Только через полчаса до Хедвиг доходит. Она сидит в «саабе» и держит в руках открытку из Эскильстуны. Глядя в окно, думает про то, что сказал Семь Поп, про бабушку и про любовь. И вдруг понимает. Её как будто окатывает тёплым черничным киселём. Она должна рассказать всё Стейку! Но, когда они проезжают поворот на лесную дорогу, которая ведёт к «Чикаго», черничный кисель – шлёп – разом стекает на пол. Ведь Стейка нет. Мама видела утром, что они побросали всё в спешке и уехали. Зачем ей оловянные солдатики? И открытка тоже. Всё бессмысленно. Такое чувство, что дорога стала ещё безлюднее, чем была до того, как сюда приехали Стейк и его папа, безлюднее, чем конец света! А вдруг они убежали не из-за Глюкмана? Вдруг Стейк сказал папе за завтраком: «Хедвиг говорит, я сам виноват, что такой толстый». А папа как вскочит: «В таком случае мы не останемся тут ни на секунду!» И они сели в машину и уехали. Хедвиг вздыхает и дотрагивается до оловянной лошадки. Подарить её Стейку она теперь всё равно не сможет. Но, когда они останавливаются у «Дома на лугу» и папа поднимается на крыльцо открыть дверь, под его подошвой что-то хрустит. Под ковриком что-то лежит. Папа наклоняется. – Хедвиг! Это тебе! Хедвиг сразу оживляется, хотя до этого еле перебирала ногами. – Что там? Это сложенная записка. Сверху кто-то написал «Хедвиг» и склеил всё пластырем. Хедвиг осторожно отклеивает пластырь, стараясь не порвать бумажку. В письме только четыре слова: Хедвиг чуть не швыряет коробку с солдатиками в сторону, разворачивается на месте и сбегает с крыльца. Ей бы заранее предупредить Стейка о Глюкмане! Теперь, скорее всего, слишком поздно. Когда он оставил записку? Может, пятнадцать минут назад, а может, четыре часа. Хедвиг бежит со всех ног – ботинки едва касаются земли – и сама не замечает, как оказывается возле кустов сирени у Глюкмана в саду. Она переводит дух. Тянет шею. Дверь закрыта. Окна такие же чёрные и заколоченные, как всегда. Стейка нигде не видно. – Пс-ст! Хедвиг оборачивается. Кто-то позвал её. Но откуда раздавался шёпот? – Эй! Я здесь! Из-за погреба высовывается рука и осторожно машет. Хедвиг узнаёт эту руку. Ни у кого нет таких замечательных пальцев-сосисок, как у Стейка. Она бежит к нему и прячется за пригорком. Стейк и Буссе сидят за пучком ревеня. – Не думал, что ты решишься, – шепчет Стейк и одобрительно поднимает брови. – Я думала, ты уехал, – шепчет Хедвиг. Она так рада видеть его, что почти забыла о страхе. – Почему? – Просто моя мама сказала, что у вас там всё выглядит так, как будто вы уехали. Стейк кивает. – А мы и правда уезжали. Когда мы завтракали, папа вдруг вспомнил. Что кое-что забыл. – Что? – Тихо! Я его вижу! Глюкман открыл дверь. Сунул ноги в сапоги. – Помнишь план номер три? – шепчет Стейк. – Когда он уйдёт, я зайду в дом и заберу фотоаппарат. Ты стоишь на стрёме. – Нет! – Хедвиг вцепляется в его майку. – Я должна тебе рассказать. Он ест слизняков и всё такое, я видела целое ведро. И ещё – недавно ночью он кричал, я сама слышала. Он призрак, смертельно опасный! – Правда, что ли? – Да! Надо убираться отсюда! Стейк сглатывает. – Поздно. Хедвиг смотрит на веранду. Глюкмана нет. Он ушёл. Но не куда-то по своим делам. Нет, он заметил их и идёт прямо к ним! Сердце стучит, как барабан. Как будто хочет выскочить из груди. Этого просто не может быть! Я зажмурюсь, думает Хедвиг. Зажмурюсь так, что увижу звёзды, а когда открою глаза, он уйдёт. Она зажмуривается, но только на секунду, потому что на большее не хватает сил. А когда открывает глаза, огромные сапожищи Глюкмана стоят в семи сантиметрах от её носа. Хедвиг поднимает взгляд и видит жуткое лицо с жуткими глазами и жуткими, жуткими усами. Они огромные, кустистые и указывают вниз, и скривившиеся недовольные губы тоже. – Я хочу, чтобы вы вернули моего кота, – говорит Глюкман. – Зато он к вам возвращаться не хочет, – отвечает Стейк, прижимая Буссе. Хедвиг не может поверить своим ушам. Иногда в Стейке просыпается какая-то идиотская отвага. – Да отдай ты ему кота! – в отчаянии шепчет она. – Пойдём скорее домой! Глазки Глюкмана сузились. – Ещё как хочет. Этот кот прожил у меня восемь лет. Мы очень любим друг друга. И Буссе, словно в знак согласия, выворачивается из рук Стейка, спрыгивает и трётся о сапог Глюкмана. Но Стейка так легко не переубедишь. – Некоторые считают, что вы его бьёте, – говорит он. – Из-за ран и всё такое. – Вот как? – отвечает Глюкман и указывает на Буссе. – И как же я, по-твоему, нанёс ему эти раны, если он всё лето ошивается у тебя? Только сейчас Хедвиг замечает, что у Буссе появились новые раны, хотя старые корки только-только подсохли и отвалились. Стейк пожимает плечами. – А я почём знаю, может, вы ночью его отлавливаете. Буссе иногда уходит по ночам поохотиться. Глюкман фыркает. – Да что ты говоришь! Если тебе так уж интересно, спроси у неё, кто мучает Буссе по ночам. Полагаю, она знает ответ. Глюкман кивает в сторону Хедвиг. Хедвиг ничего не понимает: что он такое говорит? Неужто хочет преподнести всё так, будто это она бьёт Буссе? – Кошачьи драки, – поясняет Глюкман. – Слыхали про такое? Ваш котик из «Дома на лугу» моему Буссе спуску не даёт. Я бы с радостью пристрелил бандюгу, но я этого не делаю, потому что так уж вышло, что я люблю животных. Он берёт Буссе на руки. – Если бы вы были повнимательнее, вы бы услышали, как они орут по ночам. Оркестр из двенадцати расстроенных бензопил и то звучит мелодичнее. Поднявшись на веранду, Глюкман оборачивается. – Кстати, твой фотоаппарат, – говорит он, сверля Хедвиг взглядом. – Кажется, ты хотела его забрать? – Да, спасибо, – писклявым голосом отвечает Хедвиг. Глюкман кивает. – Заходи и бери. Дверь за ним захлопывается. Хедвиг и Стейк переглядываются. – Твой кот! – восклицает Стейк. – Я знал, что он вообще не добрый! Помнишь, как он прибежал и выпил Буссино молоко? Буссе тут же удрал, видно, до смерти перепугался! – Да-да, но как же быть с фотоаппаратом? – говорит Хедвиг и в отчаянии глядит на тёмный дом. – Что нам делать? Стейк встаёт. – Надо войти, конечно. Мне всегда было интересно, как живут поедатели слизняков. – А мне – нет, – бормочет Хедвиг, но всё же тащится за Стейком по высокой траве.