вот так, дружочек. Теперь ты свободна. Они садятся на верхнюю ступеньку и долго сидят, глядя на оловянных солдатиков. На золотые пуговицы и маленькие лица, которые кажутся почти что живыми. Потом Хедвиг достаёт что-то из заднего кармана. – Что там у тебя? – спрашивает Стейк. – Открытка. От бабушки. Глаза Стейка становятся огромные, как кофейные блюдца. – Что, правда? Она прислала открытку? – Некоторым образом, да. Хедвиг рассказывает длинную историю про бабушку и Нильса, которые так и не смогли быть вместе. Про то, как они врали всем на фабрике и как все смеялись над Нильсом, считая его дураком и неудачником. – А знаешь, что он мне сказал, когда подарил открытку? – говорит Хедвиг. – Неа. – Что он сохранил её на память. Но что она ему больше не нужна. Хедвиг замолкает. В голове у неё пока ещё не всё сошлось. – Я вот о чём подумала, – говорит она. – Если бабушка правда это сделала, то есть поехала в Италию, как, по-твоему, она обманула докторов в больнице? Это же невозможно? Стейк теребит подбородок. – Ну, у неё мог быть сообщник, – отвечает он. – Который, такой, переоделся в доктора, типа, и увёз её на каталке. По-хорошему, он должен был отвезти её на кладбище, ведь он сказал, что пациент мёртв. Но никто никогда не догадается, что он повернул в другую сторону.