– Первый раз слышу. И вижу. Осторожно ступая среди беспорядочно разбросанных по полу пакетов, пустых сигаретных пачек, мятых пивных банок и упаковок из-под сухариков, Оля медленно обошла таинственный агрегат, разглядывая его с разных сторон. – Это чтобы фильмы смотреть? – Не просто фильмы, а диафильмы! Сбоку и сверху на коробке имелись два ряда узких прорезей, похожих на решетки для вентиляции. Из задней части к спрятанной за диваном розетке тянулся плоский изоляционный провод, некогда белый, а теперь грязно-коричневый, с маленьким переключателем посередине. С той стороны, что была обращена к стене напротив дивана, из тронутого ржавчиной ребристого серого гофра пучил круглый глаз объектив. Оля наклонилась, чтобы рассмотреть выцветшую надпись на бумажной наклейке рядом. – «Зайка»?.. – «Знайка», – поправил ее муж. – Раньше такие проекторы использовали в школах, показывали с их помощью учебные диафильмы. Посмотри, там сзади, на корпусе, написано – семьдесят шестой год выпуска! Стеклянная линза, регулировка лампы, переключатель напряжения… Эта штука могла работать в двух режимах, даже в Японии. Сейчас, конечно, ничего подобного нигде не производят. – А ты-то где его откопал? – На верхней антресоли, в прихожей. Стал выгребать завалы, зацепил провод – и эта штука мне чуть башку не проломила. Тяжелый… Но, главное, Оль, он ведь до сих пор работает, еще как работает! Говорил Женька восторженно, едва ли не с благоговением. Оля же не испытывала ничего такого и продолжала рассматривать пыльные, заляпанные старой паутиной бока проектора с сомнением и брезгливостью. – И на что он тебе сдался? – Мух собирать! Как ты не понимаешь – это ж такая ламповая вещь, раритетище. И в рабочем состоянии, что уже само по себе потрясающе, просто фантастика. – И за сколько твою фантастику можно продать? – поинтересовалась она. Женька нахмурил брови. – Нет, Оль. Продавать его я не буду. Это… Это все равно что собственную память на продажу выставить. – Толку-то от такой памяти… – Ты не понимаешь. Он тяжело вздохнул. Вытер пот со лба – в комнате было жарко и душно. Потом мягко подтолкнул Олю к дивану: – Присядь. Я покажу… и расскажу. Да, тут надо рассказать, чтобы ты поняла, всю историю. Завозился у столика, поднял и положил рядом с коробкой фильмоскопа несколько предметов непонятного для Оли предназначения. По-видимому, какие-то запчасти, решила она, глядя, как Женька колдует над своей машинкой, соединяя что-то с чем-то, прикручивая одно к другому. В руке у него появился пластиковый пузырек с круглой крышкой, Женька подцепил крышку ногтем, сорвал и вытащил изнутри катушку с пленкой. – Вот это и называется «диафильм», – пояснил он. – Там, на антресолях, нашлось несколько… Когда-то тетка показывала мне их при помощи этого диапроектора. – Ты имеешь в виду свою покойную бабушку? – уточнила Оля. – Да, двоюродная бабушка, мы ее в семье всегда тетей называли. Это ведь ее квартира, ты в курсе? – Я помню, Петров. Ты говорил. Бабка даже квартиру эту тебе завещала, потому что любила очень, а своих детей и внуков у нее не было. – Не совсем. Мать рассказывала, что вроде был у тетки сын, но заболел и умер еще мальцом, до моего рождения, – в те времена лекарств некоторых еще не изобрели, так что такое порой случалось… Но, в общем, все верно – больше детишек ей Бог не дал, так что ко мне тетка относилась как к родному. Женька заправил катушку в держатель, который в свой черед закрепил в узкой щели на верхней крышке фильмоскопа. Мысленно Оля подивилась, как четко, уверенно и быстро действует муж. Будто всю жизнь тренировался со всякими этими, как их, диаскопами… – Так, шторы надо задернуть, – суетился он, бегая из угла в угол. – Сейчас-сейчас… Оль, ты слушаешь? – Угу, – кивнула она, и Женька продолжил: – Мы с родителями жили тут рядом, в паре кварталов, а мать с отцом вечно пахали с утра до ночи. Плюс командировки, сверхурочные… Ну и, конечно, меня регулярно сдавали тетке. На самом деле они делали это так часто, что я даже не знаю, где большую часть детства провел: дома или здесь, в этой вот квартирке. Последний узкий луч лизнул плавающую в спертом воздухе пыль и, подавившись, пропал – Женька закончил со шторами. Комната, и без того не очень светлая, окончательно погрузилась во мглу. – И практически каждый вечер мы с теткой смотрели диафильмы на этом вот проекторе. У нее была большая подборка – уж не знаю, где она все доставала. А я их просто обожал, как… ну, как сейчас, наверное, дети любят комиксы. Представляешь – прямо-таки фанател! – От учебных фильмов для школы? – удивилась Оля. – Да нет же. Женька – белеющая во мраке футболка с короткими рукавами и такое же бледное лицо – переместился обратно к проектору. Щелкнул переключателем, и в прорези решетки затеплился желтый огонек. Через секунду Оля услышала электрическое гудение, а на стене, напротив дивана, неожиданно обозначилось мерцающее пятно размерами где-то метр на метр. – Так, резкость выставим… Готово! Вот, смотри. Стену раскрасила композиция из кособоких прямоугольников разного цвета. Женька сунулся, задел луч проектора – гигантская тень взмыла до самого потолка. Вспотевшая ладонь накрыла Олины пальцы, прижала их к ребристому колесу. – Это как слайды, только вместо самих слайдов – пленка, – тихо сказал Женька, помогая ей прокрутить колесико. Кадр сменился. На стене появилась надпись: «Студия диаФильм», где буква «Ф» была выполнена в виде рисунка – вертикальная перекладина внизу загибалась и немного напоминала киноленту, а раскрашенные радугой полукружия выглядели как крылья бабочки. – Вот так… да… Попробуй сама, – шепнул Женька. Если бы не мерцающий луч проектора и меняющиеся на стене перед ними изображения, Оля могла бы подумать, что муж возбужден и не прочь заняться любовью. У нее получилось слишком резко – мелькнул один смазанный кадр, другой, на стене застряло сразу два «слайда», по половине от каждого. На верхнем виднелось окончание надписи: «…По английской сказке в пересказе Сергея Михалкова, художник Б. Степанцев». А на нижнем – поросята, спешащие куда-то по своим поросячьим делам. Все трое одеты как люди: один, в великоватой для него клетчатой кепке, тащил на плече рыболовные удочки, другой был в берете моряка и нес сачок, а от третьего, самого маленького, в кадр попала лишь улыбающаяся голова в съехавшей с розового уха детской шапочке. – «Жили на свете три поросенка, три брата…» – восторженно продекламировал Женька. – Как видишь, были диафильмы и со сказками, не только учебные. Тетка показывала мне их, когда я еще толком читать не умел. Читала она, вслух, каждый вечер, и это стало нашей традицией, чем-то вроде семейного ритуала. Даже когда я уже сам пошел в школу, все равно, бывая у тетки в гостях, сидел вот так же, как ты сейчас, на этом же диване, смотрел диафильмы и слушал ее голос… – Петров, это все очень интересно, но тебе не кажется… – Дальше, дальше давай! – нетерпеливо перебил он. Оля устало вздохнула. – Ну, если ты так настаиваешь… Приноровившись, она принялась крутить ручку-колесо уже медленнее. Кадры плавно сменяли друг друга – у каждого изображения в правом нижнем углу был свой номер и сопровождающий текст о том, что делали поросята летом и как начали подмерзать с приходом осени. Пленка была старая, с мелкими царапинами, да и линза проектора, видимо, изрядно запылилась – казалось, что они смотрят какой-то очень старый фильм. Следующий кадр оказался вообще черно-белым. У Оли опять сорвалась рука, так что его моментально сменил новый, с поросятами: «Пришлось поросятам задуматься, как же они зиму проведут…» – Погоди, – остановилась Оля. – Петров, я что-то не поняла. А вот перед этим – что было? – А вот это и есть самое интересное. Судя по голосу, Женька обошел диван и встал у нее за спиной. Она почувствовала холодные влажные ладони. Почему-то их прикосновение вызывало у нее чувство гадливости, как будто на плечи ей улеглась змея. Оля медленно открутила пленку назад. На стене вновь замерцала проекция черно-белого фото – именно фото, а не изображения, как на остальных кадрах. Открыв рот, Оля взирала на саму себя в подвенечном платье. И на Женьку в костюме жениха, стоящего рядом. – Это же наша свадьба полгода назад, – изумилась она. – Ты как-то вклеил снимок в свой… ну, в диафильм этот? – То-то и оно, что нет! Но ты крути дальше – там еще интереснее. Вернулись к трем поросятам. Ниф-Ниф тащил пук соломы, намереваясь построить дом. А потом плясал и бил палочками в барабан, распевая песенку: «Хоть полсвета обойдешь, обойдешь, обойдешь…» – Лучше дома не найдешь… – задумчиво сказал Женька. Новый «слайд», и опять фото. Снимок получился довольно темный, но, присмотревшись, Оля узнала на нем ту самую квартиру, в которой прямо сейчас находилась. Прихожая, лестница в коридоре – не валяется без дела, а стоит. А на ней – Женька тянется руками к распахнутым дверкам загнанной под самый потолок антресоли. – А это еще что? – Ты же видишь, – судя по интонации, он улыбался. – Это я. – Но как?.. – Крути дальше. «А я построю себе дом из веток! – сказал Нуф-Нуф. – В соломенном доме, пожалуй, будет холодновато». Снова Женька – уже внизу, рядом с упавшей лестницей. Держит в руках проектор. – Петров, я что-то не пойму… – Дальше! «Тяп-ляп – и к вечеру дом был готов». – Не понимаю, – повторила Оля, глядя на новый снимок. – С тобой тут кто-то был, фотографировал? Но зачем? И зачем ты вклеивал все эти фото в свой дурацкий диафильм? В кадр попали комната и диван. Шторы задернуты. На столике – проектор, и, судя по тому, что сидящий на диване Женька смотрел куда-то за границы кадра, проектор работал. Как и сейчас.