Я чувствую, как мои плечи каменеют. — Она назвала его по имени? Джон сморкается в носовой платок, который вытащил из-под манжеты. — Нет. Сказала, что скоро мне позвонит. И… не позвонила. Он всхлипывает, крупные слезы катятся по его щекам. Я иду к входной двери, где оставила сумку с вещами для больницы, из бокового кармана достаю пачку бумажных салфеток. Джон берет их с благодарностью. Что делать? Не часто приходится видеть плачущих взрослых мужчин. Неуклюже я наклоняюсь к нему, беру его за плечо. — Послушайте, может, вам стоит поговорить с ее матерью, — советую я, — раз она сказала, что поедет к ней. — Помолчав, я добавляю: — Полагаю, вы не живете с ней вместе, но все же… Джон прищуривается, удивленно глядя на меня. — Это вы о чем? — сердито спрашивает он. — Она не могла сказать, что поедет к матери. — Да нет же. Именно это она и сообщила мне на следующий день после вечеринки. Это я и пыталась сказать вам чуть раньше. Она прислала сообщение, написала, что какое-то время поживет у матери. Полиция разве не поставила вас в известность? Джон таращится на меня, как на сумасшедшую. — Она не могла это написать, — стоит он на своем. Судя по голосу, он на грани срыва. — Могла. По ее словам, именно туда она отправилась. Поэтому я не беспокоилась. У Джона дрожат руки. — Ее матери нет в живых. Теперь уже у меня от изумления глаза лезут на лоб. — Что-о? — Она умерла. Почти пятнадцать лет назад. Ошеломленная, я беру свой телефон, показываю ему SMS. — Вот, сами можете убедиться. Джон выхватывает у меня телефон, держит его в трясущихся руках, глядя на дисплей. Потом роняет, как камень, словно он жжет ему руки. — Вы это показывали полицейским? — Конечно. Джон очень взволнован. — Хелен, не знаю, кто прислал вам это сообщение, — произносит он с дрожью в голосе, — но это была не Рейчел. Срок: 40 недель Хелен Говорят, дни лучше не считать, но что еще остается? Девять месяцев меня то и дело спрашивают, когда мне рожать, и я из раза в раз, как попугай, повторяю дату. Мне всегда кажется, что под этим вопросом те, кто задает его, подразумевают: когда же ты перестанешь занимать так много места? Когда уже сдуешься? Разумеется, мне и прежде устанавливали даты родов. Даты, до которых я не дохаживала. Однако в отношении этой у меня изначально было другое восприятие. Когда я пришла к врачу и сообщила о своей беременности, он надел очки и произнес: «Так, секундочку. Сейчас определим, когда вам рожать». «Не нужно, — сказала я. — Я уже подсчитала. По онлайн-калькулятору». В лице доктора отразилось разочарование. «Вот как? А давайте я все же посмотрю?». У меня сложилось впечатление, что это доставляет ему удовольствие. Что это одно из немногих светлых мгновений за весь его рабочий день, в течение которого ему приходится иметь дело с сыпью, ипохондрией, смертью и прочими малоприятными проблемами. В общем, я согласилась, и он вытащил из стола специальное небольшое устройство — два соединенных между собой картонных круга с двумя маленькими окошечками. Первое он сдвинул на дату начала моей последней менструации, и в нижнем появилась предполагаемая дата родов. 26 ноября. Ничем не примечательная дата. Никаких тебе неудачных совпадений, тринадцатых чисел, счастливых или несчастливых предзнаменований. На этот раз ничего такого, подумала я. На этот раз. И вот эта дата наконец наступила. Казалось бы, я должна быть взволнована. Сбывается моя давняя мечта. Я рожу, говорю я себе, теперь уже вот-вот. У меня будет ребенок. Бесполезно. Я вообще ничего не чувствую. Как будто мне сделали анестезию. Ни радости, ни грусти. Я пытаюсь представить, как держу на руках малыша, надеваю на него его первый костюмчик, тот, что с пингвинятами, и такую же шапочку. Эти вещи, аккуратно сложенные, лежат в моей больничной сумке. Но меня не покидает ощущение, что я ищу ответы в пустой комнате. Теперь я жалею, что разрешила Дэниэлу на этой неделе работать допоздна. Я знаю, что мне будет очень его не хватать, когда у меня наконец-то начнутся роды, когда появится ребенок. Но дни становятся все короче и короче, ночи — длиннее и длиннее. Серена мне не перезванивает. Зато постоянно наведываются следователи, перепроверяют наши показания. Мне одиноко в компании призрака Рейчел, который чем-то гремит, расхаживая по безлюдному дому, где половина мебели накрыта чехлами. Я непрерывно смотрю программы новостей, но передают одни и те же известные факты. Ответов нет. Только вопросы. Что стряслось с Рейчел? Где она? Куда подалась? Кажется, что каждый час моей жизни растягивается до бесконечности. За окном падает снег, первый в этом году. Белые хлопья кружат, роятся, но снежный покров не ложится. Лишь несколько снежинок застревают в щелях между брусчаткой, на голых ветках боярышника. В доме холодно. Не без труда я развожу огонь в камине, вывалив остатки угля на растопку поверх скомканных газетных листов. Сижу в мягком кресле в гостиной. У моих ног трещит пламя, а я смотрю в окно на палисад. Пытаюсь читать, но только и делаю, что прислушиваюсь к себе. Жду какого-нибудь знака — малейшего сдвига, укола боли. Жду с нетерпением. Скорей бы уж роды, катаклизм, о котором все говорят. Завершение одного периода жизни и начало другого. Как прежде уже не будет, утверждают знающие люди. А именно этого я и хочу, больше всего на свете. Трансформироваться, скинуть кожу застоя, в котором я увязла, не зная, чем заполнить свое время, кроме как мыслями о Рейчел. Мыслями о том, где она может быть, что с ней могло случиться. И другими, которые я пытаюсь вытеснить из своего сознания. Что я такого сделала, раз она ушла? За что я в ответе? Вчера я ходила в клинику, на плановый осмотр. В сопровождении Дэниэла. Мне сказали, что меня обследуют. Сжимая руку Дэниэла, я смотрела на дешевые потолочные плитки и пыталась их сосчитать. Десять по горизонтали, пятнадцать по вертикали. — Ты молодец, так держать, — подбадривал меня Дэниэл. Голос у него был невыразительный, словно он повторял отрепетированную фразу. Стараясь дышать ровно, я взглянула на мужа. В другой руке он держал мобильный телефон, проверяя рабочую электронную почту. — Шейка укоротилась до сантиметра, — сообщила акушерка. — Это хорошо. Уже недолго осталось. Может, давайте простимулирую, ускорю процесс? Кивнув, я вжалась подбородком в грудь и вцепилась в край простыни. Меня пронзила острая, как нож, нестерпимая боль. Я вскрикнула. Эхо моего голоса разнеслось по больничному коридору. Я непроизвольно впилась ногтями в ладонь Дэниэла. Вздрогнув, он поднял голову от телефона и в ужасе уставился на акушерку. Боль наконец утихла. Тяжело отдуваясь, я тоже обратила на нее взгляд. Глаза застилали жгучие слезы. — Я не знала, что так будет. Акушерка сняла перчатки и рассмеялась, глядя на нас. — Это еще что! Вот погодите, начнутся схватки… — Потом она увидела мое лицо и улыбка на ее губах угасла. — Простите, — произнесла она. — Для некоторых женщин стимуляция шейки матки бывает чуть более болезненной. Не волнуйтесь. Все будет хорошо, — Она отвернулась к компьютеру и принялась печатать, фиксируя свои наблюдения. Стимуляция не помогла. Схватки не начинались. В четыре часа уже смеркается. Солнце опускается за холм. В саду паутина теней, отбрасываемых кустами, удлиняется и постепенно растворяется в сумерках. Я заворачиваюсь в одеяло. Убеждаю себя, что многие рожают ночью. Может, и я сегодня вечером начну рожать. Перебираюсь на диван, сижу, вперившись в потолок. Каждый завиток, каждую трещинку гипсовой лепнины я знаю как свои пять пальцев. Проходит еще час. Ничего. Отбрасываю в сторону одеяло, встаю и принимаюсь наводить порядок в одном из выдвижных ящиков. Вскоре мне это надоедает. Я задвигаю ящик, завариваю чай и сажусь за кухонный стол. Открываю книгу, которую читаю, но сосредоточиться на чтении не могу. После каждого абзаца внимание рассеивается. Я возвращаюсь в гостиную, пытаюсь поудобнее улечься на диване. Закрываю глаза. И в воображении снова всплывает ее лицо. Огонь в камине догорает. Раскаленные докрасна тлеющие угли постепенно превращаются в серую золу, легкую и воздушную, как снежные хлопья за окном. Наконец, устав ждать, я пораньше ложусь спать, но заснуть не получается. В половине девятого звонит мой телефон. Это Кэти. Я спрашиваю ее о Рейчел, слышала ли она о ней что-нибудь на работе. Кэти на мои вопросы не отвечает. — Хелен, можешь сейчас встретиться со мной? — Кэти, я уже в постели. Сил нет. — Охотно верю, откуда тебе их взять… Ты уж прости за беспокойство. Я слышу в трубке приглушенный гомон голосов, несущийся откуда-то из глубины на другом конце линии. По-видимому, Кэти в пабе. — Послушай, я сейчас в конце твоей улицы, — говорит она, понижая голос. — В «Плюмаже». Подойдешь, а? Прошу тебя. — Помолчав, она добавляет: — Это важно, иначе я не стала бы настаивать. — Так, может, сама ко мне придешь? Она настаивает. — Хелен, прошу тебя. Всего на десять минут. Я медленно одеваюсь и тащусь в паб. Зимний ветер кусает пальцы. В воздухе трещит мороз. Жаль, что я не подумала надеть перчатки. Иду еле-еле, неровным шагом, опасаясь поскользнуться на льду. Тротуар песком не посыпан. Свет уличных фонарей отражается от ледяной корки, затянувшей лужи. Наконец я у паба. Открываю дверь. Мое лицо обдает теплом. Кэти заняла столик у дальней стены. При виде меня она радостно улыбается, бросается ко мне, помогает сесть. — Не беспокойся, — бормочу я. Стряхнув с брюк тающий снег, грузно опускаюсь на зеленое кожаное сиденье в кабинке. Я чувствую себя огромной. Такое ощущение, что ребенок поглотил меня, целиком и полностью узурпировал мое тело. Какой-то мужчина помогает сдвинуть стол, чтобы я сумела втиснуться на сиденье. — Пойду принесу что-нибудь выпить. Коротая время за ожиданием, я обвожу взглядом зал. Когда в следующий раз мне удастся побывать в пабе? Этот довольно славный, уютнее, чем я его помню. В камине стреляет огонь, каминная труба увешана подковами, хлипкие полки до отказа уставлены серебряными пивными кружками и пыльными старыми бутылками с моделями судов внутри. Зал наполняет тихий гул голосов, пахнет сидром и глинтвейном. Над стойкой бара висят украшения кричащих зеленых, красных и золотистых цветов. Так ведь почти декабрь. А я даже не вспомнила про Рождество. Словно время идет вперед без меня. Я застряла в том вечере, когда она исчезла. Возвращается Кэти. Мне она взяла что-то безалкогольное, себе — большой бокал красного вина. Она ставит напитки на стол, заключает меня в кольцо своих рук, которые не сходятся на моем животе. — Хелен, уже вот-вот, — отмечает Кэти. Вид у нее встревоженный: плечи напряжены, брови насуплены. До моего прихода она уже выпила вина. Пустой бокал стоит посреди стола рядом с обрывками картонной подставки под пиво, которую она изодрала в хлам. Одной рукой Кэти то и дело закладывает за правое ухо прядь волос. — Спасибо, что уважила, — издалека начинает она. — Я давно здесь сижу, не заметила, как снег посыпал. — Кэти морщится. — Надеюсь, ты нормально дошла.