Я отпиваю еще один глоток глинтвейна, приготовленного Хелен, протяжно выдыхаю. Чарли с Рейчел, уединившись у книжного шкафа, о чем-то беседуют. Она теперь вроде бы ничего, думаю я с горечью. Шея почти чистая. Остаются еще несколько маленьких зеленовато-желтых пятнышек, но они почти незаметны. У Рейчел в одной руке бокал, в другой — соломинка, которой она кокетливо помешивает кубики льда. На ней несколько старомодное синее бархатное платье и туфли с ремешками, завязывающимися на бантики сзади на лодыжках. Беседуя с Чарли, Рейчел склоняет набок голову и, поскольку музыка играет громко, придвигается к нему ближе и говорит что-то на ухо, губами задевая мочку. Чарли, я слышу, хохочет от души. А потом, когда подносит ладонь ко рту, клянусь, касается ее тела, пальцами проводит по талии. Кажется. Должно быть, все дело в том, что я выпила лишнего. А может, и нет. Чарли — он такой. Околдовывает женщин. О чем бы с тобой ни говорил — о погоде, о вине, о ковре, смотрит так, что тебе кажется, будто весь мир вращается вокруг него — единственной неподвижной точки. Мне ли не знать. Я еще в школе попала под власть его чар. Но сейчас он это зря, думаю я. Не надо ему очаровывать эту странную беременную девочку. Не надо. Чем больше я слышу о Рейчел, тем больше поражаюсь. Судя по всему, сейчас она живет здесь, с Хелен. Когда я спросила об этом Хелен, та стала оправдываться. Сказала, что Рейчел нуждается в защите. Кто-то пытается причинить ей зло и все такое. Что ей необходимо безопасное прибежище. — В любом случае, это ненадолго. Она обещала, что скоро съедет от нас, через пару недель. — Я хотела еще узнать про синяки на шее Рейчел, но Хелен взглядом пресекла дальнейшие расспросы. Вино в моем бокале улетучивается быстрее, чем следовало бы. Оно душистое и пряное, имеет вкус Рождества. Думаю, Хелен довольна, что хоть кто-то его пьет. Замечает ли она, что некоторые гости ублажают себя менее благотворными напитками и прочей дурью? Чарли обещал не зазывать много народу, но сомневаюсь, что он сдержал слово. Глядя на Чарли и Рейчел, я вспоминаю события многолетней давности, когда мы с ним впервые расстались и он представил нам всем Майю. Инициатором разрыва отношений выступила я и, по идее, была не вправе обижаться. Но он так быстро нашел мне замену. И вот появилась Майя, которая всех покорила своей широкой озорной улыбкой, шведскими «пьяными» играми, сумасбродными летними вечеринками. Я через силу улыбалась, притворяясь, что тоже от нее в восторге. А потом оглянуться не успела, как Майя забеременела — по счастливой случайности, сказали они. Тогда я поняла, слишком поздно поняла, что совершила ошибку. Теперь кажется, что это было сто лет назад. Я снова пригубливаю вино. Может, я и дура, раз полагаю, что теперь мы с ним могли бы повторить попытку, вернуть то, что между нами было до разрыва. А возможно, мне нужно просто повзрослеть, найти обычного человека, как Дэниэл. Обзавестись домом, родить ребенка. Только почему же эта мысль нагоняет на меня тоску? У меня за спиной вытанцовывают две девушки. Я замечаю их слишком поздно — когда они врезаются в меня. Остатки глинтвейна из моего бокала выливаются на ковер. Черт. Девушки извиняются и исчезают. Я краснею, надеясь, что Чарли с Рейчел меня не видели. Пожалуй, я перепила, опьянела больше, чем допустимо. Ладно, бог с ними, не буду им мешать. В конце концов, они же просто болтают. Пойду куда-нибудь еще. Нужно привести себя в порядок. Ванная на верхнем этаже заперта. Внутри, я слышу, кто-то есть. Жду, и дверь наконец-то открывается. Серена. Значит, они здесь. Я окидываю ее взглядом. Длинные ногти, идеальный маникюр. Голливудские волосы, аккуратный полукруглый живот. Украшенная стразами сумочка, на вид малюсенькая, ничего в нее не положишь. — Привет, Кэти. — Привет, — заплетающимся языком здороваюсь я. — Как дела? — Неуклюжим жестом показываю на ее живот. — Спасибо, хорошо, — натянуто улыбается Серена. И проходит мимо, шурша длинным шелковым платьем со шлейфом. — Пока. Я закрываю за собой дверь. От басовых ритмов пол под ногами вибрирует. Из корзины для грязного белья выглядывает золотистая юбка Рейчел. В углу валяются ее зеленые тренировочные штаны и грязная клетчатая пижама. На раковине — крошащиеся черные тени, тюбик губной помады — ярко-красной, как почтовый ящик. Хелен такой никогда бы не воспользовалась. В стакане притулились в неудобном соседстве три зубные щетки. Пойду в сад, выкурю сигарету. Успокою нервы. Посмотрю на фейерверки. И буду держаться подальше от Рейчел. Хелен Ковер был мамин. Она привезла его из путешествия по Греции. Скатала в рулон, положила на рюкзак и привезла. А теперь он, вероятно, испорчен. Пятно — от красного вина. Бутылка наверняка из папиной коллекции. Я принимаюсь оттирать пятно. От мочалки летят темно-зеленые ошметки, от ковра, начинающего расползаться, отделяются ворсинки. Так еще хуже. Потом внезапно перед глазами появляются другие узоры — черно-белые змейки, красно-желтые крапинки. И это не первый раз. Такое со мной бывало, когда я принимала лекарства. Когда была нездорова, после выкидышей. Горячие слезы обжигают глаза. Я хочу, чтобы ковер стал таким, как раньше. Хочу, чтобы ковер был чистым. Представляю маму в молодости, до ее знакомства с папой: короткая стрижка, загорелые плечи. Она таскалась с этим ковром по паромам и автобусам. Все говорили ей, что она сумасшедшая, а ковер ей очень полюбился. Она хотела расстелить его дома. Есть мои детские фотографии, на которых я, малышка, сижу на этом ковре. А теперь я допустила, чтобы его испоганили. Я поднимаюсь с колен. Перед глазами вновь плывут круги и крапинки, как абстракция на экранной заставке. Потом они постепенно исчезают, и я вижу ее. Рейчел стоит рядом с Чарли и что-то шепчет ему на ухо. И на ней мамино синее бархатное платье. То, в котором она выглядела настоящей красавицей. То, что купила у хиппи на рынке, куда пошла вместе со мной, давным-давно. Меня будто ударили в живот. Я ковыляю по лестнице в ванную, валюсь там на пол. Руки словно свинцом налились. Что со мной? Либо я разрыдаюсь, либо меня стошнит. Что же вытворяет Рейчел? Почему на ней мамино платье? Что еще она украла? Ноутбук? Фотографию? Платье? Моего брата? Кто эта женщина, которую я пригласила в наш дом? Тошнота проходит. Я ложусь на бок, щекой прижимаюсь к холодным напольным плиткам ванной. Лежу какое-то время, пока сердцебиение не замедляется. В открытое окно вплывают запах костра, ритмичный бой музыки, людской гомон. Внутри у меня завязывается узел гнева. Достаточно я мирилась. Пора в лоб спросить, что все это значит? Комната, в которую мы поместили Рейчел, находится на другой стороне лестничной площадки. Я толкаю дверь. Перед глазами все еще плывет. И вдруг я кое-что замечаю. То, чего прежде не было, а, может, и было, но я не обращала внимания. Диван стоит неровно, будто накренен в одну сторону. Или такое впечатление создается из-за скомканных простыней? Ползая на четвереньках, я проверяю каждую ножку. И вижу, что под одной половица выпирает, будто ее кто-то выпихивает снизу. Я плотно закрываю дверь, отгораживаясь от шума вечеринки. Но все равно слышу басовые ритмы, напоминающие глухие удары сердца. В комнате жарко. Я снова опускаюсь на четвереньки. Это не игра моего воображения. Одна половица не на месте. Будто ее вырезали ножовкой и приподняли. Напрягая силы, я сдвигаю в сторону диван. Пытаюсь вытащить половицу, и она поддается. Вверх вздымается рой опилок, а моему взору открывается то, что лежит внизу. Предметы аккуратно сложены между двумя пыльными перегородками. Лэптоп с обернутым вокруг него шнуром. Конверт с напечатанной на нем буквой «В» — тот самый, что я видела в чемодане. Купюры по пятьдесят фунтов — много купюр. Гладенькие, ровненькие, сложенные в аккуратные пачки, они казались такими же ненастоящими, как деньги в игре «Монополия». Лежали в полиэтиленовом пищевом пакете, который, вероятно, оторвали от рулона в моей кухне. Я откладываю пакет с деньгами в сторону. Под ним кое-что еще. Стопка газетных вырезок, скрепленных заколкой для волос. Часть из них новые, другие — пожелтевшие, скрутившиеся от времени. Я вытаскиваю их и кладу перед собой. Старые, десятилетней давности, когда мы еще учились в университете, лежат сверху. Присмотревшись, я замечаю, что они датированы 2008 годом, когда мы окончили Кембридж. А потом понимаю, что это статьи о Кембридже. О том происшествии, о котором расспрашивала Кэти. О том, что случилось с той девушкой — тем летом, когда мы сдали выпускные экзамены. Но это еще не все. Вот фотография, которую я нашла, — где мы все вчетвером, после университетского спектакля. Та, что была разорвана и затем кем-то склеена. Под ней — какие-то бумаги. На вид распечатки электронных авиабилетов и посадочных талонов. Они все скреплены вместе и свернуты пополам, так что фамилий, дат и прочего мне не видно. Я достаю их, и мой взгляд падает на паспорт. Но в этот момент на лестнице раздаются шаги, кто-то идет сюда. Трясущимися руками я кладу авиабилеты и беру паспорт, открываю его. Паспорт на имя Хелен МЭРИ ТОРП. Дата рождения — 9 мая 1986 г. Место рождения — Лондон. Номер паспорта — мой. Это мой паспорт. Наверняка. Только вот на левой стороне, где должно быть мое фото, пустое место. Мое лицо вырезали. Скрип дверных петель. Сотрясаясь всем телом, я резко оборачиваюсь. Это она. Кэти На улице кто-то предлагает мне сигарету. Я беру ее. Вообще-то я не курю. И раз мне захотелось покурить, это верный признак, что я выпила лишнего. Я благодарю за сигарету и плетусь в дальнюю часть сада. Такое чувство, что я в полном одиночестве. Я сижу, курю, глядя на костер, на большой прекрасный освещенный дом. Я всегда любила дом Хелен — кирпичные стены теплого оранжевого цвета, высокие окна с деревянными ставнями, симпатичные щипцы на покатой крыше. Сейчас в обрамлении красок осени — желтеющей глицинии, усыпанных темно-красными ягодами кустарников куманики в конце сада — он особенно красив. Как это ни глупо, но, наверноее, мне нравится думать, что это дом и моего детства тоже. Смежив веки, я вдыхаю запахи сырых листьев и дыма костра. Я прекрасно помню, как здесь отмечали Ночь Гая Фокса[14] при жизни родителей Хелен — Ричарда и Анны. Рори, Хелен, Чарли и меня отправляли в Гринвич-парк за хворостом. Мы выискивали и запихивали в свои рюкзаки самые сухие ветки, а по возвращении показывали свои трофеи Ричарду. Тот производил инспекцию и называл победителя. Обычно это была я. Думаю, Ричард и Анна немного жалели меня, ведь мои родители развелись. Думаю, они знали, что их дом мне нравится больше, чем мой — тесный двухэтажный коттеджик, имевший по две комнаты на каждом этаже. Он стоял на другом конце улицы, с менее престижным жильем. При подготовке вечеринки Ричард поручал нам вбить гвозди в столбы ограды для «огненного колеса» и вырыть ямки в холодной сырой земле для петард. Он все нам поручал. Мы делали фонари из пустых банок и шпагата, ставили в них свечи, сами спичками зажигали и развешивали на грушевом дереве, на которое взбирались по приставной лестнице. Мы с Хелен бенгальскими огнями вычерчивали в воздухе свои имена, стараясь написать слово от первой до последней буквы до того, как светящуюся ленту поглотит тьма. Рори из своего шалаша на дереве обстреливал нас шутихами. Чарли требовал, чтобы он прекратил, но Рори в ответ лишь смеялся. Он это делал только потому, что Хелен дико визжала. Мы ей это объясняли, но она не слушала. Помню, помню. Я помню все: шорох шляп, перчаток, носков; шипение прогоревших бенгальских огней в ведрах с холодной водой. Прибытие всех их друзей. Впечатление, что это вечеринка для взрослых, а мы не ложимся спать допоздна. Как-то на следующее утро, спустившись вниз в пижамах, мы увидели, что на улице все заиндевело, вода в ведрах превратилась в лед, в котором застыли использованные бенгальские огни. Анна приготовила нам тосты с яичницей. Кухонные окна запотели от пара, поднимавшегося от трубы бойлера. Напольная плитка была холодной, и она одолжила мне зеленые носки. Забавно, что такие мелочи засели в памяти. Ричарда и Анны давно нет в живых, в их доме погром. В саду кирпичи, бетономешалка, брезент. Огромный костер беснуется, выдыхает языки пламени, окрашивая кирпичи в ярко-оранжевый цвет. Высокие окна, если смотреть на них сквозь призму горячего воздуха, как будто вихляют и меняют очертания, подобно отражениям в кривых зеркалах. Такое ощущение, что наступил апокалипсис. Я гляжу на опорожненные жестяные банки и окурки, усеивающие прекрасный сад, на гниющие плоды, нападавшие с любимого грушевого дерева Анны. Что подумали бы теперь родители Хелен о своих детях? Хелен — Где ты взяла это платье? — отрывисто спрашиваю я. В кои-то веки у Рейчел хватает совести изобразить смущение. — Прости, — извиняется она. — Я не думала, что ты будешь против. Оно лежало в нижнем ящике твоего комода. При мне ты ни разу его не надевала. Я подумала, что, возможно, оно тебе не нравится. — Рейчел, а зачем ты полезла в нижний ящик моего комода? — Ты ведь сама разрешила мне брать на время твои вещи, — На лице Рейчел озадаченность, словно она ничего не понимает. — Помнишь? Господи, да, однажды я сказала неопределенно, что могла бы одолжить ей на время кое-что из моих вещей. Но это же не постоянное приглашение рыться в моих шкафах. — И ты же сама выложила для меня красное платье — в прошлый раз, когда мы ходили к Рори, — добавляет она, морща лоб. — Я подумала, ты не обидишься, если я и на сегодняшний вечер возьму что-нибудь у тебя. Я в недоумении смотрю на нее. Что за бред? Красное платье я прежде в глаза не видела, а если б и видела, мне бы и в голову не пришло предложить, чтобы она надела его на званый ужин в доме Серены. О чем она вообще говорит? Но, глядя, как Рейчел теребит край синего бархатного платья, я вспоминаю, чем на самом деле вызвана моя ярость. — Я знаю, что ты и другие вещи взяла, — бросаю я ей обвинение с дрожью в голосе. — Записку из моей книги. Фотографию. Это ведь ты ее склеила, да? Зачем, Рейчел? Где ты вообще ее нашла? — Какую записку? Я ничего не брала из твоей книги. И никакую фотографию не склеивала. Хелен, я не понимаю, о чем ты говоришь. — Что вообще все это значит? — кричу я, игнорируя ее оправдания. — Смотри, я нашла твой тайник! — показываю я на дыру в полу. — А с паспортом моим что сделала? Это какая-то злая шутка, да? Зачем ты вырезала мое лицо? Рейчел качает головой, она явно расстроена. — Нет-нет, подожди. Ты заблуждаешься. Это не я. — Господи помилуй, да прекрати же лгать! Я нашла твой тайник, — снова повторяю я и швыряю к ее ногам свой паспорт. — Я впустила тебя в свой дом, приютила. И что получила в благодарность?! Ты всюду роешься. Крадешь мои вещи. Изрезала мой паспорт. Лжешь на каждом шагу. Рейчел выставляет перед собой ладони, смотрит мне в глаза. — Хелен, я не брала записку из твоей книги, — с расстановкой произносит она. — И фотографию не брала. Клянусь. Вероятно, это сделал кто-то другой. Что бы это ни значило, тебя преследует кто-то другой — не я. Я слышу, как в ушах стучит кровь, но ее бурление не перекрывает безумолчный гул влагопоглотителя. Меня кто-то преследует? Да она ненормальная. Сумасшедшая на всю голову. — Рейчел, — говорю я, — ты украла наш лэптоп. Украла мой паспорт… искромсала мой чертов паспорт! Ты украла мамино платье… Через пару секунд я поднимаю записку с ее чемодана, ту, в которой фигурирует «В». — Вот это что? Твое? Или это ты тоже украла?