И услышала: – Я люблю только тебя. Только тебя. Ветер срывал клочья дыма с сигареты, уносил направо, к горящему окну кухни, где сидела с его женой девочка из юношеских снов. Верзин проследил за дымом. Взор его остановило бесформенное пятно, прилепившееся к стене дома. Довольно крупное, оно болталось между третьим и четвертым этажами. Ветер теребил черные края, но определить, что это такое, нахмурившийся Верзин не смог. Он потушил окурок и покинул балкон. Саша уже спал. На кухне женщины убирали посуду и обсуждали квартирный вопрос. – Мы тебе огурчики на закуску оставили, – сказала хозяйка. Верзин отвлеченно кивнул и открыл кухонное окно настежь. – Ты чего? – спросила Лена. Верзин по пояс высунулся в оконный проем. – Да там что-то висит такое, не пойму никак. – Где? – Оля нырнула ему под руку и тоже выглянула на улицу. Ее твердая круглая грудка коснулась мужского предплечья. У Верзина перехватило дыхание. – Исчезло, – стараясь, чтобы голос звучал ровно, сказал он. – Вроде пальто висело. Сорвалось, наверное. Оля разочарованно фыркнула. Верзин сел и погрел в ладонях стопку: – Я про Сатану забыл совсем. – Про что? – подняла голову Лена. – Ну, как мы Сатану вызывали. – А… Я ему сережки свои отдала, любимые. Вот дурость-то. Оля поставила на стол блюдо с печеньем: – Совсем не дурость. Мне сестра сказала, они с подружками вызывали, потом одни пятерки в четверти были. Я тогда думала, все отличницы таким промышляют. Оля мелодично захихикала. – Ты же вроде тоже отличницей школу закончила? – напомнила Лена, – Что ты тогда закопала? – Прядь волос. Но отличницей я стала исключительно благодаря папиному обещанию отвезти меня в Сочи. – А Максимка палец надрезал, идиот. Но так и остался круглым троечником. Лена шутила, но Верзин ответил с пьяным вызовом: – А я не оценки просил. – А что? – Не скажу. Тайна. – У-у-у-у! – зловеще протянула Оля. Верзин выпил и подумал зло: «Какая же ты красивая, Самохина». Он вспомнил, как двадцать лет назад на речном пляже она уснула в его объятиях, как они лежали, одетые, так и не занявшиеся любовью и как ему хотелось убить ее. Взять круглый камень и разбить ей висок, чтобы никому, никому не досталась. Чтобы не изменила, не постарела, чтобы они лежали, убитая и самоубийца, и все бы восхищались ими. А теперь им по тридцать семь. Он старый, женатый, уставший. Она вдова с ребенком. Но где-то на пляже до сих пор лежат два мертвых юных тела. По двигающимся ртам Верзин понял, что женщины говорят о чем-то. Он прогнал алкогольную пелену и вслушался. – Как-то мы жили так, понарошку, – говорила Оля, – у Сатаны оценки просили, хотели в Америку убежать, стать звездами. Боялись учителей. А теперь вот взрослые, и попросить не у кого, и бояться некого, и сбежать некуда. – Да что ты, Оленька, – завелся Верзин и на глазах жены обнял Самохину: – Мы еще ого-го! «А»-класс, сила, ну. Оля засмеялась и вежливо высвободилась из объятий. – Тебе пить хватит, – поморщилась Лена. – За тебя, Оль! – Верзин опрокинул рюмку. – Жаль мне Серегу. Хороший был человек. Я ему завидовал. – Да уж. – Оля крутила в пальцах бокал и была ослепительно хороша. – Нет, я правда завидовал. Ольку нашу, Шепелеву, украл. А Олька с кем попало не будет. Олька и без Голливуда звездой всегда была. Лена незаметно пнула его туфлей. Он замолчал, захрустел подсунутым под нос печеньем. Женщины заговорили про учителей: Ирина Афанасьевна до сих пор в школе работает. А Хлебалка зимой умерла в неотапливаемой сталинке. Математичка на пенсии рыбок разводит. Верзин не участвовал в разговоре. Он смотрел на Самохину, в девичестве Шепелеву, и посылал ей один и тот же мысленный вопрос: помнишь, помнишь, помнишь? После очередной рюмки он молча встал, походя погладил Олю по плечам и вышел в коридор. – Куда? – окликнула Лена. Не зная, что видит жену в последний раз, он сухо бросил: – Курить. По ночной квартире он прошел к балкону. Уткнулся в стекло горячим лбом, жадно вдохнул воздух. «Совсем я захмелел, – подумал он и добавил: – От тебя». Первой сигарете он поджег фильтр. Выругался, сплюнул ее в сумерки и прикурил вторую. Посмотрел вниз из окна. Оно сидело на кондиционере в пяти метрах от Верзина. В сумерках отчетливо виднелась выпростанная из-под перепончатых крыльев мускулистая лапа в чешуе, когти, вцепившиеся в стену. Верзин отшатнулся. Похлопал себя по щекам. Сигарета в его губах болталась из стороны в сторону. – Надо же, – пробормотал он и снова высунулся в окно. На кондиционере никого не было, и он вздохнул облегченно. А потом перевел взгляд чуть правее. Оно ползло по фасаду здания, ловко цепляясь когтями. Огромные кожистые крылья шуршали о бетон. В двух этажах от Олиной квартиры. Прямо под кухонным окном. Верзин подавился дымом и закашлял. Крылатая тень повернула к нему узкую голову. Холодные желтые глаза рептилии посмотрели на мужчину. Верзин упал назад, на мешок с картошкой, перевернулся, оцарапав плечо о педаль велосипеда. Сердце бешено колотилось в груди. Рот жевал один и тот же вопрос: – Как же так? Как же так, а? Он читал, что пьяные люди, попав в экстремальную ситуацию, резко трезвеют, но с ним подобного не случилось. Чувствуя себя очень пьяным, он подполз к окну. Смотреть не хотелось, но он посмотрел. Оно уже хваталось лапами за подоконник Олиной кухни, на границе электрического света. Длинный хвост нетерпеливо стучал о здание. Верзин слабо подумал, что надо бежать к женщинам, но ноги не двигались. Упавшая сигарета тлела на штанине. Не ощущая боли, он автоматически смахнул ее. Окурок угодил в коробку с конфетти и новогодними игрушками. Сквозь застилающие взгляд слезы Верзин видел, как тень подтянулась, взобралась на подоконник и хлынула в свет, в распахнутое окно, на кухню. За тенью втянулся ее хвост, а следом раздался истошный крик Лены. У Верзина хватило сил, чтобы дотянуться до дверной ручки и запереть балкон изнутри. Он знал, что дверь не станет преградой для гостя, но это единственное, что он мог сделать. Опустошенный, он сел в углу. Откуда-то взявшийся едкий дым царапал глаза. Верзин воткнул в рот сигарету и прикурил с пятой спички. За стеной перестали кричать.