– Я отказываюсь… что? – Ты держишь руки слишком близко. Положи левую ладонь над яблоком, поднеси ближе к груди. Правую – на рукоять, повыше, к самой гарде. Еще чуть выше. Вот так лучше. Ты повиновалась. – Хорошо… хотя сил на удар у тебя все равно не хватит. Ладно, а теперь отпусти Коронабет и Юдифь. Когда ты перехватила руки, держать меч стало гораздо проще. – Что вы здесь делаете? – спросила ты. – Почему вы все живы? Как вы оказались на другом конце вселенной, в своем собственном шаттле, во многих звуковых годах от Девяти домов? Почему ваши тела не нашли в доме Ханаанском? Жутко кривя склеенный рот, Дейтерос встала, зажав костыль под дрожащей рукой, и теперь брела к тебе, держась так прямо, что ты засомневалась в ее слабости. Она все еще оставалась капитаном Когорты. Она шла к тебе тихо, глядя темными холодными глазами. Ты держала в руках покрытый костью меч, хотя ни в коем случае не стала бы убивать ее мечом. Капитан прошла мимо явно недовольной Коронабет, на мгновение их глаза встретились, и Юдифь коротко покачала головой. Она остановилась в шаге от тебя. Сгребла в кулак полу твоего перламутрового плаща. Ты не дрогнула. – Нн-н-н-н… м-м-м-п-ф… н-гаа, – выговорила она, как будто только одной силой отчаяния можно было разлепить склеенные губы. Камилла встала слева от нее, а Коронабет справа, но она замахнулась на них костылем. Хватка у нее была завидная. Когда она еще раз сказала: – Н-х-х-р! – Ты освободила ее губы, язык и зубы. Ты всегда была слишком любопытна. – Н-х-х-р… предупреди его, ликтор! За ним следят, черт побери, а я ничего не могу сделать! Я – узник войны! Если ты любишь его, скажи императору, что предатель уже… н-н-н-г-р-х! К последнему н-г-р-х ты не имела никакого отношения. Коронабет невозмутимо зажала рот некромантки ладонью и потащила ее прочь – для человека ее габаритов это было несложно. У сестры Ианты были каменные глаза, и они с капитаном смотрели друг на друга враждебно, чтобы не сказать хуже. Униженную Юдифь утащили в недра шаттла, Коронабет пнула рычаг, закрывающий дверь, люк, визжа, пополз вниз, и тьма поглотила ее и яростное достоинство раненого солдата. И холодный взгляд слишком знакомого портрета тоже. Юдифь что-то показывала тебе жестами, но ты так и не выучила сигналов Когорты. Ты никогда не утруждала себя военными делами. Камилла подобрала костыль и встревоженно сказала: – Надо улетать. Нас не должно здесь быть. – Ты дура? Думаешь, я вас отпущу, как… – Я призываю в свидетели камень, который никогда не откатят от входа, – мгновенно сказала она. Она быстро училась. – Отпусти нас. Никому не говори, что мы здесь были. Не задавай больше вопросов. Мы больше не на одной стороне, Девятая. Я перед тобой в долгу. Но все изменилось. Теперь твой язык словно бы приклеился к небу. Бывшая рыцарь Шестого дома бесстрастно посмотрела на тебя и добавила: – Я сожалею, если это вдруг поможет. – Не поможет. – Согласна. – Позволь мне спросить одну вещь. Один-единственный вопрос. Ради всего, что я сделала для тебя и главного стража Шестого дома. Камилла посмотрела на тебя рассеянно и наконец сказала: – Спрашивай. Я не буду обещать, что отвечу. – Кто забрал вас из дома Ханаанского? С кем ты, Гект? – Вы зовете их Кровью Эдема. * * * Вечером Мерсиморн спустилась, чтобы забрать тебя с поверхности планеты, которую ты убила, почти не задумываясь. Ты ничего не чувствовала и ничего не говорила, что полностью устраивало твою наставницу, потому что и ей нечего было сказать тебе, кроме: – От тебя пахнет грязью. Она молча отвезла тебя обратно на Митреум. Ты смотрела на удаляющуюся планету через окно. Она совсем не изменилась, разве что огромные глыбы льда на экваторе чуть-чуть потрескались. Она была абсолютно мертва, и скачущие по ней животные еще не подозревали об отложенном смертном приговоре. Черви копошились в жалкой зловонной дыре в твоей душе. 35 – Мне очень жаль, Девятый, – сказала Абигейл тем же нерешительным, добрым и заботливым тоном, каким ты бы сказала кому-то, что его котенок никогда не вырастет в тигра. – Я не эксперт в области психометрии, а рапира такая старая, что тебе понадобились бы настоящий эксперт Шестого дома и дьявольская удача. Она принадлежала твоей прапрабабке девять поколений назад, так? И ее использовали недолго? – Таков, – послышался тихий похоронный голос рыцаря Харрохак, который казался еще тише и похороннее из-за прикрывавшего лицо шарфа, – был характер уступки. – Клинок меняли? – Рукоять оригинальная, если не считать яблока, – пауза, – и части эфеса. – Хорошо. Нет никакого шанса, что на нее… попадала кровь? – Ее использовали. Она рассказывала, что балансу делали комплименты. Ее трогали, пожалуй, двадцать или тридцать секунд. – В перчатках. – Таков обычай. – Ортус, – сказала она, – меня этому не учили. Я думаю, наши шансы очень невелики. Ну, примерно, как шансы на то, что Магнус наткнется на тайный вход в утраченные кладовые Императора Неумирающего. Это даже вероятнее, пожалуй, поскольку я прихожу к выводу, что они расположены вдоль лаборатории, а не… ладно, неважно. Сэр, мне очень жаль, но… Преподобная дочь, это ты? Вряд ли кто-то другой мог стоять на пороге, не желая пересекать его, и слушать остаток разговора. Харрохак держалась невероятно тихо, даже ряса не шуршала, но некромантка Пятого дома, как выяснилось, очень хорошо слышала. – Мы привыкли к Жанне и Исааку, сами понимаете, – сказала она, как будто это что-то объясняло. Исчезнуть в коридоре или пойти в наступление и ответить «Нет»? Никакой надежды. Преподобная дочь скользнула в промороженную библиотеку, как будто ее увидели, когда она просто открыла дверь. Пятая и ее собственный рыцарь стояли перед полкой со старыми мятыми картами. Он держал свой древний ржавый клинок на ладонях, будто предлагая его некромантке с ласковым взглядом. Она втирала какое-то прозрачное вещество в неровную рукоять. Ортус, как всегда одетый в черное, печальный и грустно раскрашенный, решил повсюду таскать с собой свои плетеные, покрытые черной тканью корзины. Капюшон он беззаботно откинул назад, обнажая свежевыбритую голову. В таких условиях постоянное бритье приобретало отчетливый оттенок мученичества. Выглядел он так, будто решил вскрыть именинные подарки на день раньше, а его за этим застигли. Дыхание вырывалось из-под черного шарфа, прикрывавшего лицо, бледным облачком. Гребаный туман превратился в мокрый снег, а снег чуть позже сменился льдом. Снег начал падать, как вулканический пепел, примерно через неделю после первого града. Он попадал в трещины в окна и бросался в лица всем, кто выходил в незащищенные залы и коридоры дома Ханаанского. Иногда снег бывал красным, и тогда лед, копящийся в трещинах пола и в стальных посадочных площадках, становился глубокого, неприятного багрового цвета. Свежие овощи погибли, и пришлось перейти на консервированную пищу. Конструкты в радужных набедренных повязках продолжали ловить рыбу в незамерзающем соленом море, но Учитель увидел их улов и запретил его готовить – а также смотреть на него. Но снег и кровавый лед оказались меньшими из изменений, пришедших в дом Ханаанский. Ортус сунул рапиру в ножны – скорее осторожно, чем изящно, – и спросил: – Как продвигаются приготовления, госпожа? Абигейл сказала одновременно с ним: – Харроу, не стоит передвигаться в одиночестве. – Куинн и Диас сопровождали меня до конца коридора. Мы наложили все заклинания, – сказала она. Харроу не утруждала себя шарфами и постоянно жалела об этом. Губы у нее потрескались, краска на лице – тоже, как бы сильно она ни пудрилась. В результате священный череп напоминал старую фреску. – Независимо от их эффективности, что-то они нам да скажут. Если Спящий заденет их при движении – одно, если не заденет – то другое. – Вы не пытались передвигать саркофаг? – сказал ее рыцарь с крошечной долей надежды в голосе. – Пыталась, разумеется, – сказала Харроу, и он передернулся и закрыл глаза, – без толку. Его невозможно сдвинуть с места. Диас попыталась поддеть панели, чтобы прикинуть размер саркофага, но он больше всего похож на колонну. Не то чтобы я сильно надеялась просто выкинуть его в океан, но признаю, что я в некотором затруднении. – Госпожа, вы могли разбудить его. – И это тоже дало бы мне информацию. – Я бы не хотел, чтобы вы так вольно обращались со своей собственной жизнью. – Ты предпочел бы, чтобы я вольно обращалась с твоей? – Харрохак вовсе не хотела говорить гадости. Она вообще думала, что это его подбодрит. Но темные глаза Ортуса вдруг застыли, как будто их сковал заоконный холод, уголки рта опустились, и он тихо сказал: – За этим я здесь. – Ты ненавидишь лабораторию. Ты умираешь там от страха. Ты умолял не брать тебя туда. – Да. – Тогда не ной, когда все делается так, как ты хочешь, – отрезала Харроу, и оба рассердились. Она знала, что он зол – потому что разговор пошел не по его тщательно продуманному плану. Она знала, что зла сама – потому что каждый раз, когда она пыталась чуть-чуть смягчить остроту своего языка, он парировал ее уколы. Эти разговоры были почти невозможны для Запертой гробницы, но после приезда в дом Ханаанский она начала их… ждать. Она не стала как-то замедлять этот поток, просто спросила: – Мы договорились? Все ясно? – Кристально, – грустно сказал ее рыцарь. Абигейл делала вид, что очень занята, как умеют только в Пятом доме. Харрохак начинала понимать, что отпрыск Пятого дома сумеет вежливо сказаться занятым даже во время убийства. Или оргии. Теперь она коротко сказала: – Хорошо, Харроу, что ты пришла. Мне хотелось бы обсудить, что будет дальше. Она села за стол и отбросила густые, тщательно причесанные блестящие темные волосы за спину. Абигейл Пент выглядела бы достойно даже при землетрясении, пожаре или наводнении.