Уоррен очень чётко понял, что Эсса больше не хочет говорить о том, что и так причиняет ей боль постоянно. – О, я столько повидал хранилищ, храмов и дворцовых покоев изнутри, что хватит ещё на год очень ярких снов! – живо заговорил он. – Вот как? У тебя впечатления от увиденного переходят в сны? – Да, чем больше видел, тем дольше и ярче сны. После Три-Алле мне снятся кошмары, но готов спорить, что и после защиты планеты так будет. – Странно, но не было никаких признаков того, что тебе снится что-то ужасное, – Эссу неожиданно захватила возможность поговорить о снах. – Эсса, ты не замечала, потому что находишься во власти собственных кошмаров. Моё бодрствование в сотни раз приятнее, чем сон, тогда как у тебя это, похоже, не так. – Одинаково. Бывают хорошие сны и хорошие моменты с тобой, когда я забываюсь. Но редко. Я слишком… хорошо сознаю кто я и какая я. – Сейчас не те времена, чтобы разумные были сосредоточены на том, что представляют сами по себе. От Санктуария, кажется… или от Шесны Коли… слышал фразу об этом: "Попавшим под колёса небесной повозки рассуждать некогда". – Серьёзно? Только отталкиваясь от того, какие они, люди совершают половину своих поступков. Говорят, дела определяют человека. Но чёрт возьми, это как раз и значит, что от человека зависит, какими будут его дела! – Звучит вроде бы здраво. За минусом обстоятельств, создающих рамки. И если поступки всегда будут ограничиваться условиями, то характер разумного и эти условия не соизмеримы. Связь очень субъективна, а признаки в итоге указывают на гипотетическую силу качеств, при их безусловном наличии, конечно. – Ты не ушёл от темы, случаем? – Нет. – Тогда признаю, что не совсем поняла тебя сейчас. Уоррен постарался не раздражаться: – Возьмём разумного, своровавшего, скажем, кольцо. Ты говоришь, что он сознаёт у себя слабость и отсутствие всякой гордости, чтобы поступить так в любой удачно подвернувшийся момент. – Да. – А если его разум затмевает голод? – Это старая сказка, – усмехнулась Эсса. – Думаешь, в империи нет и таких? – Я готова допустить, что кто-то может оказаться в похожей ситуации вне зависимости от того, насколько мой отец любит свой народ. – И, думаешь, оказавшись в ужасной ситуации, кто-то готов умереть от голода, потому что слишком горд? – Да. – Вообще, я с тобой согласен. Такие могут отыскаться. Однако в критической ситуации химические реакции заставляют тело человека двигаться помимо его желания. – Ты говоришь о включении инстинкта самосохранения. Но у меня есть примеры, когда этим и не пахло. Разве я вынудила тебя жениться на мне и мучаю только потому, что мной руководит инстинкт самосохранения? – Тебе не жаль меня потому, что императорская семья важнее, чем я, не смотря на мой дар. К тому же, в конце концов, я не потерял его. – А, я поняла, для чего весь этот спор! Ты пытаешься убедить меня, что перемены во мне не так уж важны. Что я могу быть счастливой, не смотря на то, что я себе ужасно не нравлюсь. И поступать по совести. Ты надеешься, что защитишь меня, поможешь мне пережить то время, когда Классик начнёт исчезать. – Хочешь сказать, что не выйдет? Оставь скепсис, давай попробуем. – Я не очень хочу. – Что за бред? – неприятно поразился Уоррен. У него возникло ощущение, что его только что его снова отвергли, только на сей раз – явно безумная женщина. – Я не буду на тебя рассчитывать, не буду доверять тебе. Ты не моя опора. Классик вбил мне в голову это очень крепко. – Тогда на кого ты можешь надеяться? Только на себя и на него? – Да. Хо-алэй как-то сказал мне, что готов поддержать Хоакина, но никогда не сможет его заменить. Не потому что это невозможно, нет, план древнейшего вполне реально просчитать. Но потому, что у него лично никогда не было и не будет тех же причин. Иначе говоря, зачем быть Классиком, когда можно быть Хо-алэем? Видишь, парню сотни тысяч лет и почти столько же он находился подле Хоакина, но даже он понимает, что значит отталкиваться в своих поступках от того, что представляешь сам по себе. – Это безумие. Если я решу, что я – убийца, то буду убивать? Так что ли? – Это работает, как ни странно. – Но если я решу, что я талантливый актёр, то смогу заставлять людей плакать и смеяться? – Если захочешь. Только решив, что ты женщина, вряд ли сможешь родить ребёнка. Но даже на это сильные волшебники вроде Рэйна Росслея найдут, чем возразить. Близнецы Сильверстоунов… они же одинаковые. Но один из них познал святость, а другой вряд ли когда-нибудь будет прощён богом. – Эсса, надо знать историю их юности, чтобы говорить о том, почему так случилось. – То есть они всё-таки пережили что-то, что изменило их обоих? Уоррен не смог сразу ответить. – И да, и нет, – наконец сказал он. – Причины в их первых побуждениях после одного случая. Но… эти первые побуждения были закономерны. – Закономерность чего-либо – не объяснение и не оправдание. – Ты права, сладкая. Кстати, ты ведь понимаешь, что, поскольку у меня нет ничего, чем необходимо заниматься… я буду заниматься только тобой? – Ты уже начал заниматься только мной. Мы беседуем только обо мне уже свечу, наверное. Но, может быть, ты хочешь заниматься мной ещё как-то? – Я знаю один способ. Останови меня, когда устанешь. – Знаешь, я слышала, что бракосочетание – это вовсе не разрешение заниматься сексом сколько угодно и когда угодно… – Не хочу думать о том, на что ты намекаешь. Я ведь могу умереть на защите. Я лучше проведу эту неделю самым приятным образом. – Тогда идём в спальню, – печально, с видом обречённой, вздохнула Эсса. Уоррен ужаснулся, но Эсса тут же рассмеялась: – Тебя так весело дразнить! Ты бы видел, как поменялось выражение твоего лица сейчас! И только потому, что я так тягостно вздохнула. – Пожалуйста, не делай этого больше, – с облегчением, но серьёзно попросил Уоррен. – Санктуарий и его эрцеллет постоянно поддразнивали друг друга в нашем путешествии по Рилкою. Меня это не беспокоило, потому что я видел, что они обожают всё это, но, тем не менее, удивлён, как Алексу удалось не поседеть за время брака, а Бриане – выжить и сохранить крепкие нервы. Я точно не из тех, кто любит сюрпризы и острые ощущения в отношениях. – Тогда почему ты со мной? – Ты не оставила мне выбора, помнишь? Эсса сладко улыбнулась, и, помедлив, сменила тему: – Мне не хочется снова обуваться. Донесёшь меня до постели? – С удовольствием. На третий день их пребывания в Эл-о-Уивере, в доме появились гости – школьная подруга Эссы и две её бойкие внучки. Поскольку Эсса пожелала её видеть и проболтала с ними пару свечей, то, абсолютно закономерно, на следующий день гостей стало в три раза больше. И все – женщины. Эсса нисколько не ревновала. И это слегка портило Уоррену настроение. Но куда хуже стало, когда он обратил внимание на то, о чём разговаривают все эти дамы и Эсса, когда считают, что он не слышит. – Ох, вот этот слепок, посмотрите, – блаженно вздохнув, протянула одна из женщин. – Здесь он так хорош собой! Краем глаза Уоррен заметил, что Эсса взяла в руки предложенную метакарту, оценила изображение и одобрила мнение знакомой. – Мне больше нравится тот, где не видно его глаз и он снимает рубашку. Немного обнажённого тела, его красивый подбородок и губы, – сказала другая. – Я просто таю, когда смотрю на всё это. – Да, слепок крайне удачный, – сдержанно произнесла третья. – И мне он всегда нравился, – легко улыбнулась Эсса. – А мой любимый вот этот, – и леди нагнулась и показала всем метакарту с очередным слепком. – И этот видела, – кивнула принцесса. – Ох, он здесь такой романтичный! – воскликнули сразу две женщины. – …И печальный, – вздохнув, добавила ещё одна. – Оторвала бы голову любому, кто сказал бы, что здесь он не красив! – со внезапной кровожадностью призналась одна смирная с виду леди. – Ох, у меня есть вот такая. Она совсем свежая, смотрите, – сообщила ещё одна леди и совсем не скрываясь, показала слепок на метакарте. – Он здесь совсем голый? – с внезапно загоревшимся взглядом спросила до сих пор спокойная, почти неживая дама. – Не известно. Я даже не знаю, откуда взялся этот слепок. Естественно, приятно думать, что голый.