– Так тебя бесит, что твой друг изранен и нуждается в постоянном моём присутствии? – не глядя спросил Брайан, занятый уходом за своим близнецом. Сейчас он вытирал полумёртвому Роджеру слёзы, иногда текущие из-под закрытых век. Роджера снова заставили спать из-за мучительной, никак не проходящей боли, но выглядел он чуть лучше под присмотром лекарей и древнейших клана, включая Рэйна Росслея, написавшего пару мелких заклятий для очистки крови от инфекции и создавшего охлаждающее постельное бельё для постели будущего шурина. Благодаря такой заботе Роджера сейчас окутывало жемчужное сияние. На подушке – серебряная пыль. В закрытой наглухо спальне светло, гуляет лёгкий, приятный волшебный ветерок. – Нет, походы в Три-Алле тут ни при чём, – поморщился Уоррен. – Ты где витаешь? Я говорю тебе о том, что моя жена больше интересуется твоим братом, а не мной. За исключением редких, редчайших моментов! – Переживёшь, – холодновато произнёс Брайан. – Наверное, но это… – Неприятно, понимаю. Но дело-то всего лишь заключается в том, что ты вплотную столкнулся с тем же, с чем чуть более туманно столкнулась половина мужчин, вернувшихся к жёнам с защиты. Слишком многим леди интересно, что же там с Роджером. Сапфир, как-никак, придушил его, чтобы парализовать. Сам не видел, но говорят, что выглядело так, будто по-настоящему прикончил. Так ты всё-таки хочешь пойти в Три-Алле? – Три-Алле сейчас меня волнует меньше всего, поверь. Как ты умудрился не увидеть этой сцены? По всем трансляторам крутят. Эсса постоянно картинно ахает, когда смотрит на Сапфира с Роджером. – Нет времени на просмотры. Знаешь что странно? До защиты возле тебя что-то бродило. Я бы на твоём месте сразу взял с собой двойняшек Росслеев и ринулся к воротам Три-Алле. Ты был с ними близок до своих путешествий за рубежи империи. – И за кого нас принимали?.. Эсса спрашивала о возможности романа Шерил и Роджера. – Ну… – …Он грезил, что станет героем в её глазах, и она наконец-то упадёт к его ногам. – Но теперь не к чему падать, – Брайан посмотрел туда, где когда-то должны были быть ступни брата и тихонько выругался, что для почти святого Брайана было невероятно. – Я сам смириться не могу, а уж каким ударом это будет для Роджера… – Он сказал тебе о подарке Сапфира? – Сразу же. Так радовался. Я и представить не мог… Сапфир всё говорил о том, останется Роджер жив или погибнет, но увечий не предсказывал – маловероятно. А тут такое. И именно теперь. – Именно теперь, – печальным эхом повторил Уоррен. Когда-то, в войну севера и юга, Роджеру оторвали крылья, и он чудом выжил при падении. Но крыльям нужен век, чтобы вернуться, и любую часть тела, как было с оторванной рукой, можно отзеркалить соответствующим призывом, но вот симметричные лишения реальных конечностей не поддаются восстановлению, сколько тысячелетий не жди. А подарок Сапфира заключался в информации о том, что больше всего возбуждает Шерил. И именно эту леди, оказывается, приводят в восторг мужчины в высоких, плотно облегающих сапогах, и, соответственно, секс в одежде. И Хайнек Вайсваррен как раз начал вводить в моду чёртовы сапоги. Сапоги, а не протезы!.. У Роджера наверняка был готов план соблазнения. Он был намерен доставить такое удовольствие своей обожаемой Шерил, чтобы у неё духу не хватало отказывать ему. И чтобы она пришла к необходимости выйти за него хотя бы для того, чтобы узаконить связь. Роджера ожидает не менее двух кругов ада, когда он очнётся. – Мы с тобой везунчики в сравнении с ним, – сказал Брайан, явно подумавший о том же. Имел в виду он вовсе не увечье, а взаимность любви, которой Роджер не имел. Только вот Уоррен ещё крепче сжал кулаки в карманах. Эсса мастерски притворялась любящей женщиной, и Брайан конечно же думал, что ревность друга из-за существования обаятельного и популярного Роджера явная глупость. Брайан говорит, что все мужчины слегка ревнуют из-за самого существования потрясающего парня, способного при желании если не увести любимую жену, то хотя бы занять её мысли на долгое время. И Уоррен не стал объяснять Брайану остроту своей проблемы – не мог. Уходя из Нью-Лайта, он всё думал о том, почему сама невозможность рассказать другу о глубине своих чувств так задевает его. Заметил, что стоит посреди одной из вторых улиц и смотрит прямо перед собой. А его по широчайшему кругу обходят разумные. Все думают, что здесь, в воздухе перед ним, нечисть. Просто потому, что Элайн стоит и смотрит в пустоту. И хоть это не так, Уоррен усмехнулся мысленно отмеченной параллели с фактом, о котором пытался хоть что-то понять. Одна параллель мгновенно привела к другой. Искренность, да? – Я не мог объяснить Брайану, почему меня так сильно задевает твой интерес к Роджеру, – говорил Уоррен Эссе спустя пару свечей. – Но вспомнил, что так же никак не мог никому рассказать о своём страхе перед силой, которую чувствовал. Молчал, когда она впервые ранила меня в Три-Алле, и позволил бы себе истечь кровью, если бы ты не заметила её. Всё потому, что твоя любовь и все нюансы наших отношений для меня так же глубоко касаются, как и моя вера. Иначе говоря, я люблю тебя почти так же сильно, насколько верю в Единого и его замысел. Это, знаешь, абсолютная величина. Эсса смутилась, но тут же рассмеялась и похлопала Уоррена по руке: – Все давно знают, а ты только понял! – Что… – Что ты очень сильно любишь меня, глупый! Не знаю, почему ты не ощущаешь распирающего сердце огромного чувства ко мне, – со смехом говорила Эсса. – И не знаю, почему тебе пришлось прийти к этой истине с помощью логических выводов!.. Умный и в то же время глупый… как такое может быть, а?! Теперь пришла очередь Уоррена смущаться: – То есть все вокруг давно знают, насколько сильно я люблю тебя? – Да. Ты удивлялся и возмущался тому, как хорошо у меня выходило изображать идеальную невесту, а потом и жену. Но ты так смотришь на меня, так ведёшь себя, что у меня это получается само собой! У меня просто не было выбора. Кстати, я опять беременна! – И давно? – тупо спросил Уоррен. – Только сегодня утром уверилась. – Нужно было сразу сказать. – Я хотела, но этот такой серьёзный вид, когда попросил тебя выслушать… – Ты очень рада… – А ты не рад? Не веришь, что в этот раз получится? – Я верю, я рад, просто… – Просто?.. – Кажется, мне придётся снова анализировать, чтобы ответить на твой вопрос. Эсса рассмеялась и села Уоррену на колени, чтобы обнять его. Через несколько дней, когда они пили шоколад с тётушками в Мэйнери, Уоррен ощутил напряжение. Ему будто вложили брусок стали в живот. Справившись с яркостью впечатления, он ощутил нечто загадочное, что описал бы как "мерцание". Словно облако насыщенного злом проклятия рассекло божьей благодатью на мелкие нити и понесло обгоняющими друг друга потоками через Мэйнери. А через долю свечи Эсса ухватилась за руку Уоррена и посмотрела на него затуманенным взглядом, выражающим страх и боль: – Мне нужно… мне сейчас нужно чудо… скажи, что это… Уоррен тут же всё понял: – Не знаю, что делать, милая, – быстро заговорил он. – Пэмфрой говорил, что пытаться исцелять нельзя. Если с учётом всего… он всё равно не сможет выжить. – Я знаю. Но я больше не могу это терпеть, – умоляюще посмотрела на него Эсса. – Вам плохо, дорогая? – подскочили со своих мест тётушки. – Это… вот это снова, да? – Ах, как же так!.. – застонала, сочувствуя, Тереза. – Я отнесу тебя в постель, – сказал Уоррен и поднял жену на руки. – Наказание Единого!.. – охнула Марта. Уоррен остановился и обернулся: – Выкинь это словосочетание из своего словаря, Марта! Чтобы я этого больше не слышал! – Не кричи, Уоррен, – попросила, зажмурившись, Эсса. – Тётушка Марта, может быть, правду сказала. Может, я это заслужила. – Она сказала это, чтобы хоть что-нибудь сказать, – отрезал Уоррен. – Ты этого никак не заслужила. Ты тут ни при чём. – Я выбрала тебя. Потому они умирают во мне. Один за другим. Хотя бы потому, что я выбрала тебя. – Глупости. – Единый мстит мне за то, что я влезла в ваши дела и не позволила тебе вознестись и присоединиться к нему. За то, что я тебя совратила. – Тогда почему он и меня проводит через весь этот кошмар? Это не Единый. Это совпадение. Наберись терпения и мужества, Эсса. Мы справимся, – и аккуратно положил жену на кровать. – Ох, ты такой строгий… – и Эсса рассмеялась сквозь слёзы. – Если бы не кошмар положения, то сказала бы, что ты жутко сексуален сейчас. Видишь, насколько я прогнила? – Поговорим, когда проснёшься. Я принесу снотворное. Эсса проспала до следующего утра. Проснувшись, улыбнулась ему, охнула от боли в пояснице и вызвала камеристок. – Вот видишь, я улыбаюсь уже на следующее утро, – сказала она, укладываясь обратно в постель. – Чудесно пахнут свежие простыни. И я снова думаю о том, как бы заняться с тобой сексом, хотя кровить будет ещё долго. Я ужасна и противна, должно быть. – Вовсе нет. – Ещё как! – Ты так думаешь о себе только из-за того, что я настолько потрясающе выгляжу, что ты любуешься мной, когда тебе должно быть паршиво? Милая, одно другому не мешает. И напомню, что я действительно красив, если вдруг тебя подводили глаза до сих пор и ты не разглядела. А разумные, когда им особенно плохо, часто запоминают какие-то незначительные вещи во всей точности. Помню моменты, последовавшие за новостью о гибели моих родителей. Была потрясающе красивая осень. Помню, что был хорошо одет и пьян. Помню, во что был одет и каким сладким, каким потрясающим был латкор. Крепкий ягодный латкор, любимая. Очень красиво вокруг. Помню, что погоревав и побродив по городу, тем же вечером пошёл к любовнице, как к себе домой. Потому в то время бывал у любовницы в тысячу раз чаще, чем с родителями. Я помню, что бутылка у меня в руке была чёрная, а листья под ногами оранжевые, с розовато-красными пятнами. Один лист я помню особенно чётко, хотя в тот момент я ничего перед собой не видел. А всё же помню тот лист до сих пор. Видишь? Я пил, как позорный слабак, а после пошёл к любовнице. И это тогда, когда должен был подставить плечо сёстрам, оплакивать отца и мать с кланом, собирать мысли для утешительной речи или рисовать портреты, как принято у нас, крылатых. Но я был занят потаканием низменным слабостям. И знаешь, никто мне потом и слова на это не сказал… Теперь твоя очередь вспоминать. – Я помню, сколько складок было на портьере справа, – медленно сказала Эсса. – Когда Ветреный впервые пришёл ко мне в спальню. Помню, что на левой – только одна складочка. Помню рисунок кружева простыни очень подробно. И мне тогда было непереносимо хорошо, а не плохо. Почему я не могу этого забыть? – Потому что тебе очень стыдно за своё удовольствие и больно за ту простодушную девочку, которой ты была до того, как Классик включил тебя в свои многоуровневые планы. Держу пари, ты помнишь, как и я, отстранённость сознания. – Да. – Без этого ты бы не запомнила цвет и количество тех складок на портьере справа. Потому что сознание отключает мысли в такие моменты. Ты совершенно нормальная. В тебе нет ничего плохого. – Ах, Уоррен, так было только в первый раз. Может быть, второй, вероятно и в третий. Но потом… Это только сперва чувство вины душит. Потом оно въедается в кожу и становится ошейником, что всегда с тобой. И вот уже ты в рабстве своей постоянной вины и под её влиянием совершаешь нечто такое, что ещё ужаснее прежних проступков. Вина постоянно напоминает тебе, какая ты мерзкая тварь, она топит тебя, погружает всё глубже во тьму, но заставляет притворяться милой, чтобы никто ничего не заподозрил, а потом добавляется усталость от этого притворства, переходящая в раздражение при виде тех, кому повезло считать себя незапятнанными. Я ненавидела всех вокруг за то, что у них нет того, что есть у меня – моего постоянного груза вины. Заранее презирала чистых душой и еле терпела тех, кто предпочитал считать себя правильными просто потому, что так спокойнее и удобнее. А потом появился ты, и я подумала, что ты настолько добр и честен, что не попытаешься отомстить, и я смогу безнаказанно разорвать тебя на кусочки и отвести душу. – Но я не разорван на кусочки. Я очень даже цел. А ты вовсе не мерзкая тварь, а очень чистая душой красавица-принцесса, которой испортила самомнение парочка мастеров манипуляций. Эсса, ты жертва их игры. Глубже во тьму погружал тебя Классик, когда превозносил тебя, вдохновлял и обожал так, что ты не смогла не защитить его, обнаружив его преступление или якобы ошибку. Держу пари, ты просто никому не рассказала о том, что увидела, случайно оказавшись возле пыточной или подслушав изложение плана чьего-то убийства. Так и было? – Он объяснил мне смысл того, что он делает, и я поверила, что цель оправдывает средства. Но так нельзя… – А затем ты стала свидетельницей чего-то страшного, но он заставил тебя поверить в него в который раз. Эсса, ты дочь императора и прекрасно знаешь, какие жёсткие решения приходится принимать власти, потому смогла принять извращённые нормы морали Классика. Ты поверила, что изменилась, принимая раз за разом всё большие ужасы. Он не пробовал пытать разумных твоей рукой? – П-пробовал, но…