– Закусывай, – велела Лена. Верзин откусил от бутерброда с колбасой и посмотрел на Олю, хозяйку. Оля Самохина, в девичестве Шепелева, выглядела отлично, как всегда. Эти вьющиеся волосы цвета майского меда, по-детски припухшие губы, синее платье, ладно сидящее на стройной фигуре. Он подумал, что бывшие одноклассницы должны ненавидеть Самохину. Особенно Машкина, чей вес давно перевалил за центнер. Положа руку на сердце, его Лена не была такой тоненькой и в двадцать. Поверх платья Оля накинула красную ленту с золотой надписью: «Выпускной-1993». Лента соблазнительно скользила по холмику ее груди. – Наши-то как изменились, – заметила Лена. – Пухов седой совсем. – А Машкина, по-моему, снова беременная. – Зато вы какие были, такие и остались, – безбожно соврала Оля. – Помню, как вы на выпускном танцевали – такие же точно. – Где уж там, – польщенно отмахнулась Лена. – У меня тогда волос побольше было, – сказал Верзин, ковыряя вилкой пюре. – И стройный я был. – Худой как глист, – уточнила Лена. – Ой, что ж я, давай, Максик, я тебе курицы положу. – Да куда… полный трюм. – Нет-нет, ну под водочку-то. Оля протиснулась через кухню к печи. Верзин проводил ее незаметным взглядом и механически погладил жену по колену. – Тебе тоже, Лен? – Ага, ножку. Возвращаясь за стол, Оля чиркнула бедром по спине Верзина. У него моментально вспотели ладони. – Ты молодец, – сказала Лена, откусывая курятины, – одна с ребенком на руках, а еще за собой следить время находишь. Правда, Максим, Шепелева у нас красавица? – Ну да, – буркнул Верзин в тарелку. – Почему ж одна? Сашка помогает. Хотя, – на губах Оли заиграла печальная улыбка, – без Сережки тяжело. Прошлой осенью Самохина стала вдовой. Ее супруг Сергей погиб в шахте. – Ну что мы всё о грустном, – спохватилась Оля, – Макс, давай тост. Верзин поднял рюмку: – За мушкетеров двадцать лет спустя! Выпивая, Верзин рассматривал Самохину, ее белую шею без единой морщинки, красивые точеные плечи. Когда Лена заговорила с ним, он едва не упал со стула. – Чего ты дергаешься? Говорю, помнишь, как мы у Ольки ночевали втроем? – А то! Мне все пацаны завидовали. С первыми красавицами школы ночь провел. – Признайся, – сладко улыбнулась Оля, – ты дружкам приврал потом? Верзин скорчил оскорбленную гримасу: – Да как вы могли подумать? Чтобы я? Про вас? Ну разве что чуть-чуть. Женщины рассмеялись смехом двадцатилетней давности. – Помните, видеокассеты? – спросила Лена. – У твоих родителей большая коллекция была. Что мы тогда смотрели, ночью? Оля пожала плечами. – Эх вы, – упрекнул Верзин. – Бабская память! Он сложил пальцы в пучок и направил на жену получившуюся змейку: – «Дрожь Земли»! – Точно! – захлопала в ладоши Самохина. – Про червей! – А после… – Порнуху, – закивала Лена. – «Горячие стюардессы», если точнее. Навсегда запомню. У меня был эстетический шок, а я делал вид, что мне это дело привычно. – Ты в туалет каждые пять минут бегал, – вспомнила Оля. – Скажи, Брынцалова, бегал? Лена захихикала, по-детски, совсем как тогда, когда еще была Брынцаловой. Верзин шутливо дулся. – А мне больше запомнилось, как мы Сатану вызывали, – отсмеявшись, проговорила Самохина. Верзин хотел сказать что-то, но тут на пороге кухни возник шестилетний Саша. – Мы тебе мешаем, Сашуль? – Оля обняла сына. – Мне птичка мешает, – сказал мальчик, исподлобья рассматривая гостей. – Птичка? – Дядь Максим, а какая птичка самая большая в мире? – Страус, наверное. – Не-е… – протянул мальчик, – из летательных. – Из летательных? – усмехнулся Верзин. – Пусть будет кондор. – Мне кондор мешает, – заключил Саша. – Иди к себе, а я сейчас приду кондора прогонять. Начало десятого уже. – Взрослый совсем, – прокомментировала Лена с заспиртованной тоской в голосе. – А ваша-то! Женихов небось метлой гоните. В пятый перешла? – В шестой. Надо, кстати, позвонить ей… Оля ушла укладывать сына, Лена – звонить дочери. Верзин отправился в туалет. Зеркало над умывальником отразило средних лет мужчину с пивным животиком. – Старый мудак, – обозлился вдруг Верзин на собственное отражение. – Я покурю, – сказал он Лене в коридоре и потопал к входным дверям. – Кури на балконе, – разрешила Оля, – там пепельница Сережина в углу. Проходя мимо детской, Верзин увидел Сашу в темноте. Мальчик привстал на кровати и смотрел в окно. – Спи, – добродушно цыкнул Верзин. – Улетела вроде, – серьезно сказал Саша, ныряя под одеяло. Верзин пересек гостиную и вышел на застекленный балкон. В узком прямоугольнике помещался стул, велосипед, санки, мешок картошки, ящик с инструментами, коробка с новогодними игрушками, кактусы и цветастый хула-хуп. Верзин нашел пепельницу в виде перламутровой ракушки. Вытащил из пачки «Винстон», прикурил. Оперся локтями о подоконник. Теплый июньский ветерок потрепал его редеющие волосы. Самохина жила на окраине города: ее домом заканчивался серенький микрорайон. Окна выходили на объездную трассу, поросшие травой холмы и заболоченный пустырь. С высоты шестого этажа Верзин видел котлован вдалеке. Недавно здесь полным ходом шло строительство супермаркета, но, судя по всему, оно превратилось в очередной долгострой. Технику увезли, таджики исчезли. Вокруг геометрически правильной дыры остался лишь поваленный забор да заколоченные будки. Верзин выдыхал дым в летние сумерки и думал про Олю. Помнит ли Оля такой же июньский вечер, когда они остались одни – одни на всю вселенную? Помнит ли поцелуи, объятия? Робкие невинные прикосновения шестнадцатилетнего мальчика. Обещания вечности. Помнит ли, как спросила: – А что же Лена?