– Не было тут, кроме меня, ни одной живой души. Женька убрал руки с ее плеч и принялся расхаживать по комнате. Продолжал говорить, шурша чем-то в прихожей: – Никто ничего не фотографировал, Оль! Да у меня и времени-то не было, чтобы какие-то фото распечатывать и каким-то образом подклеивать к пленке. Блин, да я даже не представляю, как такое в принципе можно было бы сделать без специальной аппаратуры. Диапозитивы ж крохотные, в двадцать миллиметров с копейками. Сама пленка старая… – Но ведь кто-то же сделал! Иначе откуда эти фото взялись? Ничего не понимаю… – Оля начала злиться. – Слушай, Петров, если это какой-то твой идиотский розыгрыш, если кто-то из дружков твоих тебе помог… – Нет, Оль. – Женька снова был рядом. – Не розыгрыш. Все куда серьезней, чем тебе кажется. Ты крути, крути дальше. Поросенок Нуф-Нуф плясал сверкая копытцами, дул в трубу и пел: «У меня хороший дом, новый дом, прочный дом. Мне не страшен дождь и гром, дождь и гром, дождь и гром!» Следующее фото, судя по всему, было сделано где-то на улице днем. Общий план – мостовая, уложенная аккуратной плиткой аллея для прогулок, мамочки с детьми, держащиеся за руки влюбленные парочки, террасы открытых кафе. – Это что, центр? У площади?.. – Знакомые места, да, родная? Не дожидаясь понуканий, она крутнула колесико проектора дальше. «А Наф-Наф думал иначе… И решил строить из камней…» Дальше… На следующем «слайде» Оля узнала саму себя. На ней была та же одежда, что и сейчас, на лице сияла улыбка. Оля на фото сидела в кафе, а напротив нее сидел широкоплечий мужчина лет тридцати, в модном пиджаке с укороченными рукавами. На столике между ними лежал букет роз. – Как ты это сделал? Ты что, следил за мной? Корпус старого проектора начал нагреваться. Оля ощущала идущий от него жар, но внутри у нее все похолодело. Она убрала дрожащую руку от фильмоскопа. – Крути дальше! – Нет. Его ладонь снова легла ей на плечо. Пальцы до боли вдавились в кожу. – Я сказал – крути. – Не стану, пока не объяснишь. Откуда взялись все эти снимки, если ты говоришь, что в квартире никого не было? И тут произошло то, чего Оля в эту секунду никак не ожидала. Женька хихикнул. – Я сказал, что, кроме меня, не было ни одной живой души, – сказал он, давясь смехом. Потом, успокоившись, продолжил: – Я нашел фильмоскоп утром, когда только начинал работать. А потом весь день смотрел разные пленки. – Есть и другие? – Да, навалом. И в них тоже сделаны такого рода вставки. Кадры из прошлого в основном. Я в детстве, с теткой. Ее смерть, похороны… – О господи… – Но самое интересное тут, в истории про трех поросят. Этот диафильм я пересмотрел раз двадцать, прежде чем стал звонить тебе. Он опять надавил ей на плечо, причиняя боль. – Крути, Оль. Дальше. И она подчинилась. Стенки проектора раскалились, и даже круглая ручка пылала жаром, грозя обжечь пальцы. – В какой-то момент, пересматривая уже, наверное, десятый по счету диафильм, я начал догадываться, – говорил Женька. – У меня появилась теория, которая все могла объяснить. Сказка близилась к завершению: громадный, похожий на пирата волк стоял рядом с аккуратным каменным домиком, за дверью которого попрятались перепуганные поросята. В передней лапе волк сжимал кривую сарацинскую саблю. – Я подумал, что мы с теткой – с бабушкой двоюродной – и правда были очень близки. Вспомнил о том, что она любила меня как никого другого. Любила проводить со мной время и желала мне только добра. При жизни… «Сейчас же отоприте дверь! А не то я разнесу весь ваш дом!» – И после своей смерти, видимо, тоже. Новый кадр – опять фото. Не в фокусе, деталей не различишь, но план выбран крупный, так что можно понять – мужчина целует девушку. Мужчина целует Олю. – Какого хрена? – взвизгнула она, вжимаясь спиной в диван. – Это вообще несмешно, Петров! – ДАЛЬШЕ! – заорал Женька. – Дальше крути давай! – Не буду! Она попыталась встать, но он с силой надавил обеими руками ей на плечи, заставляя остаться на месте. Сбоку к шее прижалось что-то плоское и холодное как лед. Раскалившийся проектор громко гудел, из вентиляционной решетки начал сочиться белесый дымок. В воздухе неприятно завоняло горелой проводкой. Оля упиралась, как могла, но Женька все давил и давил, принуждая ее нагнуться к диаскопу. А потом ручка проектора прокрутилась САМА. Новый кадр – волк дует на домик трех поросят. Ручка закрутилась быстрее. Дым валил из щелей корпуса, электрический треск сопровождали вылетающие наружу искры, лампочка внутри моргала, как и проекция на стене. На мгновение – буквально на долю секунды, но этого было вполне достаточно, чтобы Оля задохнулась от ужаса, – ей показалось, что она видит полупрозрачную руку. Стариковская кисть с пигментными пятнами на коже обхватила круглую ручку. Пальцы вращали колесико проектора. – Спасибо, бабушка, – хихикнул Женька. Новый кадр, новое фото в ужасном качестве. Темная спальня в гостиничном номере. Мужчина и женщина в постели, голые. – Неправда… Это… не… правда! Оля попыталась отвернуться. Женькина ладонь сдавила ее затылок, тьма за спиной прорычала чужим хриплым голосом: – СМОТРИ, ТВАРЬ. Растерзанные тела трех поросят. Поломанная удочка, пронзившая животик трудяги Наф-Нафа. Сытый довольный волк с раздувшимся пузом. В моряцком берете, свисающем с мохнатого уха. – Хватит, Женя… Пожалуйста… Последний кадр. Комната. Оля, сидящая на диване перед проектором, лицом к объективу невидимой камеры. И темная фигура позади нее с большим столовым ножом в руке. Лампа в проекторе лопнула, комната погрузилась во тьму – и это спасло Оле жизнь. Она прыгнула в сторону, и в темноте удар пришелся не в шею, а в плечо – лезвие невидимого ножа пронзило кожу и погрузилось глубоко в плоть, достав до самой кости. Оля вскрикнула и упала на пол рядом с журнальным столиком. Ногой врезалась в угол, колено пронзила боль – и слава богу, потому что она отвлекла от другой, гораздо более сильной боли в раненом плече. Локтем зацепила липкий, частично расплавившийся провод. Где-то рядом глухо, сквозь зубы, ругался Женька: – Мразь… Я тебя все равно достану… Она поползла на четвереньках к выходу, выбирая направление по памяти, почти наугад. – Где ты, шлюха? Куда собралась?.. – истерично взвизгнул Женька. И совсем уж детским голоском пропищал: – Бабушка, помоги! Оля добралась до порога. Дверь, он же не закрыл дверь, да?.. Он же забыл запереть замки, правда ведь?.. Но она сама забыла про валявшуюся в прихожей лестницу, ладонь проскочила между металлических перекладин, рука застряла. По инерции продолжив движение вперед, Оля обрушилась всем телом вниз. Лестница загромыхала под ней, а вслед из комнаты донеслось радостное Женькино хихиканье: – Куда же ты, поросенок? Раздались торопливые, неумолимо приближающиеся шаги. Оля оттолкнулась обеими ногами от пола и перелетела через лестницу, макушкой ударив о мягкий пластик мусорного мешка, а плечом – буквально вопящим от боли плечом – ткнувшись в ворох старой бумаги. Что-то упало оттуда, сверху, задев ладонь. Что-то плоское, металлическое, с округлой деревянной ручкой. Мастерок. Женька нагнал ее. Схватив за щиколотки, грубо подтянул к себе и рывком перевернул на спину. В темноте блестели выпученные глаза и оскаленные зубы, всклокоченные волосы делали его похожим на демона, рогатого черта из Ада. – Сейчас я как дуну, – сказал Женька. Она ударила его зажатым в руке мастерком. Вскрикнула от пронзившей плечо боли, вспышка которой оказалась настолько сильной и резкой, что перед глазами у Оли все побелело, как будто в голове взорвалось солнце. А затем, почти сразу, ее накрыла беспросветная мгла. …Когда она выкарабкалась из черной бездны, в которой пребывала неопределенное время, то сил едва хватило на то, чтобы медленно приподняться и сесть, привалившись спиной к мусорным мешкам. Правую руку Оля не чувствовала вообще. Посмотрела вниз и увидела, что та безвольно повисла, а неестественно вывернутая кисть плавает в лужице крови. Оля подняла глаза выше и поняла, что это не только ее кровь. В поле зрения оказался Женька. Он лежал поперек лестницы в покрасневшей от крови футболке, лицом кверху, с торчащим из глазницы мастерком. Оля тихонечко заплакала. Реветь в голос не осталось сил.