«Ох уж поляки эти… Умеют блеснуть перед дамами, этого не отнять! И даже это отрепье их не портит, напротив!.. Если у Лермонтова дурак Грушницкий фасонил своей солдатской шинелью, то у Стрежинского она вызывает лишь уважение! Хотя бы тем, что ему в самом деле нечего, кроме неё, надеть, – а он всё равно выглядит как наследник престола в изгнании! Вон, полицмейстерша наша с Хлудичем любезничает вовсю – а он ведь состоит у её мужа под строжайшим надзором! Эти поляки ненавидят Россию и москалей, первый тост за столом у них – «На погибель Москвы!» А русские им сочувствуют всей душой, принимают у себя, как сиятельных персон! И не знают как угодить и какими словами извиниться за своё ужасное правительство, не дающее свободы гордой Польше… Чудно это всё… и только в России возможно! Безусловно, этой троице надо бежать: особенно после последних известий из Варшавы. Там всё кипит, всё вот-вот готово подняться, хлынуть через край… Стрежинский с ума сойдёт, если освобождение Польши случится без него! Фанатик, да… Другого слова для него просто нет. Но как, чёрт возьми, возможно сбежать с завода среди зимы?! Даже если сумеют каким-то образом прорваться за ворота… Их же медведи съедят в трёх верстах от завода! Ни денег, ни паспортов, ни помощи… Но Наташа-то, Наташа какова! До чего же смелая девушка! Как ловко организовала для них вести из сердца мятежа, из Варшавы, папеньку вовсю за нос водит – а ей и семнадцати ещё нет! И… танцует, оказывается, божественно! Кто бы и подумать мог! Вот что, оказывается, происходит с неловкими барышнями, когда партнёр по полонезу – знаменитый варшавский мятежник!» – Ревнуешь, Мишка, никак? – послышался рядом хриплый голос. Михаил обернулся. Рядом стоял Лазарев. Глаза его сильно блестели. – Кого? К кому? – холодно, скрывая смущение, отозвался Иверзнев. – Ты, Вася, я вижу, нарезался свиноподобно и несёшь чушь. Для чего ты вовсе сюда явился? Всё равно не танцуешь. И вечно жалуешься, что тоска зелёная на этих вечерах. – Самая что ни на есть зеленущая, – согласился Лазарев, не сводя глаз с кружащихся пар. – Смотри, Мишка, заморочит поляк голову Наталье Владимировне! Ему, мерзавцу, не впервой… – Вы с ним знакомы? – удивлённо спросил Иверзнев, оборачиваясь к другу. – В самом деле, я и забыл… Ты ведь тоже из Петербурга! – Не имел чести, – отмахнулся Лазарев. – Но Наталью Владимировну, тем не менее, береги. Она – существо эфирное, неопытное. Как там про мотылька, в сеть угодившего?.. По-французски, чёр-рт, забыл… Или всё-таки по-польски? – Вася, возьми себя в руки, – сердито перебил Иверзнев. – Тебя могут слышать! Я Наташе почти в отцы гожусь, а ты… – Когда и кого это останавливало, Мишка? – громко рассмеялся Лазарев, и стоящие рядом удивлённо обернулись к нему. – Всё, всё… Я пьян, болван и затыкаюсь. Да, кстати, и полонезу уже конец… Живо, приглашай Наталью Владимировну на вальс, олух! А то к концу вечера перестанешь женихом считаться! – Васька, ты, ей-богу, осёл, – устало сказал Иверзнев. – Иди спать, пока скандала не случилось. Что за муха тебя нынче укусила? Ступай-ступай, тебя Малаша ждёт. Ей совсем незачем сейчас лишний раз нервничать. При упоминании Меланьи Лазарев смущённо засопел и забормотал, что и в самом деле, право же, пора, на дворе уже потёмки и вовсе нечего тут делать… но в это время рядом коротко прошуршал шёлк. – Базиль! – послышался сорванный от волнения голос, и бледная Лидия Орестовна, не замечая Иверзнева, схватилась за рукав мужа. – Базиль, я дурно себя чувствую… прошу вас, проводите меня домой! Лазарев вздохнул и обречённо сказал: – Чёрт с вами, идёмте. Танцы были ещё в разгаре, когда Наташа Тимаева потихоньку выскользнула из залы. Быстро пройдя через сени, она открыла дверь в пустую, залитую лунным светом спальню и, почти бегом приблизившись к окну, прижалась лбом к ледяному стеклу. Некоторое время она стояла неподвижно, с закрытыми глазами. Все беспокойства и опасности были уже позади: письма спрятаны и переданы в надёжные руки, Иверзнева никто не посмеет обыскивать, нынче же поляки будут читать письма от родных, а Ванде она напишет ничего не значащую фразу о том, что всё удалось как нельзя лучше… Но весь сегодняшний вечер Наташа волновалась так, что сейчас ей не удавалось успокоиться, как она ни старалась. Луна, повисшая в окне, окатывала сугробы тусклым серебром, искрилась в унизавших застреху сосульках. Заглядевшись на эти лунные самоцветы, Наташа не услышала быстрых шагов за дверью и вздрогнула от тихого скрипа двери. – Извините меня, я уже иду… – начала она, поворачиваясь… и осеклась: в двух шагах от неё стоял Вацлав Стрежинский. – Пршепрашам, панна Наталья, – неловко, с запинкой вымолвил он. – Я… – Зачем вы здесь? – растерянно спросила Наташа. – Это неосторожно, вас могут заметить… – Я знаю, – Стрежинский закрыл за собой дверь и, приблизившись к Наташе, вдруг легко опустился на одно колено. – Я хотел лишь поблагодарить вас. И сказать, что отныне и навечно я ваш друг и раб. – Так не бывает, пан Стрежинский, – тихо поправила его Наташа. – Друг не может быть рабом. – Вы правы, – Стрежинский, смущённо усмехнувшись, опустил голову. – Но помните, – я теперь всегда буду к вашим услугам. Всегда, панна Наталья! Ничто на свете не заставит меня забыть о сегодняшнем дне. Отныне, что бы ни случилось в моей или вашей жизни, только позовите – и я приду с другого конца света, чтобы помочь вам! Для меня это будет великой честью, – он взял холодную, дрожащую руку девушки, бережно поцеловал её. Затем легко, словно завершая фигуру мазурки, поднялся, коротко поклонился – и, не оборачиваясь, вышел. На улице была кромешная тьма. Снег пестрил полосами черноту, из тайги отчётливо слышались волчьи завывания. «Сильно как они в этом году…» – подумал Лазарев, на ощупь спускаясь с крыльца и подавая руку жене. – Я надеюсь, вы доведёте меня до дома, Базиль? Или бросите посреди сугроба в темноте? – Доведу, деваться некуда, – сквозь зубы ответил Лазарев. – Хотя в сугробе вам самое место. Извольте дать руку. – Как вы несносны и грубы… – выразительно вздохнула Лидия. – Только кухарки и способны вас выносить! Боже, о чём я думала, когда надевала такое хорошее платье в такую погоду… Его же надо возить в экипаже, а не таскать по снегу! Теперь весь подол придётся отпарывать… Какой ужас, неужто конец туалету? Базиль, что вы делаете?!. Перестаньте, прекратите!!! Но Лазарев, не слушая испуганных возгласов жены, довольно грубо схватил её подмышки, вскинул себе на плечо и широкими злыми шагами двинулся по тёмной улице. Остановился он лишь один раз – чтобы прорычать: – Если вы сейчас же не замолчите – я брошу вас в снег и уйду! Вы мне осточертели сверх всякой меры! – Варвар… – слабо послышалось в ответ. Но на большее Лидия Орестовна не решилась. И благоразумно молчала до тех пор, пока муж не поставил её с размаху на верхнюю ступень крыльца её дома. – Надеюсь, на этом – всё? Доброй ночи, сударыня. – Подождите, Базиль, – задыхаясь, сказала Лидия. – Прошу вас зайти. Мне… Я хотела поговорить с вами. – Говорить нам совершенно не о чем. Прощайте. – Базиль, это очень важно! Поймите, я, кажется, попала в ужасное положение и… – Денег нет. – Зайдите в дом, чёрт вас возьми! – в зазвеневшем голосе женщины явственно послышался польский акцент. – Лишь несколько слов, поверьте! И можете бежать к своей немытой каторжанке! Что вам стоит потратить пять минут?! – Перестаньте визжать, как кошка в трубе, – брезгливо сказал Лазарев. – Напугаете прислугу! Извольте, я к вашим услугам… только замолчите. В комнате Лазарева небрежным жестом показала мужу на стул и порывисто прошлась по тёмной комнате от стены к стене. Долго зажигала свечу, вполголоса бранилась по-польски. В конце концов уронила огарок и, упав в кресло, предоставила Лазареву затаптывать искры, рассыпавшиеся по половику. Покончив с этим, Василий Петрович подождал, пока свеча в медном шандале не разгорится ровно и ярко, и, глядя на отражение огоньков в чёрном окне, спросил: – Итак, сударыня, что вам от меня угодно? – Базиль, мне страшно. – Если вы ещё раз назовёте меня этой кличкой комнатной болонки – я уйду. – Ах, матка боска, какое это может иметь значение… Ну хорошо, Василий Петрович… Мне в самом деле страшно. Я не знаю, что мне делать. Этот человек здесь. Боже мой, боже мой, Сибирь так огромна, – и надо же было, чтобы именно сюда!.. В комнате повисла тишина. Лидия сидела в кресле, уронив в ладони лицо. Лазарев по-прежнему стоял у стола, глядя в окно. Треснула свеча, капля воска побежала по меди подсвечника. Василий Петрович пальцами поправил фитиль. Сел в кресло напротив жены. Медленно выговорил: – Так чего же вы хотите от меня? Уезжайте. Думается, это будет единственным выходом. Вы сбежали из Петербурга, опасаясь мести поляков, – весьма благоразумно. Но сейчас человек, которого вы предали, – здесь. Вам ничего не мешает вернуться в Россию и… – Ах, вы не понимаете! Не понимаете! Я не могу вернуться! ИХ ещё слишком много осталось там! И они не остановятся ни перед чем! И Стрежинский здесь – тоже не остановится! Я уверена, я убеждена, что он нарочно устроил это! Нарочно сумел сделать так, чтобы его перевели из Нерчинска – сюда! Он знал, что я здесь, и все эти годы мечтал отомстить! – Матерь божья, какая же вы дура, – Лазарев тоскливо наблюдал за тем, как жена, заломив руки, мечется по комнате. – Да не носитесь вы, как курица без головы… в глазах рябит. Вы вовсе о чём-нибудь, кроме собственной бесценной персоны, способны думать? Стрежинскому нет до вас никакого дела! Он знать не знал, что вы окажетесь здесь! И удивлён сегодня был не менее вас! Я стоял рядом и видел это! Ничто, кроме его угнетённой Польши, его не волнует, мстить он вам вряд ли будет… это может помешать его планам. – Какие у него могут быть планы, Базиль?! – взвилась Лидия. – Он на каторге, под надзором, с них лишь недавно сняли цепи! Он ни на что не способен! – Ну-у-у, вы просто сама себе противоречите… Так убьёт он вас или не убьёт? Я, видите ли, лицо весьма заинтересованное… – Вы просто мерзавец! – истерически выкрикнула Лидия. – Я совсем одна, беззащитна, у меня никого нет! А вы… – От меня вам тоже не будет никакого проку. Всё, что я могу, – это помочь вам уехать. – И вы, конечно, будете счастливы, если я исчезну отсюда! – Вы даже не представляете, насколько, – с глубокой искренностью заверил Лазарев. – Но, как я понял, вы мне такой радости не доставите. Бросьте, Лидия Орестовна, здесь вам гораздо безопаснее, чем в России. Польские патриоты, которых вы предали, сюда могут добраться исключительно в цепях, как эти трое несчастных. Живите, как жили. Стрежинский не идиот. Он знает, что, придушив вас, немедленно вернётся в нерчинские рудники. Право же, вы такой жертвы не стоите… Да перестаньте рыдать, противно смотреть! – Как это ужасно… – всхлипывала Лидия. – Как это ужасно – быть брошенной, одинокой, несчастной… Я никогда не была вам нужна, низкий вы человек… – Ну, так найдите себе кого-нибудь ещё, за чем же дело стало? – зевнул Лазарев. – Тимаев наш ведь времени не теряет? Или он вам надоел уже? Да бросьте строить эти гримасы: невинность вам не к лицу! Последний кандальник из кочегарки знает, что начальник завода бегает к вам по ночам! Подумать страшно, в его-то возрасте! Я уверен, что вы выкрутитесь как-нибудь, голубушка. А я, уж простите, пьян и хочу спать. И вам то же рекомендую. – Базиль, останьтесь! – отчаянно выкрикнула Лидия. – Повторяю вам, мне страшно! Страшно!!! Ответом ей послужил короткий удар двери. Отчаянно выругавшись, Лазарева схватила со стола подсвечник с горящей свечой и запустила им в дверь. Свеча выпала, погасла, и комната утонула в темноте. В сенях послышался шорох, сонный голос горничной: – Лидья Орестовна, у вас упало-то?.. – Поди вон, пршеклента[4] дура!!! Сдохни!!! – закричала Лазарева. Упала головой на вытертый подлокотник кресла и отчаянно разрыдалась. * * * – Разумеется, надо идти мне, маменька! Мне идти и мне просить свидания! – княжна Аннет порывисто скрестила руки на груди и обернулась к брату и матери. – Коля, неужели даже ты не понимаешь? Свидания дают только родственникам, вы же сами узнавали! Никаких друзей, никаких общих знакомых! Значит, кроме меня, некому! Был сумеречный вечерний час. За окном дешёвого гостиничного номера барабанил дождь. Из плохо закрытого окна сквозило, грязная занавеска колыхалась, и язычки свечей бились, угрожая вот-вот погаснуть. За печью монотонно, надоедливо скреблась мышь. Снизу кто-то уныло крикнул: «Селёдку в шашнадцатый спрашивают!» – и княгиня Вера, вздрогнув, отвлеклась от своих раздумий. – Аннет, вы несёте чушь. – отрывисто сказала Ольга, которая курила у открытой форточки длинную пахитоску. – Вы ведь Сметову тоже не родственница! – Я могу назваться его невестой, – чётко выговорила Аннет. – Это, как мне кажется, единственная возможность поговорить с Андреем Петровичем. – Но о чём вам с ним говорить? – пожала плечами Ольга. – Не будет же он обсуждать с вами дело! Думаю, лучше уж будет пойти мне… – Мне кажется, что Аннет права, – осторожно вмешалась Вера. – Могу, разумеется, пойти я и назваться какой-нибудь двоюродной тётушкой… но Аннет всё же подходит больше. Невесту к молодому человеку пропустят уж наверное. – Главное, чтобы молодой человек знал, что у него есть невеста, – ледяным голосом напомнила Ольга. – Княжна рискует попасть в дурацкое положение. – Я это, думается, переживу, – так же холодно заметила Аннет. – Риска никакого! В крайнем случае, меня просто выгонят. Маменька, а вы или Коля можете пойти со мной для солидности. Княжна Тоневицкая с матерью – это любого жандармского полковника напугает! Особенно если надеть шёлковые платья и драгоценности! – Но я даже не взяла с собой ничего этого… – растерялась Вера. Коля только вздохнул. Украдкой посмотрел на Ольгу, но та сосредоточенно дымила пахитоской и даже не заметила его взгляда. Они прибыли в Смоленск вчера. Пока искали гостиницу, пока ругались с хозяином и половыми, пока ждали уборки в номере, пока размещались, – наступил вечер. Ольга, однако, не стала дожидаться и, бросив свой саквояж в руки Николаю, выбежала из гостиницы, вскочила в извозчичью пролётку и умчалась. Вернулась поздней ночью, мокрая, усталая и голодная, в сопровождении незнакомого гимназиста последнего класса. Гимназист отрекомендовался Иваном Шургиным, «добрым знакомым доктора Сметова», подтвердил, что это именно он писал Ольге, и был немедленно усажен за поздний ужин.