– Единственный человек, который виноват в этом инсульте, – если вообще можно кого-либо в чём-либо винить – это я сама, – говорит бабушка. А потом рассказывает почему. Дело в том, что и доктор, и дедушка велели ей соблюдать особый покой в эти дни, потому что мозгу очень важно отдыхать, раз уж он стал вот так вот барахлить. Однако бабушка не послушалась и отправилась в подвал гладить простыни. А когда возвращалась назад, в квартиру, лифт не работал, и она пошла пешком. На шестой этаж, нагруженная простынями! Открыв дверь, она едва успела снять туфли. И – чофф – опять брякнулась на пол. – Так что дело вовсе не в тебе, – добавляет бабушка. – И не смей так думать. Она берёт руку Хедвиг и что-то кладёт в неё. Это чек. Он помялся. Однако на обратной стороне всё же можно прочесть: – Письмо с обещанием. На случай, если тебе опять никто не поверит, – говорит бабушка, убирает ручку и закрывает сумку. Хедвиг не знает, что сказать. Как странно: вот только что тебе казалось, будто нет на свете ничего важнее, чем эти сорок восемь оловянных солдатиков, а потом вдруг ты понимаешь, что солдатики – пустяк, как какой-нибудь мусор, грязь или ботинок с оторванной подошвой. – Спасибо, – с трудом выговаривает Хедвиг. Бабушка сцепляет руки на коленке и вздыхает: – Ой-ой-ой, как же хорошо будет отдохнуть. Не носиться, как ошпаренная крыса, и не вкалывать целыми днями. Как мне всё это надоело, фу. Бабушка подмигивает Хедвиг. – Я бы только не прочь задержаться ненадолго, посмотреть, как Эрнст-Хуго будет варить кофе. Или жарить яичницу. От этого человека никогда никакого проку на кухне не было. Нелегко ему придётся. – Но он же может кому-нибудь позвонить и попросить помочь? – говорит Хедвиг. Бабушка как будто не слышит. Она смотрит в окно. Чайки носятся туда-сюда, кричат, ссорятся и снова мирятся. – Я вообще-то мечтала мир посмотреть, – говорит она. – Съездить в Италию, увидеть античные руины. Не собиралась я целыми днями стоять у плиты в переднике. Но… не всегда бывает так, как задумаешь. – Да… Больше они ничего сказать не успевают. Из кафе возвращаются остальные. Они ещё немного сидят у бабушки, а потом уходят. – Пока, милая моя мамочка, – говорит папа. Он долго смотрит на бабушку. Зная, что её скоро не станет, он словно хочет, чтобы в его голове навсегда отпечатались её черты. А потом бесшумно закрывает дверь в палату. – Что это у тебя? – спрашивает мама, кивнув на зажатый кулак Хедвиг. Хедвиг протягивает письмо с обещанием. – Ну и ну, – говорит мама. – Здорово! Хочешь, я спрячу в сумку? – Давай. Шаги отдаются эхом в длинных коридорах. Пол скрипит. Лифт грохочет. Когда они выходят на улицу, солнце обжигает лицо. – Ну вот, чайки всю машину загадили, – вздыхает папа и соскребает с лобового стекла белые кляксы. – Правильно, чего ещё ждать в такой день. Хочешь расскажу секрет? Хедвиг кое-что придумала. Придумала вчера, когда они вернулись из больницы. Она лежала в кровати и не могла уснуть, потому что было слишком жарко. И тогда она стала думать про бабушку. Про то, что бабушка умрёт и что в это так трудно поверить. И вот тут-то она и придумала. Кое-что невероятное. Может быть, она расскажет об этом Стейку. Если хватит смелости. Если он её не засмеёт. Может быть. Ещё довольно рано. В тени вдоль дороги трава мокрая от росы. В лесу после долгого ночного сна зевают розоватые колокольчики линней. Хедвиг залезает в окно «Чикаго» и видит, как крупная белая фигура в красных плавках ныряет в гардеробную в спальне. – Стейк? – Да-да, погоди, – бормочет Стейк. Он долго стонет и фыркает, а потом вылезает, замотанный в большой цветастый плед. – Что ты делаешь? – спрашивает Хедвиг. Стейк прокашливается и подтягивает плед повыше. – Ты умеешь плавать баттерфляем? – спрашивает он. – Неа. – А по-собачьи? – Неа. – Ясненько. А я умею. Стейк делает несколько взмахов руками – показать, что не врёт. – А ты бы хотела научиться плавать по-собачьи? – спрашивает он. – Могу научить, если хочешь. – Мне не хочется. – Почему? – Стейк останавливается. – Ты вообще как? – Бабушка говорит, что она умрёт. – Чёрт, вот засада. Когда? – Этого она не сказала. Сказала просто, что скоро. Но… Хедвиг медлит. – Но что? – Да так, ничего. Ладно, поучи меня, если хочешь. Стейку удаётся подвязать плед, чтобы не спадал. Потом он берёт стул и ложится животом на сиденье. И быстро-быстро перебирает руками. Как будто это собачьи лапы. – Вот и всё. Вообще не трудно. Трудно только не грести ногами по-лягушачьи. Вид у него довольно смешной. Но Хедвиг понимает, что он не хочет, чтобы над ним смеялись. Она смотрит на рыхлые руки с голубыми прожилками, толстые икры и большие плечи. – Почему ты не хотел купаться? – Что? – спрашивает Стейк и переходит на баттерфляй. – Почему ты купаться не хотел? Вчера. Стейк перестаёт махать руками. Он лежит на стуле, как большая цветастая куколка бабочки, и долго молчит. Потом встаёт и выглядывает в окно. Под вишней стоит его стильный папа и собирает обломки летнего душа. Лестницу он уже вернул маме Хедвиг. – Знаешь, что он обычно говорит? – спрашивает Стейк, кивая головой в сторону папы. – Что? – Масса тела не решает дела. Ха. Хедвиг медлит. – Что-что? – Он имеет в виду, что не важно, сколько ты весишь. Человека якобы любят не за то, сколько он весит. Хорошо ему говорить – он-то может в плавках бегать. – А разве вес – это важно? – Ну конечно! Вес – это самое важное на свете! Ты что-нибудь знаешь про вес?